Голод - Нурдквист Лина - Страница 22

Медведица не оступала. Он слышал, как она готовится к очередному броску. Может быть, еще одну атаку он и выдержит, но скоро она его прикончит, это лишь вопрос времени. Однако он решил попытаться, лежал, навострив уши, дожидаясь ее броска, и в последний момент со всей силы кинулся в сторону.

Глухой удар. Потом наступила тишина.

– Уж не знаю, что произошло, но, когда я отважился взглянуть, она лежала неподвижно. Думаю, кидаясь на меня, она взяла разгон, напрягая каждую мышцу в теле, и развила такую мощь и такую скорость, что просто сломала себе шею о ствол дерева, оказавшегося между нами. Там я должен был закончить свои дни, дети. Но вот я перед вами.

Он тяжело дышал от усталости, словно все произошло несколько мгновений назад. Горячая кровь потекла по его ногам толстыми струями. Он представлял себе, как она пульсирует внутри. Как жизнь утекает через раны. Одна рана оказалась особенно глубокой – надо остановить кровь. Он снял пояс, чтобы затянуть вокруг ноги выше раны, поставить заслон между открытым мясом и собственным сердцем. Без ремня брюки сразу упали, во второй раз уронив его на землю. Ему пришлось начать все сначала, снять брюки и затянуть ремень вокруг голой ноги.

В одних трусах, истекая кровью, он поплелся домой через лес. Он описывал, как кровь застыла на одежде, как похолодели раны. Он спешил домой, понимая, что, вероятно, настает его последний час, был близко к тому, чтобы упасть и остаться лежать, так сдавило горло от напряжения.

– Знаете, когда я добрался до нашего забора, то не смог через него перешагнуть, как обычно, мне пришлось тащиться вокруг. Когда я подполз к двери, у меня так закружилась голова, что я не смог ее открыть.

Армуд замолчал и закрыл лицо руками – я заметила, что он плачет. Дождь за окном погасил звуки его плача. Я подошла к постели, положила руки на его щеки, и почувствовала, что они мокрые. В тот вечер мы рано легли спать – сытые и измотанные, мы забылись тяжелым сном. То и дело Армуд просыпался, я давала ему чего-нибудь от боли и гладила по лбу. Мне запомнилась полоса лунного света, упавшая на нас через окно. Свет скреплял нас своим белым клеем.

Раны Армуда были красными и горячими, когда я снова обмыла их. Из них текла жидкость, но опухлостей я не увидела, краснота не распространялась, гноя не было. Жара нет, это самое главное. Я уцепилась за эту мысль.

О медвежатине мы позаботились. В последующие дни я без конца варила и солила мясо. Вы, дети, солили, скоблили, отмывали и выколачивали шкуру, и наконец ее можно было положить под одеяла на постели как защиту от холода и всего плохого, что могло с нами случиться. Я меняла повязки на ранах Армуда, прикладывая свежую паутину, но одна из ран не хотела заживать. Она все больше опухала, заполняясь желтым, отвратительно пахнущим гноем. Он посмотрел и все понял.

– Пойдите поищите мне брусники, дети. Я так ее люблю. На зиму она нам очень пригодится.

Я принесла палку. Армуд сжал ее зубами, а я резанула. Вы, дети, были далеко за забором, но, вероятно, все же слышали.

Потом все пошло вразнос. Посреди ночи я проснулась от того, что Туве Амалия плакала, ища меня наощупь. Кожа у нее горела, лоб был раскаленный, глаза не открывались – веки слиплись. Я носила ее на руках, напевая и утешая, заваривая тем временем чай из тысячелистника и ивовой коры. Я промыла ей глаза влажной тряпочкой, и, когда она открыла глаза и посмотрела на меня, белки у нее были совершенно красные. Утром ты, Руар, пошел в сторону деревни собирать тысячелистник. Позднее в тот день Армуд пытался подняться, чтобы пописать, но упал, привалившись к стене. Его бил озноб, он дрожал всем телом. И на следующую ночь повторилось то же самое. Он кидался в постели из стороны в сторону. Туне Амалия дрожала под одеялами. Я чувствовала, как и меня крутит изнутри, но сопротивлялась.

Прошло два дня, и ты тоже сложился пополам, как перочинный нож. Ты стал таким бледным, Руар! Кожа казалась хрупкой, как выдутое вручную стекло. Ты склонился к полу, и тебя вырвало на деревянные доски.

– Прости, мама.

Ты был горячий наощупь, глаза опухли, как у Туне Амалии. Я обтерла тебе лицо и ладони, и, подняв твою левую руку, увидела кровь у тебя под ногтями. И тут я поняла. Медведица охотилась за нами даже после смерти.

