Ванька 5 (СИ) - Куковякин Сергей Анатольевич - Страница 24

Приписывают его почему-то Гиппократу…

Когда он жил, никакой такой клятвы и не было. Позднее уже авторство данного текста Гиппократу приписали. Впрочем, как и многое другое.

«Гиппократов сборник» разные люди, в разное время, в разных странах писали. Так нам на истории медицины говорили. Народ-то об этом, увы, не знает…

— В какой бы дом я ни вошел, я войду туда для пользы больного, будучи далек от всего намеренного, неправедного и пагубного, особенно от любовных дел с женщинами и мужчинами, свободными и рабами. Чтобы при лечении, а также и без лечения, я ни увидел или ни услышал касательно жизни людской из того, что не следует когда-либо разглашать, я умолчу о том, считая подобные вещи тайной. Мне, нерушимо выполняющему клятву, да будет дано счастие в жизни и в искусстве и слава у всех людей на вечные времена; преступающему же и дающему ложную клятву да будет обратное этому…

Вот как-то так…

Дома, если бы сюда не попал, при вручении диплома врача дал бы я Присягу. Присягу врача Советского Союза. Совсем не клятву Гиппократа.

— Получая высокое звание врача и приступая к врачебной деятельности, я торжественно клянусь: все знания и силы посвятить охране и улучшению здоровья человека, лечению и предупреждению заболеваний, добросовестно трудиться там, где этого требуют интересы общества; быть всегда готовым оказать медицинскую помощь, внимательно и заботливо относиться к больному, хранить врачебную тайну; постоянно совершенствовать свои медицинские познания и врачебное мастерство, способствовать своим трудом развитию медицинской науки и практики; обращаться, если этого требуют интересы больного, за советом к товарищам по профессии и самому никогда не отказывать им в совете и помощи; беречь и развивать благородные традиции отечественной медицины, во всех своих действиях руководствоваться принципами коммунистической морали, всегда помнить о высоком призвании советского врача, об ответственности перед Народом и Советским государством. Верность этой присяге клянусь пронести через всю свою жизнь.

Совпадают тексты? Да, ничуть…

Не говорится в клятве Гиппократа про коммунистическую мораль, ответственность перед Советским государством. Всё больше о любовных делах с женщинами и мужчинами…

Появился бы у меня ещё и профессиональный праздник — День медицинского работника. В третье воскресенье июня. На основании указа Президиума Верховного Совета СССР от 1980 года.

Тут, в империи, предстояло мне через два года дать «Факультетское обещание», ещё и свою подпись под ним поставить. Да, оно и на обороте диплома врача у меня даже будет напечатано…

— Принимая с глубокой признательностью даруемые мне наукой права врача и постигая всю важность обязанностей, возлагаемых на меня сим званием, я даю обещание в течение всей своей жизни не помрачать чести сословия, в которое ныне вступаю. Помогая страждущим, обещаю свято хранить вверяемые мне семейный тайны и не употреблять во зло оказанного доверия. Обещаю быть справедливым к своим сотоварищам-врачам и не оскорблять их личности, однако же, если бы этого потребовала польза больного, говорить правду без лицемерия. В важных случаях обещаю прибегать к советам врачей, более меня сведущих и опытных; когда же сам буду призван на совещание, обязуюсь по совести отдавать справедливость их заслугам и стараниям, — снова понеслось среди сосен.

Вот и пришёл.

— Как дела, Павел?

Сейчас голос мой звучит глуше — самодельную маску я нацепил. Пока по лесу сюда шёл, на шее она у меня болталась. Немного, но затрудняет она дыхание.

Нет ответа.

Мля…

Не помер ли?

Во, засада…

Звиздец!

Нет, вроде, шевельнулся. Глаза открыл. Взгляд диковатый какой-то…

— А?

— Как дела, говорю?

— А, ничего…

— Что, ничего?

— Хорошего ничего… Плохо мне, Иван, плохо…

Глава 39

Глава 39 Что было дальше

Сегодня утром у меня — самый настоящий праздник.

Просто, именины сердца…

А, вчера вечером, думал — всё, труба дело.

Когда Павла осматривал, аж холодный пот прошиб. Кожа у него, показалось, посерела…

Маманька родная! Роди меня обратно!

