Ледокол (СИ) - "Ann Lee" - Страница 20

Но меня уже не остановить. Буйный нрав, задетая гордость, и остаток алкоголя в крови, подпитывают общее бешенство, и напрочь отключают инстинкт самосохранения.

— Иди на хрен! — по слогам чеканю я, и исподлобья смотрю в горящие раздражением глаза. — Просто, иди на хрен!

Он всё же кидается, сжимает своими ручищами, и встряхивает меня словно куклу тряпичную. Я при этом больно бьюсь головой о дверь.

— Я сказал, заткнись, — опять рычит, и в губы мои впечатывается.

Больно кусает, и тянет. Уж чего-чего, но поцелуя, пусть и такого я не ожидала.

— Нет, нет, — протестующе закрутила головой, — отпусти меня. Не трогай!

— Сука! — хватает за подбородок, и фиксирует лицо, снова в рот вгрызается. Язык ныряет так глубоко, словно да горла достаёт. Жмёт, мнёт мои губы, свободной рукой, судорожно тело оглаживает, платье до талии задирает, и своим пахом мне в промежность вжимается, толкается, точно трахает уже.

Я всё ещё отталкиваю его, не поддаваясь на все призывы тела сдаться. Но разум гаснет, под наплывом гормонов. Теряются последние отголоски, затухают, от дикого желания, запрыгнуть на него самой. На этого дикого зверя. Впечататься в это остро пахнущее потом тело.

Отдаться.

Подчиниться силе.

И вот я уже отвечаю на грубый поцелуй, и руки мои уже смыкаются на его шее. Тело призывно выгибается, ему навстречу. Я подтягиваюсь и обхватываю ногами его за талию, чётко ощущая промежностью его твёрдый член, упирающийся в меня из под шорт. Он опускает руку, втискивает её между нашими телами, не разрывая болезненного поцелуя, и вытаскивает свой член, а у меня просто кружево трусиков сдвигает в сторону, и тут же входит.

Рывком.

Мощным толчком.

Выбивая из меня вскрик, который гасят, его губы.

Ни секс, а обвинение, обличение, осуждение, и наказание.

Место моё указывает. Показывает, на что имею право.

Быть растерзанной, разложенной, распластанной под ним. Вдавленной, в мощное тело, помеченной, его ароматом. Его вкусом.

Жёсткий член ходит во мне, как поршень. Чётко, быстро, без устали растягивая трепещущее лоно. Наконец отрывается от моих измочаленных губ, и снова за горло хватает, другой рукой, ягодицы жмёт, опять до синяков.

— Ты моя, — хрипит, впиваясь тёмным взглядом, — поняла? Отвечай!

— Поняла, — выстанываю я, вздрагивая в его руках, от жёстких толчков.

— Повтори, чья ты! — приказывает, не удовлетворившись смазанным ответом.

— Я твоя, Кир. Твоя! — задыхаюсь, от подступающего восторга. — Твоя!

Меня прошивает болезненное удовольствие, и я даже плачу, не совладав с эмоциями, продолжая смотреть на него, сквозь прикрытые веки.

Всё сразу, и похмелье, и страх, и раздражение, и удовольствие. Меня просто разрывало на части. Распинало внутри. И когда он отпустил моё горло, я положила голову на его плечо, прижалась, зарылась носом в изгиб шеи, вдыхая бешеный аромат самца, что всё ещё был во мне.

24

Кир несёт меня куда — то. Я поднимаю затуманенный взгляд. Камин, который я видела, когда пыталась сбежать, и мягкая шкура, перед ним.

«Какая пошлость» — вяло подумала я, когда он кладёт меня на неё, быстро освобождает от одежды. Сам скидывает свою ещё быстрее, и устраивается между моих разведённых ног. Снова входит, резко, и я опять гнусь, подстраиваюсь под него.

— Ты принимаешь те таблетки, что тебе назначили? — интересуется он, притягивая меня за талию. Обхватывает обеими руками, и тянет, насаживает на себя, моё изгибающееся тело.

— Да, — выдыхаю я.

Мне хватило того раза, и я решила не рисковать.

— Хорошо, Юля, хорошо, — стонет он, и закидывает мои ноги вверх, скрещивает, и его члену становиться теснее, а я всхлипываю от новой порции болезненно-сладких ощущений, и чувствую, что на горизонте забрезжил второй оргазм. Сжимаю руками мягкую шкуру, и мечусь, повторяя его имя.

— Ну, скажи, что вчера говорила, — кладёт мои ноги на свои расписанные, мощные плечи, и целует голени, перемежая с укусами.