Я не доварила мясо. Котел пыхтел, я была уставшая и голодная, мне не хватило терпения. Подала на стол котел с ядом, а вы его съели. Потные лбы, измученные тела. Когда подступает тьма, трудно ей сопротивляться, и у меня не осталось сил – именно меня она старалась поглотить. Всю ночь мы пролежали в муках, и звездное небо не могло защитить нас.

Задним умом все мы крепки.

Тяжело опершись на кухонный стол, я задала Армуду вопрос. Армуд кивнул.

– Да, это медведица, – проговорил он. От солнца и тяжелого труда его кожа сделалась коричневой и дубленой, как у шведской рабочей лошадки, но теперь он лежал в постели, бледный, тощий и вялый. Ивовая кора в моей шкатулке подходила к концу, и ни у кого из нас не хватило бы сил нарезать новой. Мы поели, чтобы выжить. Поели, и все стало еще хуже.

– Какого дьявола тебе пришло в голову тащить домой медведя, Армуд?

Я кричала, обвиняя его. Он ничего мне не ответил, молча выслушав мои слова. Усталые и бледные, мы склонились к столу, дыша быстро и поверхностно, словно легкие завитки расходились по воде. Глаза Армуда скользили по полу, избегая встречаться с моими покрасневшими глазами.

– Зачем я придумал, что нам надо есть эту трижды проклятую медвежатину? Прости меня, Унни!

Он поднялся, сделал пару шагов мне навстречу, протянул руки ладонями вверх. Голос его звучал глухо. Болезненно бледные руки, истрепанная одежда и отчаяние. Люби меня, люби, пожалуйста, Унни! Лицо его исказилось, слезы потекли по щекам. Он закрыл лицо руками и расплакался, дрожа всем телом. Я видела, как он хватает ртом воздух, как его большое тело сжалось на кухонном стуле, спина сгорбилась, голова поникла. Казалось, весь воздух, вся жизнь ушли из него. Он сидел, уронив голову в колени, ни на что другое у него не хватало сил. Я же стояла неподвижно, глядя на его муки – хотя мы попали сюда из-за меня. Это я привязала странника к земле, это я сварила отравленную еду и положила всем в тарелки. И еще одна правда, которую ни один из нас не желал доставать из тайников: если бы не я, мы могли бы вернуться домой.

Почти не слыша своих шагов, я шагнула вперед. Встав рядом и положив руку ему на плечо, я дышала так тихо, словно вообще затаила дыхание. Армуд по-прежнему сидел на стуле, как неживой, утратив все краски. Я положила кончики пальцев на его запястье и ощутила, как пульсирует его кровь.

– Прости, Армуд. Прости.

Потом я тоже расплакалась.

Остатки медвежатины лежали перед нами на столе. Армуд вышел с ними из дома, схватил большую палку и долго бил по куску. Вернулся он с красными глазами, но улыбнулся, и погладил меня по волосам.

Стыд сжигал меня до конца дня. Когда торговцу потребовался новый стул, я выкупила у него старый, с подлокотниками, когда-то украшенными лаком. Принесла его домой и втихомолку переделала к именинам Армуда. Покрыла лаком все части, нашила кусочек цветастого тряпичного коврика поверх порванной ткани сиденья. Он так обрадовался. Присев на корточки, он прижался щекой к подлокотнику. Провел рукой по цветастому тряпичному коврику. Мой дорогой муж.

Тело Армуда выздоравливало после встречи с медведем – внутри и снаружи. В последующие дни раны все больше затягивались. Я попросила отложить на несколько дней его отработки, работала вместо него на полях крестьянина, в хлеву и свинарнике. Потом со всего духу неслась домой по нашей лесной тропинке, чтобы поменять повязки на ранах Армуда. Недели проходили, лечение затягивалось, но постепенно на месте ран вырастала кожа. Через некоторое время все его тело покрылось красными рубцами. Постепенно они поблекли, стали шершавыми воспоминаниями. Вы с Туне Амалией тоже поправились, спали, раскинувшись, положив руку на лицо. Глядя на вас в вечерних сумерках, я улыбалась. Помню, в один из таких вечеров, в непогоду, вы спали, и в груди у твоей сестры ритмично билось сердце, словно снегирь колотился в окно. Ее косы я расплела, нежный пушок светился у нее на спине, когда я укрывала вас одеялом. Рядом с ней спал ты, щечки как яблочки. От одеяла пахло шерстью, жиром – домом. От сильных ветров дом пощелкивал и стонал. Дождями размыло землю. Где-то снаружи заскрипело падающее дерево, я видела ваши спящие лица, Руар, в оттенках серого и белого, как бывает в темноте. Туне Амалия захныкала во сне, как щенок, но не проснулась, а я легла рядом с Армудом и почувствовала, как он обнял меня. Положив голову ему на грудь, я ощутила щекой жесткие волоски у него на груди, провела пальцами по морщинам у него под глазами. Чувственность. Я спросила его одними глазами, и он ответил «да». Его горячая ладонь скользнула по моей спине, по животу.