Рассказы ездового пса - Ершов Василий Васильевич - Страница 36

Ребятишки замерли за спиной, пораженные красотой небесного простора. А то: ведь это вам не в салоне - это пилотская кабина, средоточие Полета! Глядите, запоминайте, напитывайтесь впечатлениями! Если б хоть один из вас вот сейчас загорелся мечтой - и пронес бы ее через всю жизнь… как мы.

Строгие руководящие документы запрещают нахождение в пилотской кабине посторонних лиц. Каюсь, эту заповедь я всю свою летную жизнь нарушал. Я люблю авиацию и хочу, чтобы ее любили другие, а особенно чтобы загорались глаза детей. По силе эмоционального воздействия на ребенка никаким книжкам, рассказам и фильмам не сравниться с реальным полетом в кабине: с шумом воздуха, раздираемого носом самолета, с упругостью трясущегося пола, с непонятными, но такими привлекательными командами, со светящимися шкалами приборов, с тяжелыми, надежными руками пилотов на облупленном, вышорканном добела штурвале, с клочьями облаков, сквозь которые несешься со скоростью пули, с мелькнувшим на секунду над тобой встречным бортом…

Каюсь, я им ЭТО показывал. И кто ж его знает, какие чувства кипели в маленьких колотящихся сердечках. Кто бы слышал, как взахлеб они делятся впечатлениями, как завидуют им сверстники. И как только, выходя из кабины, видел горящие любопытством детские глаза, стремящиеся в это запретное место, я, Капитан, с золотыми погонами, с сединой на висках, распахивал дверь и говорил онемевшему от неожиданного счастья ребенку: "Заходи!"

Никто из сотен этих побывавших в моей кабине детей никоим образом не повлиял на безопасность полета, и даже посадки. Это был Храм. А в Храме - притихают и только молятся.

Тут телереклама была. Прилизанный до омерзения мальчик, во фраке, эдакий маленький очкастый старичок, входит в БАНК.

И прилизанный же, выхоленный до последней степени приказчик, то есть тьфу… менеджер, ведет его по Храму Гобсеков. Какие мысли возникают под прилизанными волосенками, какие чувства рождаются в маленьком сердечке… не знаю, не знаю. Глядишь - лет через десять-пятнадцать вырастет холодный финансист… и, не дай бог, возьмет страну за горло. Или что - романтик денег?

Мы - не прилизаны. Вольный аэродромный ветер треплет нам волосы - ветер настоящего Полета! Он несет запах неизведанного, он зовет Человека испытать себя Стихией. И когда смотришь эти бесконечные сериалы, где люди унижают себя мышиной возней в переплетениях интриг… думаешь: это - жизнь? Эх вы…

Нет уж, мальчик, заходи ко мне, в пилотскую кабину огромного воздушного корабля - я покажу тебе настоящую, достойную мужчины жизнь! Если станешь ростовщиком, пусть даже высочайшего класса, тебя любить не будут, нет, скорее - ненавидеть. Станешь Капитаном - тебе будут по-хорошему завидовать… но ты будешь - над всем этим: над завистью, над мышиной возней, над интригами, над той копейкой. Твоя жизнь - жизнь Небожителя, будет, может, и не долгой, но ты сможешь сказать: "Я видел Небо!" И в час высочайшего напряжения сил и духа, когда судьбина прижмет и придется брать на себя, тот ростовщик, миллиардер и хозяин жизни, сидящий у тебя за спиной, взмолится: "Капитан! Сделай же что-нибудь!" И никто кроме тебя не справится; ты спасешь Жизнь… а это дороже миллиардов.

Нет, я не пытаюсь унизить другую профессию. Хочешь заниматься финансами или чем другим - твое дело. Но пусть оно будет Делом всей твоей жизни - только найди его. Я просто болею душой за судьбу моего Дела, которое я люблю устойчивой и надежной любовью. Я хочу соблазнить мальчишку: сынок, штурвал - лучшее из всех дел, которые есть на свете! Сынок, позавидуй, рискни, влюбись… и смени меня за штурвалом. Финансистов нынче развелось… а летчикам смены нет.

Прошли Новый Уренгой. В темноте ночи внизу полыхало зарево огней, чуть прикрытое тонкой вуалью натягивавшегося от реки тумана. Романтические мысли мигом испарились, и я дал команду второму пилоту собрать погоду всего околотка. Меня интересовала точка росы: температура, при которой начинает образовываться туман. А главное - намного ли отличается она от фактической температуры, есть ли запас, по-научному, "дефицит".