— Что? — выныриваю я, пытаюсь понять, чего он хочет. От его горячих губ, и этих нежных касаний, бегут мурашки, и становиться нестерпимо жарко, обжигающе.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})

— Как ты хочешь, чтобы я тебя трахнул, — поясняет он, и склоняется ниже, оставляя мои ноги на плечах, и проникая глубже. Я всхлипываю от очередного толчка, казалось доставшего до рёбер, и чуть ли не кончаю, и он притормаживает.

— Нет! Нет! Не останавливайся, — чуть ли не плачу, теряя ощущение полёта.

— Тогда говори, — и снова толкается, выгибая моё тело в очередной судороге. Склоняется к груди, и кусает соски, потом втягивает в горячий рот, и сосёт, и снова кусает.

— А-а-а! Кир! — задыхаюсь я.

— Говори, зеленоглазая, — хрипит он, снова притормаживая.

— Хочу! Хочу, чтобы ты вставил свой член в меня! — вспоминаю те пошлости, что несла вчера. И этим заслуживаю новые толчки, от которых плавиться мозг, да и тело моё, тоже тает.

— Ещё! — требует он.

— Трахай меня, жёстко, грубо, без жалости, прямо как сейчас. Только ты! Только так! — бормочу я, забываясь, улетая, взмывая в небо, в космос.

Нет, такого не бывает!

Просто не возможно.

Невероятно!

Потому что утро, а вокруг сияют звезды, словно алмазы, сверкают. И я тоже звезда. Я сверкаю всеми гранями, под этим порочным мужчиной. От его грубости воспаряю, и растворяюсь в гармонии с миром.

* * *

— Кир, а ты, правда, в ОМОНе служил? — спрашиваю я, скользя пальцами по рисунку татуировок на его коже. Лежим всё на той же шкуре. Я покоюсь на его груди.

Через огромные окна, в гостиную льётся солнечный свет, и видны зелёные лужайки и ровно подстриженные кусты. Обстановка, как и весь дом, роскошна и богата. Высокий потолок. С него свисает большая графичная люстра. Одна стена полностью до самого потока в длинных полках, на которых расставлена всякая всячина, словно лавка торгующая, всевозможными безделушками. Рядом с нами большой низкий угловой диван, и столик. Торшер, такой же графичный, как и люстра. У другой стены, широкая плазма, и ещё какая-то техника. Все сдержанно светло-бежевое, шоколадное, стильно и элегантно.

— Навела справки, — усмехается Кир.

Его пальцы тоже скользят по моей спине, поднимаются выше, зарываются в волосы, потом снова спускаются. Я словно кошка, млею от такой ласки, и как кошка готова мурлыкать от удовольствия.

— Служил, — наконец отвечает он.

— И на войне был? — я упираюсь подбородком в его грудь, заглядывая в расслабленное лицо.

— Был, — он прикрывает глаза. Его рука замирает у меня на талии.

— А почему ты… ну? — как бы потактичнее спросить, почему он бандитом стал.

— Почему, что? — не облегчает он мне задачу.

— Почему ты бандитом стал? — выпалила я, и зажмурилась, ожидая, что сейчас меня поставят на место.

— Тебе зачем? — вздохнул он. — В душу ко мне залезть решила? Понять? Пожалеть?

— Кир! — я отстранилась, но он тут же привлёк меня к себе обратно. — Мне просто интересно, не хочешь, не говори.

— Были на то причины, жизнь так сложилась — наконец отвечает он, — я сделал свой выбор, ни о чем не жалею, и тебе не советую.

Да я уже поняла!

— А когда мы с тобой в первый раз встретились, там, в автобусе, ты из тюрьмы вышел?

— Да, — он снова зарылся пальцами в мои волосы, чуть стянул у головы, приподнял мою голову. — Ну, чё молчишь? Спрашивай?

— Что спрашивать? — я пытливо заглянула в его холодные глаза. Он прищурился, тоже разглядывая меня.

— За что я сидел, спрашивай.

— А ты ответишь? — усмехнулась я и, дёрнув головой, освобождаясь от его хвата, опять уткнулась носом в его грудь.

Вот бы так всю жизнь пролежать. Жаль, что есть хочется.

— А ты попробуй, ты же упрямая, настырная…

— Кто бы говорил, — перебиваю его, — ледокол Ямал!

Он улыбается, и его лицо совершенно преображается. Он и так симпатичный мужчина. А сейчас и вовсе. Уходит эта вечно суровая маска. Разглаживаются хмурые складки. Словно трещина бежит по камню.