Сначала повзрослей (СИ) - Малиновская Маша - Страница 25

Выскочив на другой стороне улицы, я пускаюсь сбоку от аллеи. Бегу по газону в темноте деревьев, стараясь не показываться под фонарём на тротуаре.

Забежав за один из домов, я всё же останавливаюсь отдышаться.

Боже, как горит в груди! Сердце вот-вот через горло выскочит. Я будто снова в том лесу, хотя вокруг люди и время ещё не позднее. Но погода не слишком располагает к прогулкам во дворах, поэтому в поле моего зрения никого не видно.

Возле одного из подъездов тормозит расписная машина — такси.

— Подождите, — окрикиваю водителя, когда он высаживает пассажиров и разворачивается.

Через полминуты плюхаюсь на заднее сиденье и кое-как называю адрес.

— С вами всё нормально? — с сомнением спрашивает водитель. — Может, в больницу или в полицию?

— Нет, — мотаю головой. — Просто отвезите меня по этому адресу.

— Хорошо, — соглашается он и увозит меня подальше от этого жуткого места.

30

За те полчаса, пока еду в такси, мне удаётся немного успокоиться. Руки всё ещё немного дрожат, если напрячь, но сердце уже бьётся ровнее, а дыхание не такое рваное. А когда выхожу у подъезда, то даже ощущаю некоторую апатию. Будто все силы оставила на той парковке и в переходе. Вот-вот споткнусь и упаду.

Но кое-как я доползаю до лифта, в нём приваливаюсь спиной к стенке и прикрываю глаза. Если честно, мне хочется, чтобы сейчас Германа Васильевича не оказалось дома. Мне попросту нужно побыть в одиночестве. Привести себя в порядок и зализать раны. Умыться нормально, в конце концов, а не пальцами кое-как подтереть растёкшуюся от слёз тушь.

Попасть в замок ключом получается не сразу. Но едва я, всё же попав, проворачиваю его, мне помогают с той стороны, и дверь распахивается.

Герман Васильевич стоит напротив. Он одет, в руках зажат смартфон. Хмурится, даже злится. Он как-то сильно взволнован даже, наверное, с Екатериной своей чего-то не поделил. Расстроен, что она до конца недели теперь занята?

— Ты почему трубку не берёшь? — рычит сквозь зубы.

Я поднимаю на него глаза и, в конец обессилев, приваливаюсь плечом к косяку двери.

— Извините, — шепчу пересохшими губами.

В его взгляде что-то происходит. Будто он только сейчас, наконец, меня рассмотрел, хотя в подъезде вроде бы и не темно. Хватает за плечо и затаскивает в квартиру, осматривает с ног до головы.

— Что случилось?

Я и сама смотрю на себя в большое зеркало за спиной Германа Васильевича. Куртка расстёгнута, карман порван — нитки и ошмётки торчат. Наверное, где-то зацепилась, когда бежала. Штаны испачканы, кроссовки с комьями грязи. Волосы всклокочены, ну а лицо… Кажется, пытаясь подтереть тушь пальцами, я сделала только хуже.

Я перевожу взгляд на него и внезапно понимаю, что совершенно не готова больше держать себя в руках. Шмыгаю носом как ребёнок, а по щекам скатываются две слезы, обжигая кожу солью.

У Германа Васильевича проступают желваки, а в глазах вспыхивает яростный огонь. Я не знаю, как описать ту метаморфозу, которая происходит с ним в секунды. Он будто другим человеком становится, выпускает этого кого-то из плотной оболочки самоконтроля.

— Что они сделали? — хватает меня за плечи и встряхивает, глядя в глаза. Его голос звучит хрипло. — Женя! Что эти суки с тобой сделали?

— Ничего, — машу головой вяло. Сил нет, и я повисаю в его руках как тряпичная кукла. — Я сбежала. Снова.

Я не знаю, что происходит в это мгновение. Вселенные перекрещиваются, планета сходит с орбиты или у неё вдруг исчезают магнитные поля… А может всё и сразу, потому что как иначе объяснить то, что происходит дальше?

Герман Васильевич всматривается в мои глаза всего несколько мгновений. Несколько бесконечных, невероятных мгновений, а потом прижимает к своей широкой груди. Обхватывает мою голову своими большими ладонями, погружая пальцы в волосы. Выдыхает резко и шумно, и я слышу, как сердце в его груди сбивается с ритма.