Фактическая погода во всех аэропортах по маршруту и рядом была хорошая, но дефицит точки росы насторожил: везде один-два градуса. Чуть похолодает - и может лечь туман, да не "временами", а насовсем. Ждали новый прогноз: что он даст?

И тут Уренгой запросил у нас остаток топлива и запасной аэродром.

- В чем дело? - спросил я в эфир. - Норильск ухудшается?

- Не ухудшается, а закрыт, там туман 200, - ответил диспетчер. Ваш запасной?

- Новый Уренгой.

- У нас пока видимость тысяча, но на час ожидаем тоже 200. Ваше решение?

- А где погода есть?

Диспетчер предложил нам идти в этот Октябрьский или Ноябрьский. Новый аэропорт, только недавно стал принимать большие самолеты; мы летать туда не собирались, не готовились, не знали ни схемы, ни минимумов погоды…

Минутная пауза в кабине. Сердце сдавил страх. Мысли заметались.

- Где он хоть, этот… месячный… Ноябрьск-Декабрьск? Давай карту.

- Да не отмечен он на карте, карты старые…

- Так, а что ближайшее у нас рядом?

- Надым под нами.

- Он хоть принимает "Тушки"?

- Он все принимает.

- А вернуться в Уренгой?

- Не успеем, закроется.

- Запроси Надымскую погоду.

Самолет распарывал северный воздух, несясь со скоростью двести пятьдесят метров в секунду. Четыре секунды - километр, четыре секунды - километр… Уренгой остался далеко позади. Впереди только закрытый непогодой Норильск, рядом закрытая ремонтом полосы Игарка. До Сургута и Нефтеюганска слишком далеко. Надо решать.

- Так… Уренгой закрылся - доложил второй пилот. - Туман 400, по ОВИ пока 800.

Ага, Надым: нижний край облаков 80, видимость 800, ОВИ 1200.

- Минимум Надыма?

- 80 на 1000.

- Быстро устанавливай связь с Надымом, садимся здесь! Экипажу: приступить к предпосадочной подготовке в аэропорту Надым, штурману включить КУРС-МП, выставить курсовую систему на меридиан аэродрома посадкиМалый газ! Контроль по карте!

Самолет, будто упершись в мягкую подушку, опустил нос. Экипаж готовился к посадке. Ритуальные фразы выстроились в привычном порядке, читалась контрольная карта; тем временем диспетчеры согласовали нашу посадку и уверенно, передавая из рук в руки, повели самолет к Надыму. Суета в кабине перешла в отработанный годами стереотип четкой и слаженной работы; дети тихо как мышки шмыгнули в салон. Я взял микрофон и, стараясь говорить спокойным и внушительным тоном, объяснил ситуацию пассажирам; другая рука была занята колесиком автопилота. Второй пилот по командам штурмана разворачивал машину к надымской полосе. За два круга была потеряна высота, и впереди замаячило сквозь туманную кисею световое пятно города.

На четвертом развороте видимость ухудшилась до трехсот пятидесяти метров, но огни высокой интенсивности просматривались за восемьсот. Все, минимум. Ну, ребята-диспетчеры, теперь молчок, дайте сесть - и закрывайтесь.

Сердце колотилось. Такая у нас работа: покой, покой, тишина - и вдруг сразу, как взлетный режим, как взрыв: на полных оборотах экипаж борется за жизнь. Адреналин выступил из всех пор. Запахом его сразу напиталась пилотская кабина. Его много, так много, что и не надо. Мы сжались. Закроется? Не закроется? Успеем? Не успеем? Так… режим… стрелки… шасси, закрылки, карту… еще раз проверить… шасси - выпущены, зеленые лампы горят, закрылки 45, предкрылки… руль высоты, центровка… режим…

Внизу светлое пятно, вверху звезды. Сейчас войдем в слой тумана. Вот зацепили, выскочили, снова зацепили… молоко… красный отблеск маячков… расслабиться, усесться поудобнее… триммер… звонок дальнего маркера, стрелочка повернулась… так, еще секунд двадцать - и проявятся огни. Распустить взгляд. Распустить… вертикальная четыре, четыре… хорошо… сейчас… господи, скорее бы…

Ага, вот впереди проявилось светлое пятно. Туда идем, туда… Стрелочки в центре… вертикальная 4, норма… не искать землю, не искать… Стрелочки…