Игрок (СИ) - Риддер Аристарх - Страница 39

— Устроили экскурсию, — сердится Саша.

Она нажимает на румпель, и нос яхты клонится вправо «отваливаясь» от причала.

— Отдать кормовой! — кричит Вика, когда яхта, очевидно, занимает нужный угол.

Катя повторяет трюк с канатом на берегу, и судно всё быстрее отдаляется от пирса. Она ловко запрыгивает на борт и смеётся.

— Как всегда, мы лучше всех!

Яхта, набирая ход, направляется к выходу из бухты. Вика и Катя перебрасываются малопонятными фразами, вроде «трави шкот», «левый галс», «поднять грот».

— Голова! — предупреждает Саша, и у нас над башками пролетает длинная штанга, к которой прикреплён второй парус.

Мы огибаем волнорез и маяк и выходим в открытое море.

— У вашей яхты есть название? — я вспоминаю популярную детскую книжку о неунывающем капитане.

— Официального нет, — отвечает Виктория.

— Спортивным яхтам они не нужны. Это же не прогулочное судно, — огрызается Саша.

— А неофициальное? — продолжаю я. Как писатель, мне всегда нравится цепляться за малейшие подробности.

— «Змей Горыныч», — хихикает Катя.

— Потому что у неё три головы, каждая из которых смотрит в свою сторону.

— Серьёзно? — удивляюсь. — А я думал, что-то вроде «Чайки» или "Ласточки'…

— Это потому, что у неё спортивный класс называется «Дракон», — поясняет Виктория.

— А Змей Горыныч — потому что три головы, и все они спорят друг с другом, — дополняет Катя, игнорируя недовольство подруг.

— Катя, сколько можно повторять всякие глупости, — ворчит Саша. — Когда ты уже вырастешь!

Когда яхта выходит из-за волнореза, она набирает скорость и начинает подпрыгивать на волнах своим широким, основательным корпусом, обдавая нас брызгами.

— Она меня выдержит? — подначиваю девчонок, — Ведь я не из маленьких, а яхта трёхместная и лёгкая.

— Это крейсерская яхта, — успокаивает меня Вика. — Это значит, что на ней можно даже океан пересечь, если её правильно оборудовать.

— Раньше на таких яхтах устраивали каюты с двумя койками. — объясняет Саша, — Для участия в регате «драконы» добирались сюда не по автодорогам, а своим ходом. Из Балтики в Чёрное море, вокруг всей Европы. Представляешь себе!

— Почему коек только две? — удивляюсь, — яхта же трёхместная.

— А на вахте кто стоять будет? — хохочут девчонки, — сразу видно ты сухопутный.

— Вот бы на нём в кругосветку отправиться! — мечтает Катя,поглаживая «дракона» по выпуклому борту.

Я замечаю, что девчонки очень любят своего «Горыныча», и яхта, кажется, отвечает им взаимностью. Встав по ветру, судно натягивает паруса и легко несёт нас вдоль Крымского побережья.

Яхта режет воды Чёрного моря, словно бритва в руке закройщика скользит по тонкой, натянутой коже. Я оборачиваюсь, глядя, как за спиной распахивается панорама Ялты, окрашенной первыми лучами закатного Солнца.

Ялта, с её истерическим красочным буйством. Расцветки зданий, кажется, вырвались из болезненного сна художника-абстракциониста. Воображаю, как было, когда впервые разлили эту палитру цветов по городу? Наверное, было что-то вроде «эй, давай-ка покрасим эту башню в цвет мандаринового заката». И там она стоит, яркая, словно забытая скульптура.

И горы. Они вырастают, как бессмертные гиганты, увенчанные зелёными шапками. Они величаво устремляются в небо, словно бросая вызов самой гравитации.

Кто-то сказал бы, что это прекрасно. Но для самих гор это, бесконечная, исступлённая борьба камня и времени. Камень, который стремится в небо, и время, которое безжалостно сглаживает его острые края. Как вечный диалог, в котором нет победителя.

И впереди Гаспра. Стройные белые линии зданий выглядят бликами света на поверхности тёмного моря. Это место кажется идеальным. Не стоит к нему приближаться, это грозит разочарованием.

— Фёдор, ты чего? — спрашивает Катя. — О чём задумался?

