Голод - Нурдквист Лина - Страница 20

– Никогда больше, Унни, – проговорил он. Глаза его пожелтели, как сера.

Он покачал головой.

– Из-за спорыньи ты попала сюда. Не забывай про Тронку. Никогда больше – ты мне обещала, и должна сдержать это обещание. Опасность куда больше, чем выгода. Мы и так тут пришлые чужаки, скрывающиеся в лесу. Твоя спорынья убьет нас вернее, чем голод!

Я кивнула, хотя не хотела соглашаться. Скоро похолодает, наступит осень, потом зима, но обещание надо держать. Никакой спорыньи. Мы пошли дальше, но долгое время никто из нас не проронил ни слова. Поравнявшись с камнем на полпути в начале лесной тропинки, ведущей к дому, Армуд обнял меня и проговорил:

– Ты обещала, Унни. Подумай о детях.

Никакой спорыньи. Армуду удалось заработать немного соли в трех деревнях от нас, и мы совместными усилиями собирали все съедобное, что могли найти в лесу. Нужно было принести домой чернику, а потом грибы, пока их не испортила осенняя непогода. С брусникой можно было не торопиться, она прекрасно сохранялась в лесу.

Помнишь тот вечер, Руар, когда я послала вас с сестрой собирать белый мох и смолу, а потом березовую кору? Должно быть, дело было года три спустя, в конце сентября, голова Туне Амалии как раз доставала до ручки двери, а тебе уже исполнилось пять, ты только что научился сам выкапывать картошку и ровным слоем раскладывать ботву по земле. Мы долго ждали Армуда и в конце концов поужинали без него. Меня всегда пугали падающие деревья, а Армуд ушел с корзиной в лес в поисках еды и лечебных трав, не взяв с собой ни топора, ни пилы – так что же могло случиться? Когда я стала укладывать вас, на душе у меня свербило. Солнце уже зашло, в лесу начало темнеть. Искать белые грибы бессмысленно, все становилось серым, сливалось воедино. Так что я сидела и ждала.

– Не волнуйся, Унни, – сказал бы Армуд. – Ничего не изменится от того, что мы будем переживать.

Но как тут не тревожиться?

Должно быть, я задремала за кухонным столом. Среди ночи меня разбудил глухой удар о стену дома. Кто-то стал царапаться в дверь, словно пес хотел войти в дом. Вы мирно спали, а по доскам двери скребли чьи-то когти, будто барсук почуял запах мяса. Взяв в одну руку нож, я встала возле двери и открыла ее. Снаружи уже посерело, но несколько лучей лунного света скользнули в щель, когда я открыла дверь. Армуд был весь в крови. Он буквально упал на меня, в таком изнеможении, такой израненный, что я боялась, он умрет еще до того, как упадет на пол, но он ухватился за косяк и едва удержался на ногах. Ноги были голые, на волосах повисли земля и запекшаяся кровь, а одно бедро было крепко схвачено ремнем. Сделав пару неуверенных шагов к теплой печи, он схватился руками за колени, осунулся, потом спина согнулась, и он рухнул на пол передо мной и остался лежать.

– Отец!

Ты проснулся, напуганный взъерошенный, Руар, в твоем лице я читала свои собственные чувства. Твои глаза заметили все открытые раны на теле Армуда. Рубашку, превратившуюся в кровавые тряпки. Его дыхание было быстрым и поверхностным.

Я подняла его голову, держа ее обеими руками.

– Что произошло? – пыталась я спросить, но он только покачал головой, словно говоря «нет» всему.

– Залатай меня, как сможешь, Унни, – выдохнул он. – Я должен пойти забрать ее – она, скорее всего, умерла, но я не смог унести ее с собой. Нужно принести ее в дом, тогда мы засолим мясо, и еды хватит надолго.

