Отчаяние - Есенберлин Ильяс - Страница 24

Вскоре произошла знаменитая битва при озере Алакуль, на юго-востоке от Балхаша, на Анракайских сопках, в которой объединенное казахское войско всех трех жузов во главе с ханом Абулхаиром разгромило уже крупные силы самого джунгарского контайчи, и джунгарские всадники вынуждены были бежать вниз по реке Или к своим стойбищам. Это могло стать началом конца джунгарского нашествия на страну казахов. И как всегда, помешало этому межродовая рознь. Она всегда начиналась среди племен, едва улучшалось общее положение…

Умер хан Булат. По всему было ясно, что во главе всех казахов должен стать хан Абулхаир. Его победы над джунгарами, боевой опыт и авторитет среди воинов были неоспоримы. Но по оставленному чингизидами завещанию не имел права стать великим ханом отпрыск младшей ветви. На белой кошме был поднят старший сын хана Булата — Абильмамбет. Обидевшийся Абулхаир увел свое войско к берегам Иргиза — на земли Младшего жуза. Ушел с большинством своего ополчения и хан Самеке, тоже рассчитывавший на великий ханский престол. Снова осталась беззащитной казахская земля…

И только отдельные батыры со своими отрядами создавали какой-то заслон откормившемуся и готовому к новым захватам войску кровавого контайчи Сыбан Раптана. Среди этих батыров был и славный Кабанбай с двумя сотнями джигитов. Зимовал он в Казалинске, при бывшей ставке Абулхаир-хана, а летом нападал на джунгарские разъезды, доходя порой до самого Туркестана. Стремя в стремя с ним всегда скакала Гаухар — «Девушка-жемчужина», которую знала вся степь. Уже слагали песни о том, как она спасла казахское войско от верной гибели, предупредив о джунгарах. Она стала верной подругой батыра.

Пусто и холодно было в степи. Ветер срывал с недалеких барханов тучи песка и швырял их в лицо. У самой кромки такыра, где начинались пески, обнажалась целая гора черепов. Кости были старые и, по всему видно, не один век пролежали в земле. Кто совершил здесь когда-то убийство: нукеры Чингисхана, абулхаировские сарбазы или же произошло это еще раньше, и клинки шуршутских карателей лишили жизни стойбище?

А сразу за холмом лежали совсем белые кости. Обрывки одежды трепетали на ветру, и все было присыпано еще не успевшим развеяться пеплом. Здесь уже ясно было, что убили людей солдаты контайчи. В прошлом году или в позапрошлом году случилось это. В этой древней земле, как и в душах людей, прошлое перемешалось с настоящим, и не знаешь порой, где заканчивается одно и начинается другое. Неизменно только одно — убийство… Бухар-жырау огляделся, посмотрел на небо. Один, как обычно, ехал он через степь. В дороге одному лучше думалось. И степь, тут и там обнажая похороненные в ней кости, без всяких прикрас рассказывала свою историю.

Стало темнеть. Жырау расседлал коня, устроил возле куста саксаула заслон от ветра и улегся на потник, прикрывшись старым халатом. Ветер свистел над головой, и поэту не спалось. Вещий певец смотрел в темное, мглистое небо и думал о судьбе родного края.

Забыто древнее искусство письма в его народе, но жива и несокрушима память. На ней держится все, и поэтому столь почитается искусство жырау. Он и певец, он рассказчик и хранитель всего того прошлого, без чего не бывает народа. В разных краях необозримой Казахской степи уже поют стихи из его сказания об осаде джунгарами древней каменной твердыни — Саурана. Уже прибавлены новые слова, а многие и не знают, что это его сказание. Да, беззаветная стойкость таких, как Науан-батыр, помогла отстоять Сауран. А еще помогли порох и мушкеты привезенные русскими купцами. Если бы каждый казахский город имел такие мушкеты, то можно было бы поспорить с шуршутскими пушками…

