Монстры под лестницей - Воджик Хельга - Страница 17

– Не Макс! – Атта оскалился. – Немакс!

– Ну да, – почесал я затылок, расшифровывая речь монстра. – Не совсем я. Мое отражение.

После я полчаса наблюдал, как мой монстр шлепал зеркало, крутился, вертелся, задирал лапы и корчил рожи. Мне было сложно понять, играет ли он, или пугает того, второго Атту. Не-Атту и Не-Макса. Но со стороны выглядело это крайне потешно. За это время я даже успел высушить феном промокшую одежду. Монстр был столь занят собой, что не обратил на жужжание никакого внимания.

Потеха так понравилась Атте, что утаскивать его пришлось силой. Пришлось даже подкупить юного нарцисса карманным зеркальцем, которое я отыскал в одном из ящичков тумбы. Маленькое, круглое, с узором в виде птицы, выложенным перламутром. Хоть в нем и помещался практически один глаз Атты, но монстр остался ужасно доволен.

– Атта! – сунул зеркальце мне в нос монстр. – Не-Атта!

– Нет, Макс! – засмеялся я, глядя на свою улыбку в отражении. – Не-Макс!

Атта насупился, заглянул в зеркальце и просиял:

– Не-Атта!

– Пошли, чудак, – протянул я руку моему монстру. – Есть дела.

– Есть? – погладил чистое брюшко Атта. – Хоррошие дела!

– Пока нет, – покачал я головой.

– Уже да! Есть!

Мы вернулись в мою комнату. Дом опустел: видимо, Кэр и Ви уехали за продуктами к вечернему пиру. Атта залез в платяной шкаф, продолжая развлекаться с зеркалом. А я сидел за небольшим столом у окна. Голова гудела, шею щекотало что-то похожее на позабытое слово – вертится на языке, но никак не складывается. Меня бил мелкий озноб, как бывало после ночных кошмаров, вот только я не мог припомнить, чего так испугался. Списав все на волнение из-за Атты, которого чуть не сгубила в стиралке Кэр, я попытался вспомнить подслушанный разговор мамы с Ви. Было в нем что-то, что не давало мне покоя и зудело каким-то секретиком… Незаметно я провалился в прошлое.

Комната растаяла и изменила свои очертания. Передо мной был дом, который мы покинули очень давно. Дверь открылась, и в проеме возник силуэт. Я видел маленького зареванного мальчика с фингалом под глазом и ссадинами на подбородке.

– Мам, папа же не уехал в экспедицию, – вытирая нос, спросил ребенок. – Он нас просто бросил?

Молодая женщина с большими красивыми, но красными от слез глазами поднялась с кровати и, подойдя к двери, опустилась перед сыном. Шестилетний малыш из последних сил сдерживался, чтобы вновь не пустить слезы. Не по-детски серьезное выражение лица: брови сдвинуты, губы поджаты, а на лбу морщинка.

– С чего ты это взял, сынок?

Женщина заправила прядь черных, как крыло ворона, волос и попыталась улыбнуться. Но вышло натянуто и криво.

– Все во дворе так говорят, – нехотя признался малыш и опустил взгляд.

Тогда мать ничего не ответила, а лишь обняла:

– Ничего они не знают, Макс.

Я вздохнул. И комната из прошлого исчезла. Я помнил, что через пару недель мы переехали. На другом конце города никто не знал ничего обо мне и моем отце. Мы потом еще не раз убегали от прошлого, которое кусало за пятки. Я менял дома, а мой отец становился ученым и изобретателем, астронавтом и археологом, журналистом и даже охотником за монстрами. Я ждал его возвращения из джунглей Индии или из кругосветной экспедиции, со строительства секретного объекта или шпионской миссии. Каждая прочитанная книга добавляла что-то в мою личную историю. Спустя пару лет я научился не заводить друзей и молчать об отце. А еще через какое-то время я уже сам не помнил, что из рассказанного мной правда. Единственное, что отчетливо засело в памяти, – его фотолаборатория и кабинет с досками и расчетами. Хотя, может, и это я тоже выдумал. Но я так привык к своей фантазии, что не хочу лишиться этой детской иллюзии.

