Сигиец (СИ) - Dьюк Александр Александрович - Страница 6

Маэстро бодро шагал к любимому притону по кривенькой, узкой, немощеной, пыльной Канатной улочке, когда его внимание привлекла спина высокого человека в черном. Не только одежда, сама манера держаться на фоне прохожих просто кричала о том, что тот нездешний. Бруно не мог пройти мимо приезжих, просто не позволяла совесть. Поэтому Бруно ускорил шаг.

Он просочился между молодой парой, столкнулся с тучной бабой, ловко выхватив из корзинки на сгибе ее локтя свежую булку и сунув себе в карман, и скоро обогнал чужака. Бруно коротко взглянул на него, усмехнулся, сделал еще несколько шагов, а потом и вовсе остановился возле открытой двери, из-за которой несло чем-то кислым и затхлым. Маэстро сделал вид, что хочет войти, но вдруг покачнулся, безнадежно махнул рукой, неловко развернулся и с пьяной улыбкой подступил к чужаку, навязчиво преграждая ему путь.

— Ооооо!.. — протянул он, раскинув руки, словно обрадованный старому знакомому.

Однако за очень короткий срок добродушное «ооо» сменилось сперва удивленным «ооо?», а затем и паническим «ООО!!», едва Бруно встретился с равнодушным взглядом холодных серых глаз и мгновенно вспомнил утреннюю встречу на Рыбном прогоне, которая почему-то совершенно вылетела из головы.

Странный незнакомец, остановившись посреди улицы, безразлично отметил факт существования Маэстро. Но Бруно почему-то не сомневался, что тот его сразу узнал, и в страхе отступил, съеживаясь, словно готовясь защититься от удара. Что именно так напугало, Бруно и сам не понимал, ведь совесть была совершенно чиста, более того, он вроде бы сделал доброе дело, но всякое в жизни бывает, а крайнего так легко найти.

— С утра хромал, — спокойно сказал незнакомец.

Бруно отступил еще на шаг, сильно припав на правую ногу.

— На другую.

Маэстро глуповато улыбнулся. Чужак никак не отреагировал, но Бруно слегка успокоился, поняв, что бить его вряд ли станут, и сделал пометку на будущее двинуть себе по уху. Так по-дурацки проколоться еще не доводилось. Видимо, так вот коварная старость и подбирается. Хотя Маэстро не исполнилось еще и тридцати.

— А ты, сай-иде, искал Хаки… хм… Сукхак-Сшари, — припомнил он.

— Да, — ответил незнакомец.

— Ну и как? Нашел? — участливо поинтересовался Бруно.

— Еще нет.

Маэстро только сейчас понял, что совершенно не слышит акцента в коротких, рубленых фразах, которыми обменивался с ним незнакомец. Это лишь подтвердило подозрение, что фремде отнюдь не кабирец, и что он забыл в Хакирском конце, становилось совершенно непонятно. Но Бруно предпочитал не вмешиваться в дела других. Даже если они решили покончить с собой.

— Ну удачи… — широко улыбнулся он. — А дорогу-то еще помнишь?

— Да.

— Ага, — энергично закивал Бруно, пятясь. — Ну тем более удачи.

Он помахал рукой на прощанье и бодро зашагал прочь, боясь обернуться. Спиной чувствовал пристальный взгляд, которым незнакомец провожал его. И только отойдя на приличное расстояние, позволил себе робко убедиться в том, что чужак уже растворился в жидкой толпе прохожих. Хотя неприятное ощущение слежки еще долго не покидало.

Анрия была тем городом, в котором можно легко отыскать представителя любой национальности, любого цвета кожи, с любым разрезом глаз, любого вероисповедания и политических убеждений. Так завелось еще с давних времен, когда Анрия была свободным портом, принимающим любого, кто готов жить по негласным правилам. С приходом имперской власти ничего кардинально не переменилось, поэтому Анрия до сих пор продолжала притягивать всех, кто не сумел прижиться там, где родился. Или приехал, чтобы сколотить себе состояние.

Это не значило, что все эти люди уживались вместе, позабыв о многовековой вражде. Наоборот Анрия представляла собой Ландрию в миниатюре, где ваарианне ненавидели бисульцистов, саабинны резали и тех, и других, милалианцы ненавидели тьердемондцев, альбарцы — сельджаарцев, мушерады — гутунийцев, менншины устраивали мордобой со сверами и поморами, а когда надоедало, все вместе дружно громили гедские лавки.