Все дело в том, найдется ли человек, способный объединить сейчас казахов для отпора врагу. Для этого надо переломить хребты бесчисленным родовым биям и султанам, каждый из которых сам хочет сесть на ханский трон. Есть ли в степи человек, способный справиться с такой задачей… Жырау невольно вздрогнул. Как живой, встал перед ним юноша в рваной одежде табунщика, но с холодными, жестокими глазами. Уже катилась слава по степи о его подвигах, и трижды проклятое имя Аблая — кровавого деда этого юноши — называлось при этом…

Да, достойное начало для тюре-чингизида. Хладнокровно зарезал этот юноша своего верного старого раба, спасшего ему жизнь, а потом, чтобы никто не сомневался в его намерениях, взял себе имя деда-кровопийцы, которым матери пугают детей в казахских кочевьях. Может быть, и нужно, чтобы в этот жестокий век именно такой человек пришел к власти?..

Бухар-жырау тяжело вздохнул. О, сколько крови еще прольется на родной земле! Юный чингизид настойчиво просил тогда его рассказать о прошлом, и он рассказал ему о временах, когда из-за междоусобиц стала разваливаться Белая Орда. И о том же самом просил рассказать его павший на стенах Саурана кузнец Науан-батыр. Но по-разному смотрят они на прошлое. Кузнецу он рассказал о его предках — славных батырах «черной кости» — Кияке и Туяке. Султан осудил Кияка, а Науан пошел на смерть с его именем на устах! Значит, есть две истории — одна для султанов, другая для простолюдинов. Какая из них правильней?.. Что смогут сделать самые жестокие и хитрые султаны на свете без таких вот беззаветных батыров, как Науан!..

Так и не успел он рассказать до конца кузнецу о его славных предках — Кияке и Туяке. Но он расскажет о них людям. Пусть они решат, чей род по-настоящему славен — великих султанов или род кузнеца Науана…

ЧАСТЬ ВТОРАЯ

I

Если на западе казахской земли пока было относительно спокойно, то на северных рубежах происходили события, которые все больше и больше влияли на положение в Казахском ханстве. Там, в суровой бескрайности Сибири, издавна не существовало единой устойчивой власти. Туда после межплеменных стычек и войн уходили обиженные и побежденные роды не только из Казахской степи, но задолго перед этим из Казанского и Астраханского ханств, из Башкирии и с древних волжских земель. Все больше и больше убегало туда рабов, разноплеменных пленников, а в последнее столетие — бежавших от русских бояр и князей холопов. Видно, не сладко приходилось людям под властью грозного русского царя, потому что целыми селениями снимались с насиженных мест и уходили за Уральские горы, в неведомые края крестьяне-землепашцы. Но больше всего бежали из России поодиночке люди, преследуемые свирепыми царскими законами, беззаконной опричниной. Они были разных национальностей, но быстро находили общий язык, объединялись в дружины и принимали имя казаков. Этим воспринятым у казахов древним именем они подчеркивали свою вольность и желание жить по законам военно-кочевой демократии. Сама структура и должностные названия в казачьих дружинах, а затем и в войсках повторяли древние казахские военно-родовые формирования.

Десятки и сотни таких больших и малых дружин гуляли по Сибири, по примеру кочевых родов совершая набеги, вступая в стычки друг с другом, смешиваясь с местным населением и постепенно оседая на захваченных землях. Царское правительство живо поняло, какую выгоду можно извлечь из этого. Не в силах само справиться с буйными казачьими дружинами, оно стало использовать их для завоевательной политики и охраны границ. Именно разнородность и разноплеменность казачьей вольницы облегчали дело покорения Сибири.

К тому времени, когда подняли Тауекеля-багадура на белой ханской кошме, по всей северной границе степи уже было известно имя «Строганы». Так в степи называли купцов Строгановых, которым русские цари предоставили на откуп просторы Сибири. Строгановы нанимали к себе на службу вольные казачьи дружины, а зачастую и казахские отряды для охраны своих торговых караванов и складов. Вскоре по всей пограничной линии выросли первые торговые городки. И хоть давали в этих городках крайне малые цены за привозимые кочевниками товары, степь получила наконец новый выход на широкие рынки. Уже не одна Бухара контролировала все пути и цены на шерсть, кожи, полезные ископаемые. В свою очередь, на приграничных базарах кочевники могли приобрести все необходимые им товары.