Чернозимье (СИ) - Зимовец Александр - Страница 10

— А почему было не сказать мне об этом с самого начала? — спросил я, сжав кулаки.

— А зачем? — произнес Грановский, пожав плечами.

Я сжал зубы, но ничего не ответил.

— Но я с самого начала вставил в твой интерфейс небольшую надстройку, рассчитанную на работу с их силами, — продолжил Грановский. — Ты ведь уже разобрался, верно?

— Ты имеешь в виду вот это? — спросил я, открыв свое меню и найдя там новую вкладку с воспоминаниями Олега.

— К сожалению я твое меню не вижу, — Грановский развел руками. — Но думаю, ты и сам понял, о чем идет речь. То, в чем Странники черпают свою силу. То, в чем черпает ее и наш общий знакомый Ник. Смерть. И то, что остается после смерти.

— Это что, душа? — задал я вопрос, не дававший мне покоя.

— Я бы так не сказал, — ответил Грановский. — В своем интерфейсе я назвал это образом. Это не душа. Это… как бы это лучше выразить… своего рода, фотография души. Ее статическое состояние, запечатленное в определенный момент. Но тем не менее, это очень серьезная штука. Знаешь ли ты, что именно такие образы, пройдя через мясорубку междумирья, превращаются в нежить, с которой ты сражаешься?

— Серьезно? — спросил я, взглянув на мерцавшую в моем меню белую сферу по-новому. Значит, вот, как выглядят мои враги? До того, как они станут врагами.

— Да, — сказал Грановский тихо. — Кстати, если ты осторожно потянешь за нее, то сможешь взять в руки. Попробуй.

С некоторым недоверием я протянул пальцы к сфере и попытался взять ее. Я ждал, что она окажется бесплотной, как и само меню, и пальцы пройдут сквозь нее, однако она без труда отделилась от призрачного пергамента и оказалась в моих руках — гладкая, сияющая и чуть теплая.

— Если у тебя будет их несколько, можно будет выделить и взять их все разом, проведя пальцем вот так, — сказал Грановский, и сделал в воздухе движение пальцем вниз.

— Зачем это? — спросил я. — Что мне с ними делать?

— Боюсь, тут из меня не лучший учитель, — Грановский пожал плечами. — Найди Странников — они объяснят тебе лучше. Но на всякий случай, если ты захочешь передать образ кому-то другому — просто брось в его сторону. Это тоже предусмотрено моим интерфейсом.

Я взвесил сферу в руке, вглядевшись в ее матовую белизну. Странный снаряд. Едва ли он пригодится мне в качестве оружия. Да и как-то кощунственно это — бросаться последними воспоминаниями живых людей.

— У тебя мало времени, — произнес призрак. — Ситуация на континенте деградирует очень быстро. Не исключено, что к лету здесь не останется никого живого. Отсидеться в крепости не выйдет.

— Я и не собираюсь отсиживаться! — ответил я. — Но у меня есть обязательства. Не перед тобой — тебе я ничего не должен.

— А я и не прошу ничего для себя, — спокойно ответил Грановский. — Я-то сейчас в безопасности — в отличие от тебя и всех прочих, кто сейчас живет на Монланде. Подумай о них.

— Я думал о них прямо сейчас, — ответил я. — И у меня есть более насущные дела, чем гоняться за какими-то неведомыми шаманами. Но твой совет я принял к сведению. Ты сказал — я услышал.

Грановский покачал головой.

— Ты слишком вошел в роль, — сказал он. — Когда ты вернешься — если вернешься — тебе, должно быть, будет тяжело из нее выходить.

— Думаю, это не будет такой уж большой проблемой, — усмехнулся я. — Как-нибудь справлюсь.

— Что ж, увидимся, — Грановский невесело улыбнулся и растворился во тьме.

Но хотя после ухода призрака мне и удалось, наконец, уснуть, проснулся я раньше, чем хотелось бы, от громкого стука в дверь.

— Кто там? — спросил я, потирая наморщенный лоб и глядя одним глазом в окошко, за которым ночная тьма только-только начала сменяться тусклыми зимними сумерками.

