Приграничное владение 4 (СИ) - Матюшенко Артем - Страница 78

— Такого вина, ты точно не пробовал. Это темное эстурийское, с южных провинций. Треть золотого солида за одну бутыль. — потряс толстяк стеклянной бутылкой и поставив ее на стол следом выставил два простых оловянных стаканчика. Один пододвинул продавцу княжеской сигулы, с чпоконьем вынул пробку из уже початой бутылки, набулькал себе и солдату по полстакана.

— Ну, за нас, Тесак, чтобы я эту вещицу выгодно перепродал, а ты вернулся богатым в родные края. — отсалютовал он здоровяку оловянным стаканчиком и первым с наслаждением отхлебнул дорогого вина.

— Ух, и впрямь хорошо! — сказал одноглазый солдат. В два глотка он выдул свою порцию и со стуком поставил стакан на стол. — Ну пора мне. — потянулся он за лежащими на столе золотыми монетами.

— Подожди, друг, не торопись, скажи, что ты видишь? — спросил его хозяин дома показав на стол.

— Ну золото вижу, — ухмыльнулся здоровяк и пожал плечом. — Что еще? Свое сытое будущее, наверное.

— Блеск золотых монет и вкус дорогого вина, вот чем ты, Тесак потешил себя напоследок. А я, как твой хороший друг, сделал последние минуты твоей жизни радостными и счастливыми.

— Ах, ты слизень! — взревел одноглазый пытаясь вскочить и вынуть свой большой нож из ножен. Но уже через мгновение его единственный глаз налился кровью, он стал задыхаться и на уголках его губ выступила пена. — Жирная сволота… — прохрипел он прежде чем рухнуть рядом со своими уже остывающими дружками.

Дальняя дверь открылась и из нее вышел сухощавый мужчина средних лет, с забинтованной правой рукой которую держал на перевязи. Его черная бородка и виски были уже тронуты сединой, но сам он стоял прямо, с расправленными плечами, что выдавало в нем старого служаку.

— Браво, Студень! Все трое мертвы! Если бы не моя рука, то я даже поаплодировал бы твоему таланту. Признаться, я уже был готов выскочить из своего убежища и левой рукой всадить клинок в грудь этого здоровяка, но ты не сплоховал. Ты даже удивил меня, Студень. Я понял, что мало внимания уделял тебе в свое время, сдается мне, что ты провернул такое грязное дельце отнюдь не впервые!

— Ну что вы на меня наговариваете, господин лейтенант? Я честный торговец и пошел на это… смертоубийство лишь из желания помочь вам.

— Ой, не заливай, Студень, не надо. — поморщился лейтенант городской стражи. — Если тебе припомнить все твои грешки, то точно на петлю тянет.

— Я надеюсь, что сегодня искупил большую их часть? — вздохнул толстяк, намекая на прошлые свои прегрешения. — Я ведь рисковал собственной головой.

— Давай сигулу, я передам ее сестре погибшего княжича. — протянул лейтенант руку, а когда убрал в карман серебряный амулет, то поморщившись спросил у торговца. — И еще, Студень, не мог бы ты дать мне взаймы хотя бы пару золотых солидов. Я обещаю тебе, когда мы вернемся, то я не забуду про твои деньги и про оказанную мне и княжеской семье услугу.

— На что, только не пойдешь, ради свободной отчизны, — вздохнул толстяк и протянул бывшему начальнику городской стражи пару золотых и буркнул: — Эдак я прогорю на таких сделках.

— Не все приятель меряется деньгами. — похлопал его по плечу лейтенант.

— Тогда вина, господин Лерник?

— Ну уж нет, приятель, хочешь чтобы я лег рядом с этими фарнхельмскими свиньями?

— Вовсе, нет, что за наговоры? Вино-то не отравлено, яд был в его стакане. Стал бы я портить бутылку такого замечательного нектара.

— Все равно, я пожалуй воздержусь. Сегодня вечером мне нужно быть трезвым, чтобы погрузить на корабль несколько раненых стражников, их жен и детей. Ладно, прощай, Студень, надеюсь на скорую встречу. — махнул ему рукой лейтенант.

— Впервые я буду рад этой встрече, если вы вернетесь как освободители, надеюсь вы не забудете, что я помог вам и вы теперь у меня в должниках?

— Ты записал меня в должники, Студень, а не много ли ты на себя берешь? И сколько же ты хочешь за свои услуги?

— Вы сами сказали — не все меряется монетами. Надеюсь, когда-нибудь и вы поможете мне. Удачи вам, господин Лерник — грустно усмехнулся толстяк и потянулся к стоящей на столе бутылке.