Может быть, когда взрослеешь, это неизбежно – начинать строить свое маленькое кладбище разбитых надежд. Слезы, бессилие, злость, разочарование. Неужели это и значит быть взрослым? Или быть взрослым – это продолжать верить вопреки всему? Даже если никто не верит? Продолжать бороться, хотя дело выглядит безнадежным? Может, взрослость – она тоже разная? А если так, то я найду отца и спрошу его сам. И узнаю, что произошло на самом деле.

Я вытер нос рукавом. И пообещал себе больше не реветь, как девчонка. Тем более при моем монстре. Ведь стоило пустить слезу, как чудовище подскочило ко мне и принялось «утешать».

– Все в порядке, Атта, – отмахнулся я от когтистых лап.

Похоже, что соль для Атты, как конфеты для ребенка. И если шоколад грозил человеческим детенышам диатезом и кариесом, то соль приводила монстра в восторг, стоило ему лишь распробовать ее. Благо, хоть в гремлина не превращался.

– Есть! – настойчиво напомнил Атта.

– Жди ужина, – вздохнул я, хотя и не представлял, как усадить это чудовище за стол. Наверное, так чувствуют себя мальчики постарше, впервые знакомя родителей со своей подружкой.

Глава 10

Пир и монстры

«Мини Купер» выглядел мерзко золотым, пакеты с продуктами в руках двух женщин, идущих к дому, – ржаво-коричневыми, а сами они – словно отлитыми из воска. Я сжал кулаки. Внутри клокотал бульон из обиды и возмущения. Как может Ви вот так запросто смеяться и шутить? Противно натягивать улыбочки и отвешивать комплименты после того, как выплеснула яд ненужной правды. А Кэр? Как она может терпеть подколки «подруги» и ее незваные нравоучения? А еще хуже – обманывать себя!

Я стоял у окна моей обсерватории и смотрел на залитый солнцем мир. В этот момент я искренне ненавидел тетушку Ви, которая ворвалась в наш идеальный янтарный мир, словно молотком ударила. Я чувствовал треск трещин, расползающихся по иллюзии новой счастливой жизни. Монстры – это не те, кто живут в темных углах детских страхов. Нет. Настоящие монстры питаются счастьем, отравляя жизнь. Всегда рядом, улыбчивые и отзывчивые.

Мне хотелось ударить кулаком по этому золотому мирку за невидимым стеклянным барьером. Смять его. Уничтожить. Я дотронулся до стекла. Ногти черканули по гладкой поверхности. Пальцы вновь сжались, и рука опустилась. Я злился, и больше всего на себя. За веру, что все может быть по-другому. За надежду, что мы можем стать нормальными.

Если бы мне хватило сил, я, наверное, проткнул бы ладонь своими же ногтями. Но даже сейчас я не чувствовал боли. Гнев был сильнее. Казалось, я шарик, который занесли с холода в тепло. Внутри меня пухло и распирало нечто. Еще немного, и моя оболочка разлетится как глиняный горшок, и тогда тьма, что живет во мне, наконец-то расправит черные крылья. Я стану сильным. Никогда больше не буду слабым.

Я почувствовал, как кто-то ухватился за мой сжатый кулак. Тоненький пальчик настойчиво ковырял, прорываясь к ладони, и, воспользовавшись мгновением, маленькая лапка разжала мою руку. Я, словно освободившаяся пружина, разом, на выдохе, выпустил гнев и взглянул вниз. Атта смотрел на меня огромными глазами. Два горящих янтаря, поймавших закат. Огонь в его глазах был согревающим. Монстр покрепче ухватил меня за руку, и я почувствовал тепло его маленькой ладошки. Словно луч лазера – тоненький, эфемерный, но способный резать металл, он прижигал открывшиеся во мне раны.

Я улыбнулся, и чудовище оскалилось в ответ.

– Есть! – провозгласил монстр, возвращая меня на прагматичную землю, где обитает вечно голодный фиолетовый монстр.

Атта наклонил голову, сдвинул брови, поднялся на цыпочки, чтобы как можно ближе оказаться к моему лицу.

– Есть! Много есть! – не отрывая взгляда, повторил монстр.

– Как же мне тебя накормить-то? – вздохнул я, вспоминая, что кухню оккупировали женщины.

Я почесал затылок и поймал нелепую, как большинство моих гениальных идей, мысль.

– Атта! – я присел перед монстром. – А как ты притворился игрушкой, когда зашла Кэр?

– Ушкой? – непонимающе спросил монстр.