Все это привело к тому, что Анрия, в конце концов, разделилась на шесть крупных районов: Новый Риназхайм, Модер, Кабир-Дар, Лявилль, Читтадина Джойза и Пуэста де Соль. Районы, в свою очередь, дробились на более мелкие кварталы и улицы, где селились выходцы из тех или иных стран, ненавидевшие друг друга несколько меньше остальных. Руководили ими боссы самых крупных и жестоких банд, подмявших под себя почти все мелкие и средние. Их называли «Большой Шестеркой». Когда-то между ними велась настоящая война за передел сфер влияния, но с недавних пор боссы сумели договориться. Хотя это все равно не мешало боссам выяснять отношения, а бандам резать друг друга в темных подворотнях или средь бела дня на людных улицах.

Но такой порядок в городе считался все-таки лучше полного его отсутствия.

Едва незнакомец повернул на Сухак-Шари, как стая грязных, пыльных, оборванных детей, словно по команде, оторвалась от увлеченного ковыряния посреди дороги в чем-то таком, что у любого взрослого вызвало бы приступ тошноты или заставило бы лицо брезгливо поморщиться. Дети налетели на пришельца голодной пронзительно галдящей тучей мелкого воронья, принялись хватать грязными ручонками за одежду и буквально виснуть на ногах, решительно не позволяя идти дальше. Хурбе с минуту пытался бороться, упрямо проталкиваясь в волнующемся, пищащем море черных голов, но все-таки сдался, полез в карман за мелочью и ссыпал в жадно протянутые чумазые ручонки горсть медяков. Дети радостно запищали, загалдели еще громче и отхлынули чернявой волной, растворяясь среди флегматичных прохожих и разбегаясь по переулкам.

Кроме одного мальчишки, который оказался недостаточно быстрым. Или просто не рассчитывал на молниеносную реакцию чужака, схватившего его за шиворот.

— Пусти! Пусти! — запищал мальчишка на всю улицу. — Я ничего не сделал! Пусти!

Хурбе притянул его за шкирку, оторвал от земли и повернул к себе лицом. Профессионально и жалостливо верещавший мальчишка осекся на полуслове и застыл с раскрытым ртом. Даже профессионально катящиеся по чумазым щекам слезы оскорбленной невинности словно устыдились и прекратили литься под проницательным взглядом.

Мальчишка успел уже в мельчайших подробностях представить, сколько из него выйдет лям-мякали, которые незнакомец с удовольствием проглотит, как вдруг по воле Альджара кто-то заметил эту странную картину.

— Эй ты! Ну-ка отпусти парня! — крикнул один из проходивших мимо мужчин, полный и широкоплечий, темнокожий мушерад.

Чужак медленно повернул голову к приближавшимся шагом саабиннам. Тот, что был немного ниже и кряжистее, чуть отставал от соседа и разминал кулаки. Мушерад смотрел на хурбе очень недобрым глазом. Незнакомец в ответ смотрел на него с полным равнодушием.

— Ну, отпусти мальчишку! — крикнул мушерад, остановившись и выпятив волосатую грудь.

Чужак поставил ребенка на землю, разжал пальцы. Паренек тотчас припустил, подняв облачко пыли и спрятался за широкой спиной мушерада.

— Дядя Ра-Фих! Он!.. Он!.. — запищал мальчишка, вновь профессионально заливаясь слезами.

— Тихо, Расуф, — обняв его за плечи, проговорил мушерад и недобро взглянул на чужака. — Ты чего это творишь, либлак?

— Он украл деньги, — сказал незнакомец по-кабирски.

Мушерад покосился на мальчишку, втянувшего голову в плечи и пугливо прячущего за спину левую руку.

— Я ничего не крал! Честно! Он все врет! — затараторил тот.

Мушерад переглянулся с приятелем, и оба рассмеялись. Ра-Фих похлопал мальчишку по плечу.

— Конечно, не крал, — произнес он, широко улыбаясь, и посмотрел на чужака. — Я знаю Расуфа с тех пор, как он вот таким был, на шее у меня катался. Хороший мальчик, хвала Альджару. А ты кто такой, чтоб я тебе верил, а? Я тебя ни разу здесь не видел. Может, ты детей воруешь, неверным их продаешь?