Я не ответила. Никуда Армуд не пойдет в таком виде. Если хотя бы на одной из ран образуется гангрена, ему больше никогда не приведется есть. Он застонал, когда я потянула за его рукав. По его лицу струился холодный пот. Мне пришлось разрезать тщательно сшитую ткань, чтобы снять с него одежду, не повредив его еще больше. Под рубашкой он был весь опухший, в крови и в поту. Помечен мощными зубами и длинными когтями. Вы, дети, вылезли из постели, и я попросила вас снять с постели одеяла, вскипятить воду и достать мою красную шкатулку. Того запаса целебных трав, который имелся у нас дома, надолго не хватит. Я помогла ему лечь в постель. Потом, кажется, несколько часов отмывала разодранное мясо. Я протирала и протирала тело Армуда льняной тряпкой, и каждый раз, когда я выжимала ее, вода окрашивалась красным. У мужчины, пришедшего со мной через горы до самого этого места, вся спина была разодрана, словно исполосована широкими ножами. На левой ноге я увидела блестящую мышцу так отчетливо, как когда много лет назад освежевала овцу на пасторском дворе, где была служанкой. Эти раны были слишком глубоки – кипяченой воды было недостаточно, а ни белый мох, ни паутина, ни березовая кора не достали бы до глубин. Я окликнула тебя и Туне Амалию.

– Пописайте в горшок, – велела я.

Армуд зажмурился, когда я вылила вашу мочу на его открытые раны. Лишь бы это помогло.

Над ключицей проходили три узких царапины, там застряли земля и ошметки тряпок. Всю грязь надо убрать, иначе болезнь распространится. Целительница показала мне, когда кучер Карстен принес маленького мальчика, которого избили до полусмерти и оставили умирать на улицах Тронхейма. И еще раз, когда пьяница Бьерке принес свою Сигрид и сказал, что она упала на вилы. Самые глубокие раны опаснее всего. Ее нам не удалось спасти.

Глазами я спросила Армуда. Он кивнул, но отвел взгляд, когда я принялась нагревать на огне нож. Жилы у него на шее набухли, кулаки сжались. Вам, детям, было поручено поискать еще белого мха и смолы вдалеке, где вы не услышали бы криков. Я достала несколько хвоинок, застрявших в ране. Потом резанула. Его вопль проник мне в душу, как никогда не проникали крики тех, кого я лечила. Порезы были такие глубокие, видно было все нутро. Слезы и пот текли по его щекам, смачивая нашу постель. Он кричал, потому что он жив. Если бы медведица разодрала хоть один из больших сосудов, он так и остался бы в лесу.

В доме стало тихо, Армуд наконец-то потерял сознание. Я промывала, сжимала края ран, прикладывала воздушный мягкий мох и тысячелистник к большим ранам, смолу к маленьким. Две менее глубоких царапины на коже оказались длинными, словно от сабли. Все наши льняные полотенца и простыни лежали на полу, окровавленные. Вы вернулись из леса. Остановились в дверях, смотрели, едва дыша. Вы были такие маленькие, а везде была кровь, и я сказал вам:

– Радуйтесь этим лужам – когда человек не жив, кровь у него не течет.

Тут Армуд очнулся и улыбнулся вам. Туне Амалия сварила чай из ивовой коры, и он выпил несколько кружек, чтобы унять боль. Думаю, это помогло, потому что мышцы немного расслабились, голова опустилась на простыню. Я снова послала вас по делу.

– Принесите мне свежей березовой коры, – сказала я тебе, хотя снаружи уже стемнело.

В одно мгновение ты выскочил за дверь. Туне была послана за металлическим крюком, который, я знала, висел в сарае. Березовая кора, белый мох, смола и снова белый мох. Когда все раны были перебинтованы, я еле шевелилась от усталости, а Армуд едва дышал. В полном изнеможении я опустилась прямо на него, но он, казалось, и не заметил этого. Пот и слезы у него больше не текли, а я разрыдалась, уткнувшись в остатки его рубашки.

Наконец Армуд заснул. Жестами я показала Туне Амалии, чтобы она вела себя тихо и улеглась в ногах кровати, но чтобы дала ему еще ивового чая, если он проснется. Потом мы с тобой отправились в путь, Руар. Только ты и я. Металлический крюк, принесенный твоей сестрой, свисал с веревки у меня в руках. Ты нес нож Армуда. Вместе мы пошли разыскивать медведицу. Тебе было всего пять, но в глазах у тебя сверкала решимость. Я чувствовала себя бесконечно усталой, но птицы пели звонко. Свет уже возвращался – мне казалось, что еще только полночь, но в лесу уже наступало утро. Искали мы недолго. Мы ведь знали, где у Армуда его любимые грибные места. Там она и лежала – тяжелая темная неподвижная масса. Корзина для грибов, сплетенная мною из ивовой коры, валялась, разодранная в клочья, рядом со стволом дерева. Целое море тщательно собранных грибов – теперь они разбросаны вокруг, а земля взрыта и искорежена в тех местах, где тело Армуда бросало между стволами.