Новый порядок. Часть 1 (СИ) - Dьюк Александр Александрович - Страница 64

Но сейчас это почему-то Деду в голову не пришло, а потом он уже и не вспомнил.

— Не свезло? — участливо осведомился Мартин.

— Да как тут, сука, свезет с шулерами ху́евыми, — мрачно пробурчал неудачник.

— А шо ж играть сел?

— Так почем я знал-то!

— Э, деревня, — протянул Дед. — То ж Франко с Эстебаном. Все знают.

— Тха, теперь и я буду знать, — невесело усмехнулся парень. — Хер пойму, как так вышло? Ведь чуял же, чуял, драть меня кверху сракой! Так нет же, повелся, подумал, ухватил удачу за вертлявую жопу… Поначалу-то оно ж хорошо шло, а потом… — отмахнулся он и отпил мерзкого пива.

Дед поморщился за него. Выражение «разбавлять мочой» в случае «Блевальни» не всегда бывало фигуральным.

— Тха, хуй с ним! — сплюнул неудачник. — Че проебано и прохуячено — на дело потрачено!

Мартин усмехнулся. Положительно ему нравился этот парень. Дед обернулся на свой стол, где все оставалось без изменений.

— Выпить хошь? — предложил Мартин.

Парень подозрительно уставился на него и чем-то неуловимо сделался похожим на сову или филина.

— Не боись, — расплылся в пьяной улыбке Дед. — Мы карты не одобряем.

— На халяву не привык, — гордо заявил парень.

— Уваж-жаю, — покивал Мартин, источая вонь олифы. — Но у нас третий выбыл, а вдвоем оно как-то не оно… — глубокомысленно заявил он. — Ниче, сочтемса как-нибудь.

— Ну, коль так… — поскреб небритую щеку парень, с отвращением косясь на недопитую кружку. — Пошли, деда.

Таракан встретил нового собутыльника с равнодушием: он уже был у черты, за которой присоединится к Геду. Парень недолго думая уселся на славку с дрыхнущим, с которым садиться не любили. Мартин для проформы поозирался по сторонам в поисках пустой тары, но не нашел. Бесцеремонно взял пустую стопку выбывшего собутыльника, справедливо решив, что она ему больше не понадобится.

— Не побрезгуешь? — осведомился Мартин также для проформы.

— Я не брезгливый, — пожал плечами парень.

— Ага, — отметил Дед, трясущейся рукой наполняя стопки. — Тебя как звать?

— Меня? Допустим, Гансом.

— Тьфу… бабы!.. — заворчал Таракан. — Дурно… ое племя… Ни ума, ни этой… фан… задии… Родуть и родуть… Хуль ты роди́шь, дура, коль ума нету имени прид-думать! Имен как дудто нету других! Каждная «Гансом» назвать норо-ровит… Куда ни плюй: Ганс, Ганс, Ганс, бля, Ганс! На улицу выйдь крикнуть: «Ганс!» — сто рыл обвернется…

Таракан не любил баб. Был чем-то на них сильно обижен. Возможно, хотелось всю жизнь быть Фердинандом-Францем-Иосифом, а матушка распорядилась иначе.

— Ну, стало быть, я — Мартин, — представился Дед, — енто — тож Ганс, а енто… енто… — он наморщил лоб и повернулся к Таракану. — Как Геда звать?

— Гедом, — подсказал Таракан.

— О, — широко улыбнулся Ганс и склонился к спящему. — Шейн цу дир зейн, — проговорил он, заботливо потрепав Геда по плешивой башке.

Мартин не удержался и улыбнулся — уж слишком потешным вышел акцент.

— Ну, значитса, за знакомство, — объявил тост он, когда компания разобрала стопки.

Они выпили. Парень оказался смелым и отчаянным: махнул стопку не глядя. Нелепо выпучил глаза, покраснел и засипел.

— Выдыхай, выдыхай, — подсказал первейшее средство от первой стопки Мартин.

Ганс выдохнул, протяжно и шумно занюхал рукавом куртки, весь скривился и сморщился так, что аж физиономия поплыла, смахнул выступившие слезы.

— Хорошо пошла? — спросил Мартин.

— Аж яйца, сука, съежились… — прохрипел Ганс.

— Особа ресепитура! — гордо наставил палец Дед.

Они поговорили. О разном. О бабах. И о погоде. И о хороших временах. И о всякой пьяной чуши, которую тут же забудешь. Не говорили только о политике — о ней приличные люди даже спьяну не болтают, разве что если хотят набить друг другу морды. Мартину не хотелось — слишком старым он был для мордобоя. После второй говорить стал больше Ганс, а Дед с Тараканом слушать. Он хорошо говорил. Смешно. Хороший парень, компанейский. Мартин слушал и улыбался, а один раз даже засмеялся, хотя смеялся редко, только по особым поводам. Гед так и не просыпался, храпел в стол, ну и хрен бы с ним. Одно уныние его слушать — как примет, так сразу ныть и жаловаться несет. А этот не жалуется, даже о проигрыше ни разу не заикнулся. Хороший парень…

— Хрошй ты парень, — повторил Мартин не в первый раз. — Зря приехал. Сидел бы в своей деревне…

— Че это? — почесал лохматую голову Ганс.