Приплыли!

Оказалось — показалось.

В сумерках меня глаза подвели. Не даром, на пропедевтике нас учили пациентов при нормальном освещении осматривать. Желательно — естественном.

Ещё и вечером Настенька кашлять начала…

Мля…

Пол ночи я вертелся, с бока на бок ворочался. Всё уснуть никак не мог.

Утром дочка Егора себя абсолютно нормально чувствовала, ничего её не беспокоило.

Павел, ну, а что, Павел…

— Нет ли, дяденька Иван, у Вас хлебушка?

Во! Аппетит у парня проснулся!

Хорошо это, просто здорово.

— Ну, откуда? Нет хлебушка, сам знаешь. Как себя чувствуешь?

Фууу… Нет у парня на видимых кожных покровах никакой черноты!

— Хорошо. Есть только сильно хочется… — Павел погладил себя по животу.

— Кашляешь? — осведомился я.

— Нет, — прозвучало в ответ. Ну, как музыка для моих ушей.

— Как спал? — продолжил пытать я парня.

— Нормально.

Лоб у парня потрогал — не горячий.

Выздоровел?

Да, нет.

Но, наверное, дело к этому идёт!!!

Вчера ещё, чуть на лбу его едва не руку у меня жгло. Ну, тут я немного преувеличил.

Вот, вот и ладненько. Не чума у паря. Точно, не она.

Настроение у меня сразу до небес скакнуло.

— Погоди, сейчас поесть тебе принесу.

— Хлебушка бы…

— Нет хлебушка, уж не обессудь.

Инородец сейчас у нас за добытчика. Дичь бьет, а Настенька её и жарит. Ну, и варит. Котелок она из деревни тоже прихватить не забыла. Хорошая девушка, нечего и говорить. Предусмотрительная.

На третий день, как Павел себя лучше почувствовал, мы дальше, уже всей компанией, к железной дороге двинулись.

Это я так думал. Однако, по пути туда ещё в одно место заглянули.

Егору, оказывается, золото на деньги надо было поменять.

Он, в Санкт-Петербург решил ехать. Вместе со мной и дочерью. Не больше и не меньше.

— Чемодан, твой, сгорел? — старообрядец руками что-то непонятное изобразил. Совсем не маленькое.

Сгорел, судя по всему. Вон, как всё полыхало.

Я со старообрядцем безоговорочно согласился. Словами.

Он же кожаный, а не противопожарный. В смысле — чемодан.

— Во, а там и все твои аппараты…

Ну, допустим, они-то стальные. Что им сделается. Но, возражать я не стал, слушаю, что он дальше скажет.

— Вот, теперь в столице и будешь ногу Настеньке лечить.

Ну, тут сказать нечего. Со всех сторон, конечно, так лучше будет.

Аппарат с ноги Жаргала я скоро сниму, так что можно его после соответствующей обработки повторно использовать. Про это Егору всё рассказано, но… Категорически Егор на такой вариант не согласен.

— Не этим. Новым.

Таково его решение и оно обсуждению не подлежит.

— Я сколько надо заплачу.

Тут он и начал из своего заплечного сидора мешочки выкладывать. С золотом.

Вот зачем в подземную нору-то лезть понадобилось! Не звериное это логово, а самая что ни на есть сокровищница.

Такие мешочки были и в мешках Павла и Настеньки. Поменьше их, но тоже — достаточно.

Кстати, почему тут заплечный мешок сидором называют? Что, его сидорова коза носила? Князя рядышком нет, спросить некого…

Друг дедушки, Соломон Соломонович, часто слово «седер» говорил. Это, когда всё хорошо было. «Седер» — на его родном языке значит — «порядок». Может, от этого слова название произошло? В заплечном-то мешке всё нужное только должно быть и ничего лишнего, то есть всё в порядке…

Что-то я опять не о том думаю.

Вот. Черта вспомнишь, а он сразу и появится.

Только я о сынах многострадального народа вспомнил, как вживую одного из них пришлось увидеть.

В темном лесу, оказывается, не только лешие и кикиморы живут, но и евреи. Никогда бы не подумал, что в сибирской тайге можно лицо этой национальности встретить.