— Ты прости, твое высокоинородие, — раздался за дверью хриплый голос Матвея. — Тут какой-то отряд к нам нагрянул. Во главе мужик — из наших, из егерей. Одноглазый: ни дать, ни взять — пират. Говорит, он с тобой знаком, а из наших-то его не знает никто. Я его во двор-то пускать поопасался — кто его знает, что за люди. У всех ружья, кирасы, на лошадях все. А мужик этот так разорался — матерится, на чем свет стоит. Причем, по-русски. Ты это… поговорил бы с ним, пока он там весь посад не разнес.

Зевая и застегивая на ходу куртку, я затопал вниз по узкой лестнице вслед за несущим факел Матвеем, стараясь сообразить чугунной головой, кого это еще могло принести в Кернадал на мою голову. Еще и одноглазый? Таких я, вроде бы, не знаю.

За воротной решеткой в самом деле ждал колоритный кондотьер в черной куртке с мушкетерской перевязью, в хищном шлеме с гребнем и с черной повязкой на глазу. Увидев меня он сорвал шляпу, взмахнув ей над головой.

— О, дон Руман Московский! — воскликнул он. — А мне сказали, егермейстер сейчас выйдет. Где Сергей-то?

И тут я понял, кто передо мной.

— Макс! — крикнул я, бросившись ему навстречу и сам стал крутить заржавленный механизм подъемной решетки. Он в это время соскочил с лошади, и минуту спустя мы крепко обнялись.

— Нет больше Сергея, — сказал я, когда он разжал объятья. — Я теперь егермейстер. Ты что, не слышал, что тут было?

— Да мне там как-то было не до того, — Макс покачал головой и сплюнул на землю. — Когда эти мрази явились, я по северным городкам кочевал. Их первыми вырезали. Что там творилось — ты не представляешь. В иных местах кровь в канавах текла вместо воды — и это не фигура речи. Я сам видел.

— Пойдем, расскажешь, — сказал я. — Чего на холоде торчать! А что за люди с тобой.

— «Черные драгуны», — с гордостью произнес Макс. — Это мы так назвались. Лучший боевой отряд по во всей Кирхаймской марке. Лучший — потому что с некоторых пор, похоже, единственный.

Он мрачно усмехнулся. Я отдал распоряжение, чтобы его людям нашли какой-нибудь кров, а лошадей накормили, после чего мы с Максом поднялись в мою комнатушку, усевшись на жесткую лавку и прихлебывая из захваченных по дороге кружек жидковатую грушевку.

— Мне-то самому повезло в самом начале, — продолжил Макс рассказ, начатый еще на лестнице. — Деревню, где я заночевал, всего лишь краешком задело сперва — мертвяки стали то по одному, то по двое из леса переть. Ну, я мужиков собрал, частокол сбили, костры стали жечь, вилами эту нечисть колоть. Пару недель отбивались, ни один человек не погиб. А потом беженцы стали приходить, из других деревень и городов. Тут-то и стало ясно: началось.

Мужики, с которыми я к тому времени уже несколько дней бок о бок воевал, в один голос стали меня просить, чтобы я им сказал, что дальше делать. Как-то так само собой вышло, что выбираться мы стали вместе, и что я стал главным.

Оружие мы в баронском замке нашли, который мертвяки начисто вырезали. Стали помогать окрестным деревням, защищать беженцев, охранять дороги, на гнезда нежити нападать. Много народу погибло, конечно, но на их место становились новые — из тех, у кого семья погибла, или у кого и не было ее.

Форма у баронских дружинников была черная, мы ее себе забрали и стали вроде как драгунами. Других войск в марке не осталось — если не считать тех, кто Кирхайм оборонял. Но они людям помочь ничем не могли, а мы — помогали. Про нас даже начали легенды ходить.

Потом еще солдаты из пикинерского полка к нам прибились, потом еще кое-кто. В общем, к началу зимы под моим началом уже две роты были.

Сначала-то мы хотели в Кирхайм прорваться и за стенами отсидеться, но потом поняли, что обложен он намертво. Даже если и прорвешься — это будет капкан. И тогда стали, наоборот, прорываться через занятые нежитью земли на юг. Ну, ты видел во дворе, что от двух рот осталось.

Я покачал головой. Насколько я успел заметить, с Максом в Кернадал явилось десятка три всадников. У одного не было руки. Двоим на вид было никак не больше четырнадцати лет.

— А сюда чего приехали? — спросил я. — Нет, ты не подумай, что я тебя видеть не рад, но…