Гибель Айдахара - Есенберлин Ильяс - Страница 9

Нет, не отчаяние двигало великим московским князем Дмитрием, когда решился он выступить против Орды, не легкомысленная уверенность, что победить Мамая будет легко. Все продумал русский князь, до всего дошел мыслью. Оттого и поле для битвы выбрал такое, что нельзя было отступить в случае поражения. И засадный полк создал князь не случайно. Знал он, что сеча будет лютой, потому что золотоордынским воинам не откажешь в храбрости. Хорошо, когда сила равна силе, но у князя было намного меньше воинов, и потому призвал он на помощь воинскую хитрость. И момент выбрал удачный, терпеливо удерживаясь от соблазна, чтобы раньше времени не раскрыть засадный полк. И людей во главе его поставил опытных, мудрых: серпуховского князя Владимира Андреевича и князя Дмитрия Михайловича Боброка-Волынца.

Долгие часы ждали они, оставаясь глухими к мольбам воинов выйти и помочь сражающимся и гибнущим собратьям. Зато когда пришел урочный час, когда едва видное в облаке пыли солнце перешло на вторую половину дня, крикнул князь Боброк:

– Час прииде и время приближеся! Дерзайте, братья и други!

Вспоминая, как вырвалась из леса русская конница, как прямо из рук ушла победа, в которую он уже успел поверить, Мамай скрипел зубами от бессильной ярости. Купец рассказывал, что на Руси люди говорят о том, что Зеленая дубрава близ Куликова поля выросла за одну ночь, чтобы укрыть русское воинство. Все врет чернь, все придумывает! Сколько раз останавливались глаза хана на этом лесу, когда смотрел он на поле битвы, но ни разу не пришла мысль о том, что там может быть спрятан засадный полк. Если бы все можно было начать заново! Но никому не дано повернуть время вспять. И не поднять павших в битве воинов, чтобы снова двинуть их на Русь. Мамай силился понять: откуда берется отвага у русских ратников? И не мог. Кочевник, отправляясь в поход, смел и неутомим потому, что надеется взять богатую добычу, русский же воин умирал нынче только за то, чтобы не отдать свое. Откуда было знать ему, степняку, привыкшему с презрением смотреть на все народы, которые не пасут скот, что уже нарождалось в людях понятие Родная Земля? Сам Мамай вырос в седле, и ему было хорошо везде, где была степь. Только в битвах да за едой потел кочевник, и потому в его речи не было слов «земля, политая потом». Он никогда не облагораживал землю сохою и не оплодотворял ее хлебным зерном. Изгнанный из одних мест, он легко находил себе родину в любом другом месте, где вдоволь было травы для его скота.

О многом думал Мамай и, не находя ответа, все больше распалял в себе ненависть к русским и клял судьбу.

Но все это было потом. А сейчас еще слышался за спиной топот погони и над головой с пронзительным тонким свистом проносились русские стрелы. Только за рекой Воронежем отстали преследователи. Медленно, словно слабые ручейки, стекались к Мамаю небольшие отряды и группы уцелевших в битве воинов. Торопливо уходил Мамай в сторону Крыма, туда, где стояли аулы кочевников.

Однажды вынырнул из степного марева отряд воинов, ведомых Кенжанбаем. Но Мамай словно забыл, что требовал от батыра победы или смерти. Он подарил Кенжанбаю жизнь.

Мамай ехал во главе своего войска и не замечал дороги. Умирали от ран, полученных в битве, воины, но это мало беспокоило его. Осунувшийся, с серым лицом, опустив плечи, сидел он в седле и не чувствовал, казалось, ни холодного осеннего ветра, ни частых обложных дождей, медленно и подолгу сеющих с хмурого низкого неба.

Бесконечным показался путь к родному аулу, что стоял в низовьях Днепра. И здесь, велев справить поминки по погибшим, Мамай распустил свое войско.

Уединившись в юрте, закрыв тундык – отверстие для выхода дыма в своде юрты, – Мамай несколько дней пролежал на кошмах, не притрагиваясь к еде. Когда же он наконец показался своим близким, лицо его все еще было хмурым, но в глазах снова появилось властное выражение, а это значит, что к нему возвращалась жизнь.

Первое, что он сделал, – это послал гонца в Старый Крым, где находился посаженный им в свое время ханом Гияссидин Мухаммед. Гонцу было велено рассказать хану о том, как проходила битва, сколько пало в ней воинов и сколько ранено.

Этим поступком Мамай хотел показать Гияссидину Мухаммеду, что, несмотря на поражение, он по-прежнему силен и по-прежнему не считает себя обязанным повиноваться ему. Если хан хочет знать подробности, пусть сам приедет в ставку.