— Э-э-э, деревня… — Дед всех называл «деревней». Беззлобно. Никто не обижался. Ганс тоже не стал. И чего обижаться, коли и впрямь из деревни приехал? — Сожрет тебя Модер… Народишко здеся пар-ши-вый. Мигом в оборот возьмет, не замети-тишь, как скурвят, долгов повесят — кончишь, как Бруно.

— Кто?

— Ну, Бруно, не знаешь, шо ль? — возмутился Мартин.

— Откудова, деда? — нагло ухмыльнулся Ганс. — Я ж деревня.

Дед дохнул олифой, мечтательно прикрыл глаза, вспоминая хорошее. Он вспомнил много и сразу, но вот рассказать то многое не смог — язык не позволил. Так-то Мартин всегда сохранял ясность мысли, а вот язык фортели всякие разные выдавал и плохо слушался.

— А и то верно, хе-хе… — промямлил он. — А Бруно хорший был парень, свой… да связалса Бедларом… Я ему, деревне, гварил, плохо кончитса! — рассердился Дед. — И, вишь, кончилося.

— Кверху жопой всплыл? — Ганс подпер голову.

— А-а-а? — Дед отвлекся от воспоминаний. — Не-е…

Пришлось потратить какое-то время, чтобы собрать мысли. Так-то Мартин всегда держал их в строгости и порядке даже в сильном подпитии, но мыслей столько много, что не сразу и разберешь, за какую надо браться.

Ганс терпеливо ждал, внимательно следя за ползающей то по плешине Геда, то по столу мухой. Складывалось такое ощущение, что при желании он прихлопнул бы ее клювом, будь у него таковой. Но даже нос был вполне себе обычным.

Компашка братьев, кажется, кого-то обула, хоть и играли на интерес, и недовольно зашумела. Эстебан заржал.

— С чортом сручкалса, — сказал наконец Дед, ловя разбегающиеся слова.

— Чаво? — выпрямился парень.

— Ну, с чортом, — ворчливо повторил Мартин. Селянская серость собеседника уже начинала раздражать. — Рога… хвост… серой воняет… добрых варива-ва-ван с пути сбивает… Ну… чорт… диавол… Чорта не видал, шо ль?

— Не, деда, — покачал головой Ганс, — я так ни разу не нажирался.

— Ой ты, деревня… — пьяно, добродушно захихикал Дед. — В церкву не ходишь? Артэма не читал? Э-э-э, молодняк… атеизьм ваш ентот до добра не дведет, попомни Деда! — добавил он сурово, погрозив пальцем.

— Попомню, деда, попомню, — заверил Ганс, взболтнув содержимое бутылки. — Давай выпьем.

Он протянул руку, наклонил горлышко к стопке Мартина.

— Я тебе! — запоздало сообразил Дед и трясущейся рукой перехватил бутылку, останавливая непоправимое. — Нельзя руку менять — башка трещать будет!

Ганс без пререканий склонился пред мудростью опытного алкоголика.

Мартин хозяйски разлил содержимое по двум стопкам, покосился на Таракана — тот уже привалился к стене, запрокинув голову.

— О-хо-хо, — тяжко вздохнул Мартин, оценивая остатки. Вроде бы еще по разу должно хватить. — Одни мы осталися, парень.

Ганс поднял стопку.

Они выпили, повторяя обязательный ритуал, включающий в себя кашель, слезы, боязнь продохнуть и призыв суки, падлы и бляди. Последней — троекратно.

— Давай, деда, — шумно занюхав рукавом, просипел раскрасневшийся Ганс, — колись, чего там с чортами?

— С какими чортами?..

— Которые, деда, рога, хвост и хер по земле волочат, — напомнил Ганс.

— Тьфу ты, не было такого, — заворчал Мартин. — А вот шо с чортом Бруно сручкалса — было, сам слыхал. Знаешь Бруно?..

— Знаю, деда, знаю, — сказал Ганс, недобро блестя глазами, — хороший, сука, был парень.

Муха попыталась усесться на сизый нос Мартина. Мартин отмахнулся, невразумительно бормоча, запоздало хлопнул ладонями перед физиономией. Муха, возмущенно бренча, перемесилась на плешину Геда. Гед вздрогнул сквозь сон, спугнув насекомое, муха полетела к грязному окну. Ганс стремительным движением поймал ее и задавил в кулаке.