Когда лейтенант ушел, торговец кликнул своего слугу:

— Сыч, позови Фолле с Игнасом и прибиритесь тут, — указал он на трупы фарнхельмских солдат, — оружие и доспехи себе возьмете, но не светите пока, а то опознают.

— Тоже, на заднем дворе прикопать?

— Ну, а где еще? Только так, чтобы случайно не нашли, поглубже закапывайте и головы отруби, чтобы не восстали ненароком. — дал Студень указание своему заросшему бородой слуге.

Пока раненые стражники, их родные и семьи погибших солдат грузились на корабль, Квинт Лерник, командир городской стражи стоял на каменистом берегу, смотрел на бьющие о камни волны и слушал как в свинцовом небе кричат чайки-поморники. Хотя за громким чином, за душой у лейтенанта не было практически ничего. Не нажил он себе богатств и даже самого захудалого дома не купил, так и жил в отдельной комнате при городской казарме. Да и в подчинении у него было всего-то восемь десятков городских стражников, поддерживающих порядок в Таре и приморской Будлаве.

— Господин лейтенант, там кто-то идет! — доложил ему солдат наблюдатель, показав на перелесок.

Лейтенант левой рукой выхватил перевешанный на правую сторону короткий гладий, но уже через пару секунд узнал фигуру в холщовом рыбацком плаще. Это был его приятель сержант из ветеранов стражников, которого он посылал в Будлаву, повидать кое-кого из старых знакомых.

— Ну что там, Вацлав, есть какие новости?

— Новости есть, Квинт и новости горькие для нас. — положил старый приятель руку на плечо лейтенанту.

— Ну, не тяни, Вацлав, говори что еще случилось?

— Всем мужчинам от пятнадцати лет и до пятидесяти, в срочном порядке нужно зарегистрироваться в столичной ратуше, где сейчас заседает военный комитет фарнхеймцев. Кто не явится в течение трех суток, то прилюдно будет порот на площади и помещен в подземелье замка.

— Думаешь в солдаты всех погонят?

— Ну, а зачем это затевается? Ясен пень, эти уроды всех от мала до велика загребут, свежее мясо в ряды великой армии. — зло сплюнул пожилой сержант. — Но это еще не все! Завтра фарнхельмцы будут прилюдно казнить всех раненых защитников замка. Уже виселицы по всей площади установили.

— Ублюдки! — лейтенант схватился левой рукой за рукоять своего меча. — Сколько у нас воинов?

— Не дури, Квинт, они этого и добиваются. — вздохнув помотал сержант головой. — С радостью повесят не только четыре дюжины раненых, но и всех, кто возьмется за оружие. Да и что ты сможешь сделать с тремя дюжинами стражников, половина из которых и на ногах-то не стоит? Прикрывая отход княжны, мы и так потеряли два десятка человек. Уводи народ на Риген, там объединитесь с нашими, авось вернетесь еще в княжество, чтобы подрезать сотню — другую фарнхельмских подсвинков.

— А ты, Вацлав? Неужели ты решил остаться?

— Да стар я уже для чужбины, отсижусь в каменоломнях, там они меня не достанут. Да и есть несколько ветеранов, что уже согласны ко мне присоединиться. Соберем малый отряд и будем делать редкие вылазки, чтобы тоже пустить кровь парочке дозорных. Все лучше, чем прозябать в обозе фарнхельмцев и ждать когда тебя подрежут дакийские всадники. А повезет, так соберем из рисковых парней отряд поболе, будем сами их обозы, да торговые караваны грабить. А вы вернетесь, там и вам поможем.

— Прознают, что ты грабежом промышляешь, да их солдат убиваешь, так повесят твоих сестер с их детьми. Или их тоже в катакомбы уведешь?

— Нет, что там бабам среди мужиков делать? Их хочу тоже на Риген отправить, но на этот корабль все не войдут. — ветеран глянул в глаза своему приятелю. — Пришлешь корабль еще за нашими семьями? Человек полста точно будет, а то и поболе. Может из наших кто еще объявится или из армейцев, так что желающие свалить отсюда подальше найдутся.

— Пусть твой человек, через четыре дня, как солнце будет касаться верхушек гор, в эту бухту приходит. Не будет корабля через четыре дня, так потом каждый вечер приходит и ждет. Слово даю, соберем немного денег, чтобы было чем заплатить и отправлю корабль за вашими близкими. — пообещал ему лейтенант. — Ждите, и удачи тебе, старый друг! — Квинт крепко пожал руку старому ветерану. — Надеюсь вы не успеете загрустить в своих каменоломнях, как мы вернемся на родную землю.