Словно кто-то тиски на моих рёбрах разжимает, позволяя вдохнуть глубоко и свободно, полной грудью, на всю мощь лёгких. Вдохнуть до головокружения.

Или это мир вращается от опьяняющих поцелуев, которыми он начинает покрывать моё лицо. Эти короткие горячие касания губ жалят и одновременно сводят с ума. Но они все мимо. Мимо! А я хочу в губы, хочу почувствовать его вкус. Безумно желаю этого.

И это происходит.

Я буквально задерживаю дыхание, когда это волшебство происходит. Мужские губы сминают мои, я судорожно отвечаю. Понимаю, что неумело, но как могу. Как мечтала, представляя ночами.

— Женя… — шепчет, разорвав поцелуй. Произносит моё имя так, словно эти четыре звука приносят ему невыразимую боль.

Герман прижимается своим лбом к моему, а у меня внутри расползается жгучая волна разочарования, что он сейчас прекратит. Что закроется и снова превратится в этого взрослого мужчину, для которого я всего лишь девчонка.

— Пожалуйста… — шепчу ему в тон, сгорая. — Пожалуйста…

Хочу его. Хочу с ним. Чтобы он был первым, чтобы показал, как бывает, когда хочешь. Я уже дважды оказалась в ситуации, когда мою невинность могли грубо отнять. Жизнь непредсказуема, и я хочу, чтобы первым был человек, от одного взгляда которого у меня внутри всё трепещет от восторга.

Его пальцы сжимаются, впиваясь мне в плечи. До боли, но я её не замечаю. Мужской тихий стон бессилия наполняет меня надеждой. А последующий за ним поцелуй — уверенностью.

И вдруг всё меняется. Я вижу, я чувствую совсем другого мужчину рядом. Он больше не держит дистанцию, не пытается противостоять себе. Нас обоих затягивает в водоворот.

То, как бережно он целует меня снова, как осторожно, но крепко прижимает к стене, заставляет дыхание сбиваться снова и снова. Теперь я чувствую всё его тело, всю мощь и силу, наполняющую крепкие мускулы. Эти ощущения новы для меня, непривычны, но они сводят с ума, заставляя желать ещё и ещё.

И шептать… бесконечно шептать эту просьбу.

— Нежная… — исступлённый шёпот мне в ответ, — сладкая такая…

Герман покрывает горячими поцелуями мои скулы, губы, подбородок, шею… Сильные ладони сжимают плечи, и в этом движении столько желания, что всё моё тело наполняется странным непривычным электричеством.

Одежда вдруг ощущается какой-то неприятной, лишней. Хочется, чтобы её между нами не было.

Но хочется — это одно, а когда Герман на самом деле сталкивает с меня куртку и стягивает водолазку, то вдруг просыпается иное — стыдливость, страх. Не такой, который заставлял меня бежать по лесу или сегодня, не жалея ног, а другой… Волнующий, щекочущий…

Но я никак его не показываю. Надеюсь, Герман не заметил мелкую дрожь, про проходится по моему телу, когда он снова прижимает меня к себе.

Не хочу чтобы понял, что мне страшно. Отступит же, отпустит. А этого я не хочу ещё больше!

Он подхватывает меня на руки и несёт в спальню. На ту самую кровать, в которой буквально сегодня я поливала слезами подушку от ревности и бессилия. Опускает на неё мягко и осторожно, нависая сверху.

Я не могу передать словами те ощущения, которые овладевают мною, когда мужские поцелуи уже перестают ограничиваться моим лицом и губами, а переходят дальше. Шея, плечи, ключицы… Я едва не задыхаюсь, когда грубые мужские руки нежно освобождают мою грудь из бюстгальтера, выгибаюсь, когда губы касаются нежной кожи сосков.

Обнажение перед мужчиной всегда казалось мне чем-то очень смущающим. Конечно, я думала об этом, и не раз. Представляла, как это будет впервые. И вот сейчас, когда это случилось, я испытываю так много, что голова кружится, а кожа горит огнём.

— Ты как шёлк, Женечка, — Герман говорит будто сам с собою. — Необыкновенно нежная, невероятно просто… безумие…

Да, пожалуйста, не думай… Пусть будет безумие. Ни о чём не думай. Просто будь со мной.

Я теряюсь в ощущениях настолько, что будто возвращаюсь в настоящее лишь когда чувствую на себе тяжесть мужского обнажённого тела.

Он горячий. Кажется, будто температура кожи на его груди выше моей. Так я ощущаю.