И еще приказал Мамай собрать на совет нойонов и старейшин подвластных ему родов. Очень хорошо знал он обычай степи, где малейшее проявление слабости могло обернуться непоправимой бедой. Увидев, что у повелителя сломаны крылья, его сразу же покинут даже те, кто еще вчера считался самым преданным и верным. Какой близкой была заветная цель стать единственным правителем Золотой Орды, вновь собрать под свою руку все растащенные чингизидами на улусы и ханства земли. Если бы не поражение от русских!..

Верные люди уже сообщили Мамаю, что Тохтамыш, узнав о том, что произошло на Куликовом поле, вошел со своим войском в земли, лежащие по берегам Итиля и еще недавно подчинявшиеся ему. Без битв и сражений стал он владеть тем, за что всю жизнь боролся Мамай. Он старался об этом не думать. Он верил, что все можно изменить, лишь бы не растерять то, что осталось, и собрать новые силы. А для этого нельзя было никому показывать свою слабость. Одно дело – потерпеть поражение, но заставить всех думать, что это случайность, и совсем другое – отказаться от борьбы, вызывая к себе жалость и презрение окружающих. По-прежнему рука должна быть твердой, речь властной, а поступки решительными.

Сейчас для пользы дела следовало забыть о Тохтамыше. Ничто так не возвышает в глазах людей, как победа над тем, от кого еще недавно пришлось бежать. Значит, снова следовало обратить свой взор в сторону русских княжеств. Русские показали, что вместе они сильны, но всегда ли они будут едины? Только теперь обязательно нужна победа, потому что второй раз подняться уже не удастся.

Еще не до конца придя в себя от поражения, Мамай думал о новой битве с русскими. Для этого он и велел собрать в ставку эмиров и старейшин родов.

Власть подобна соколу на твоей рукавице. Если умеешь им управлять, будешь разумен, то добычей твоей станет и свирепый волк, и красная лисица. Неумелое же обращение с птицей превращает ее железные когти в ничтожное украшение, и вместо добычи она начинает терзать падаль.

Мамай не был глупым правителем. Он умел подчинять себе людей, потому что умел побеждать врагов.

Одновременно с эмирами и старейшинами в ставку приехал Гияссидин-хан. Он был младшим сыном Бастемир-султана, ведущего свой род от пятого сына Джучи – Сибана. Широкоплечий, высокий, внешне сильный, Гияссидин был слаб душой и всегда робел перед Мамаем, сделавшим его ханом.

В двух соединенных между собой юртах собрались самые знатные люди кочевых родов, подчиняющихся Мамаю. Эмиры, батыры, бии в богатых одеждах сидели на разостланных кошмах, ожидая появления Гияссидина и Мамая. И когда те наконец вошли в юрту, собравшиеся поднялись и склонились в низком поклоне, приветствуя хана и правителя, которого давно между собой уже тоже величали ханом.

Гияссидин и Мамай сели на почетное место.

Муфтий Крыма красивым, бархатным голосом прочел молитву в память о погибших на Куликовом поле золотоордынских воинах.

Склонив головы, в напряженном молчании слушали собравшиеся слова, обращенные к богу, а когда муфтий умолк, провели в знак печали по лицу раскрытыми ладонями.

– Пусть услышат нас доблестные воины…

– Пусть земля им будет пухом…

– Пусть аллах откроет им врата рая…

Неслышно вошел в юрту темнолицый Кастурик-эмир и остановился у входа.

Глаза его встретились с глазами Мамая.

– Ты сделал то, что я велел?

Кастурик наклонил в знак согласия голову.

– Введите его.

Четверо нукеров втолкнули в юрту закованного в цепи могучего сложения человека. Густая окладистая борода ниспадала ему на грудь, лицо было исклевано крупными оспинами, а один глаз закрывало синеватое бельмо. Многие из присутствующих здесь знали косого Ивана. Он был русским купцом, торговавшим с Золотой Ордой. Не знали только эмиры, батыры и бии, что уже давно был этот человек глазами и ушами Мамая, не знали и того, что правитель Орды, несколько раз проверив его сообщения из Москвы и Рязани, во многом доверял ему. Именно Ивана спрашивал перед битвой Мамай о количестве воинов у московского князя, и тот твердо заверил его, что «у Дмитрия Ивановича более нет ни одного воина, кроме тех, что стоят на Куликовом поле». В суматохе битвы никто не заметил, куда делся косой Иван. Только случайно, при отступлении, наткнулся в степи золотоордынский отряд на купца и повязал его.