Отчаяние - Есенберлин Ильяс - Страница 73

Да будут счастливы все те,

Кто был близок нашему Богембай-батыру!..

Да наделит нас создатель стойкостью в скорби!..

Да попадет душа проведного в эдем,

Чтобы сиять там во веки веков!

Хоть и в Баян-ауле умер Богембай-батыр, пышные поминки устроил по нему в Туркестане хан Аблай. С этого дня начало сереть лицо хана. Припадки страшной боли повторялось лишь весной и осенью, но после них он долго не мог оправиться.

На этот раз Аблай уже три месяца не вставал с постели. От невыносимых страданий он надолго терял сознание, однако, как человек, привыкший держаться всю жизнь в седле, по-прежнему не опускал головы. Когда же он пришел в себя, то увидел у своего изголовья Бухара-жырау. Аблай лишь кивнул головой, словно знал, что перед смертью обязательно увидит своего старого сподвижника.

— О Бухар-еке, я просил Бога забрать меня к себе только лишь на поле боя… — Аблай говорил чуть слышно и словно торопился высказать все перед смертью. — Не по-моему вышло. Столько лет ни одна пуля не попала мне прямо в сердце, ни одна стрела не вонзилась в мою грудь, и умираю я от какой-то жалкой внутренней болезни. Почему же Бог не исполнил этой моей маленькой просьбы, если исполнял всю жизнь многие другие мой желания?!

Бухар-жырау с глубоким сожалением смотрел на умирающего хана. В неестественно больших, пронизывающих человека насквозь глазах Аблая он увидел последние искорки жизни. Вещий певец знал, что умирающий не из тех людей, которые нуждаются в утешениях даже перед смертью.

— Да, Аблай… — сказал он, начиная издалека. — Пятьдесят лет пробыл ты на коне. Реки крови пролиты, чтобы сесть на ханский престол! А впереди… впереди только каменная могила…

И вдруг он увидел, что умирающий улыбается. Или это только показалось ему? Аблай сделал едва заметное движение рукой.

— Я знал, что ты скажешь… — Теперь он говорил спокойней, и даже какая-то умиротворенность появилась на лице этого страшного человека. — Да, крови и слез пролил я немало. Больше или меньше других властителей, разве это имеет значение? И ханом хотел стать с самых молодых лет. Очень хотел стать. Кто из людей не хотел бы этого… А теперь скажи мне, жырау, человек — божье создание?

Бухар-жырау с удивлением посмотрел на него:

— Все в божьих руках.

— Так почему ты поверил, что даже такой человек, как я, хотел лишь одного — власти над людьми? Ведь это так мало!..

— Чего же еще хотел ты, мой хан?..

— О славе мечтал я. Звезда славы светилась мне в ночи жизни. Думал я всегда, что казахи — малый народ и должны быть как волки. Посмотри, травят волков, уничтожают кому не лень, ставят капканы на всех тропах, а они никак не исчезнут с лица земли!.. Но наступают новые времена, и вижу перед смертью, что не все понимал в жизни. Шел я всегда к своей цели одним — кровавым — путем. А теперь вижу, что есть и другие пути. Но пусть их находят те, кто придет уже после меня…

— Да, ты не смог быть другим, мой хан, — тихо сказал Бухар-жырау. — Вскормленный кровью беркут разве станет пить что-нибудь другое? Так и хан не обойдется без насилия. Черным беркутом с железными когтями был ты, Аблай. Да и не лебедю противостоять дракону…

— Ведь силы, могущества хотел я для потомков. — Аблаю казалось, что он кричит, но лишь хриплый шепот вырывался из его ослабевший старческой груди. — Простят ли меня за мои тяжкие грехи… за кровь?!

— Не мне судить об этом…

— Зачем же ты приехал?

— Каждый, кто правил степью, оставлял завещание.

— Да… да… — Аблай собрал последние силы и поднял правую руку. — Слушай, вещий жырау. У порога смерти два совета хочу дать потомкам, своим внукам и правнукам. Чтобы легче им было управлять народом, пусть сплавят его в единый брусок. Без пощады пусть карают ослушников, каким бы путем ни пошли!.. Единство завещаю я им. За это единство Белой Орды воевал я всю жизнь.

— Ну, а второй твой совет?

— Полвека воевал я, не давая приблизиться к своему горлу китайскому дракону. И все я делал для того, что сблизиться с русскими царями. Они — наша опора, и пусть султаны всегда помнят об этом!.. Ты знаешь, был у меня в Кокчетау русский советник Тимофей Егоров. Он помог мне привести из России мужиков в Шортанды и Зеренды, чтобы те научили моих туленгутов сеять хлеб. И крепости разрешил я строить в степи. Эти крепости, города и дороги, этот хлеб помогли нам выстоять в годы отчаяния. Но вместе с этим хлебом завезены в нашу степь и зерна смуты. Тем ближе должны быть к царям султаны. Правда, царица не раз обижала меня. Так и не утвердила она меня ханом всех трех жузов, но, как говорится, «обижаясь на вшей, не бросают шубу в огонь». Когда взбунтовались мужики и туленгуты, уходя к Пугачеву, я понял, что никого нам нет ближе царицы.

— Другого ты и не можешь сказать, Аблай! — сурово ответил Бухар-жырау. — Даже перед смертью беркут не запоет лебедем… Но каково твое последнее пожелание, хан Аблай?

— Разве исполнимо оно, мой жырау?.. — Губы Аблая уже начали светлеть. — Жить я хочу… Ну, а что говорить об этом. Хорошо бы, если бы люди не пугали детей моим именем.

Да, никогда не боялся он этого. Тихо было в ханской юрте. Жырау показалось, что Аблай заснул, как вдруг умирающий открыл глаза и сказал ясным, спокойным голосом:

— В свой первый бой вступил я здесь, — здесь, в Туркестане, рядом с предками, и похороните меня!

— Это пожелание будет выполнено, мой хан…

Аблай кивнул головой в знак того, что услышал слова жырау, но вдруг лицо его исказилось в страшной муке, и он опять заговорил быстро, глотая слова, как в бреду. Бухар-жырау наклонился к самому лицу умирающего, пытаясь уловить смысл. Но это были отрывочные, не связанные друг с другом фразы:

— О, вот они все собрались здесь, молодые и старые, кому я снес голову в бою… и не в бою… И раб Ораз здесь, помнишь… Тот самый, который вывез меня из Хивы… Виновные и невиновные — все они тянут ко мне руки!.. Ну что это? Ангел смерти Мункир-Анкир со своей палицей… Неужели он будет бить меня ею по голове, как великого грешника перед людьми и Богом?! О Бухар-еке, но ты-то лучше Бога и всех его ангелов знаешь меня. Скажи всю правду, чтобы успокоить душу!

Бухар-жырау не успел ответить.

Ни на один день не задержался в Туркестане вещий певец. На следующее утро после похорон Аблая он сел на коня. Как и в молодости, никто не сопровождал его, ибо родная степь — дом жырау. Столетний старец сидел в седле, как всегда, прямо…

Растаяли за спиной очертания древнего мавзолея Ходжи Ахмеда Яссави, рядом с которым упокоился прах хана Аблая. Бухар-жырау так ни разу не оглянулся. Он ехал на север, туда, где собирались в вольные отряды ушедшие в степь.