Я стряхиваю с себя невольную оторопь и начинаю травить байки.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})

Про Ливадийский дворец, последний дворец последнего императора Николая Второго, в котором после Сталин, Рузвельт и Черчилль поделили послевоенную Европу

Рассказываю и про санаторий профессора Боткина, который придумал свой личный способ лечения множества болезней, главными элементами которого были крымские вина и сон на морском побережье. Естественно, в его санатории не было отбоя от посетителей.

Рассказываю про хвалёное Ласточкино гнездо, которое на самом деле — обычный дачный домик с претензией на оригинальность, не более.

Девчонки закрепляют все свои тросы и канаты и практически не вмешиваются в работу волн и ветра, поэтому с удовольствием слушают меня и в нужные моменты разражаются хохотом. Даже строгая Саша немного оттаивает.

— Слушайте, а как же мы обратно поплывём? — удивляюсь я. — Ветер оттуда.

— Ну вот, придётся нам и правда в кругосветное плавание отправиться, чтобы с другой стороны вернуться, — Саша не упускает повода, чтобы меня подколоть, — Яхты, ведь они только по ветру плавать могут.

Девчонки встают со своих мест и показывают мне настоящий класс. Наше судно лавирует, идя под острым углом к ветру, буквально почти ему в лоб. А потом резко меняет курс, подставляя его порывом другую скулу, идя по зигзагу.

У каждого движения яхты чувствуется свой ритм, своя мелодия. Она как бы танцует, ловко маневрируя между волнами, прыгая от одной к другой, точно дети на качелях. Это игривое противостояние, борьба с ветром, которая всегда красива в своей простоте и кажущейся лёгкости.

«Дракон» наконец показывает себя. Он демонстрирует в чём разница между прогулочной лодочкой и торжеством инженерного гения, упакованного в девятиметровый корпус. Каждый блок, трос, шкив и ещё бесчисленное количество деталей и креплений на его такелаже имеют свой смысл и цель.

Девчонки работают как единый слаженный механизм, перебрасывая паруса, что-то подтягивая, отпуская в своих снастях и доворачивая руль, который на самом деле называется румпелем.

Их движения кажутся небрежными в своей отточенности, но я догадываюсь, сколько за ними стоит часов тренировок и упорного труда, чтобы вот так понимать друг друга без слов, по одному взгляду или кивку.

Мне становится не до разговоров, да они сейчас и ни к чему. Я любуюсь их чёткими согласованными действиями.

— Мне нравится ваш «дракон», — говорю я, когда яхта возвращается в ласковые воды ялтинского порта.

— У нас на нём последняя регата, — ласково поглаживает яхту Вика. — Прощальная.

— На 22 пересаживаемся, — объясняет Катя. — Другой класс.

— Зато она в олимпийской программе участвует, — говорит Саша. — Правильно, что всех на них пересаживают. Надо соревноваться и побеждать.

Видимо, они на эту тему спорят уже не первый раз.

— У нас ведь как, — объясняет Вика, — если какой-то вид спорта есть в олимпийской программе, к нему все сразу и начинают готовиться. Были там «драконы», на них весь Союз плавал. С этого года «драконов» убирают и выставляют «Солинги». Будем переучиваться. «22-е» — это их разновидность. Их в Клайпеде делают.

— А мне жалко «Горыныча», — вздыхает Катя. — Столько с ним уже пудов соли вместе съедено.

— Я желаю удачи вам и вашему «Горынычу», — говорю я, сплюнув три раза и стуча по деревянному борту. — Буду за вас болеть, девчонки!

Вытащить их куда либо на вечер не получается, а завтра у меня весь день занят. Так что договариваюсь встретиться уже на регате или после неё.

У меня на носу своё соревнование. Закрытый чемпионат по «грязному преферансу без правил» с товарищами, обыгравшими моего поэтического коллегу.

Преферанс — это игра, обманчивая в своей респектабельности. Это не абсолютно криминальное 'двадцать одно, и не до безумия азартная «сека», где ставки могут за минуту вырасти от копейки до месячной зарплаты.

В преферанс можно играть годами без какого-либо вреда для себя, получая большое удовольствие от проведённого времени. Можно проигрывать и выигрывать у друзей, по червонцу, и наслаждаться безопасным, комнатным азартом.