Ворону не к лицу кимоно - Абэ Тисато - Страница 50

– Ну, Фудзинами, как так вышло?

От холодных слов брата Фудзинами пришла в себя.

– Не собиралась я ее убивать! – прокричала она и стала рвать на себе волосы. – В тот вечер я велела ей сразу уходить. Я подумала, что нужно побыстрее выгнать ее из дворца.

Фудзинами не собиралась ни мгновением дольше держать Самомо во дворце. Услышав рассказ Асэби, она сразу вызвала к себе Самомо и приказала ей немедленно убираться.

– Самомо не принадлежала к благородным воронам. Я думала, что она умеет обращаться в птицу. А с тем кимоно от Масухо-но-сусуки она наверняка смогла бы сколько-то прожить. Я велела ей надеть кимоно… и столкнула с площадки перед воротами Межсезонья.

Самомо не хотела уходить. Она злилась. Она повторяла: «Прошу, выслушайте меня! Асэби не такая, как вы думаете!» Тут разозлилась я. Я крикнула: «Уходи!» – и толкнула ее. Я все еще чувствую ее спину под рукой. Ее крик длился и длился, и меня охватило ужасное предчувствие. Белые руки Самомо, тонущие во тьме, пытающиеся ухватиться за воздух, отпечатались в моих глазах. Я была уверена, что в падении она обернется птицей. Я повторяла себе, что она живет сейчас где-то как ни в чем не бывало, но тщетно, ее лицо застряло у меня в памяти и встает передо мной каждую ночь.

Оказалось, что на самом деле Самомо умерла.

– Почему? – прошептала Фудзинами. – Почему она умерла? Почему она не обернулась птицей? Почему?

Ее затихающий голос перекрыл другой, дрожащий от изумления.

– Вы сказали, что заставили ее надеть кимоно? – Это был голос Сиратамы. Она подошла, цепляясь за Кадзуми, и ее ноги дрожали. – Значит, Самомо была в кимоно? Но ведь тогда она не могла полететь, даже если бы обернулась птицей. Вы что, не понимаете, что случилось?

Сиратама забрасывала вопросами растерянно глядящую на нее Фудзинами:

– Нельзя обратиться птицей, будучи в одежде. А если и получится, птица запутается в ней и никак не сможет полететь.

– Но… – Фудзинами взглянула на слугу, стоявшего за братом. – Но ведь Фудзимия-рэн и этот паж – они все в кимоно! И во время праздника Танго, и во время Танабаты они все, как и братец сейчас, были в черных кимоно!

– Это уэ, одежда из перьев, Фудзинами!

– Из перьев?!

Фудзинами нахмурилась, а молодой господин вздохнул:

– Быстрее будет показать. Юкия!

– Да, я здесь!

Паж, которого назвали Юкией, как будто сразу все понял, подбежал, держа в руках белое кимоно. Он подал его молодому господину, и тот, набросив одеяние на одно плечо, медленно поднял обе руки вверх.

Это выглядело так, как будто молодая поросль разом превращается во взрослое дерево.

С громким треском обе руки молодого господина стали великолепными крыльями. На той руке, на которую было надето черное кимоно, одеяние стало перьями, превратившись в красивое крыло. На другой руке, куда было наброшено белое кимоно, перья запутались и помялись.

– Вот так, – сказал молодой господин, легонько встряхнув обоими крыльями-руками. – Одежда из перьев, уэ, – это почти часть тела, которую создают своим сознанием. Все те, кто умеет обращаться в птиц, владеют этим искусством. Впрочем, при этом перенапрягаешься, поэтому лучше кимоно все-таки ничего нет.

– Вороны-простолюдины все ходят в уэ, потому что у них нет денег на кимоно, – из-за спины молодого господина подал голос Юкия. – Но и военные любят носить уэ, чтобы во время боя можно было сразу превратиться в птицу. Вот почему военные и простолюдины выглядят одинаково.

– А в кимоно сразу превратиться невозможно.

Молодой господин легко взмахнул крыльями, и они снова стали руками. Глядя на ошарашенную Фудзинами, он тяжело вздохнул:

– А ты не знала, да?

От обитательниц дворца скрыли, что Самомо упала на дно ущелья наполовину в виде птицы, наполовину в виде человека. Если бы она была в уэ, она бы не погибла.

Из-за того, что Самомо умерла, Каскэ потерял возможность связываться с Асэби. Но он не мог отказаться от девушки и нашел способ пробраться во дворец, вскарабкавшись по утесу. Проникнув в Окагу, он увидел красное кимоно и по ошибке забрался в Осенний павильон, а поняв свою ошибку, убежал в павильон Глициний.

И тут Такимото, сообразившая, почему погибла Самомо, убила Каскэ.

Фудзинами покрывала Асэби, Такимото покрывала Фудзинами – вот так все и случилось.

– Ах, как же это?! – Асэби внезапно разразилась слезами. Рыдая, она закрывала руками лицо. – Значит, это все из-за меня! Из-за того, что мои слова неверно истолковали!

Асэби плакала. Если бы никто ничего не знал, ее можно было бы пожалеть.

– Простите меня, госпожа Фудзинами. Мне и привидеться не могло, что вы так неправильно меня поймете!

Ее спина сотрясалась от всхлипываний, словно у невинного ребенка, но молодой господин смотрел на нее ледяным взглядом:

– Ты извиняешься только перед Фудзинами?

Услышав эти слова, Асэби подняла сверкающие от слез глаза:

– Конечно же, и для Самомо, и для Каскэ обстоятельства сложились крайне неудачно. Мне ужасно жаль. Ах, бедняжки. Ах, лучше бы я сама…

– Асэби! – позвал ее молодой господин, и из его голоса исчезли вся теплота и участие.

Асэби, продолжая плакать, подняла лицо – красивое заплаканное лицо – и взглянула на него.

– Слушай меня. Я не могу простить того, кто знает, что все может быть оправдано при отсутствии злого умысла. И я считаю, на такое нельзя закрыть глаза.

– Брате-е-ец! – закричала Фудзинами. – Прошу, подождите! Нет, сестрица не виновата!

– Госпожа Фудзинами, вас изволит звать Госпожа в лиловом. Ну же, пойдемте. – Такимото приобняла то ли рыдающую, то ли умоляющую Фудзинами и увела ее в павильон Глициний. Стоило Фудзинами выйти – сад погрузился в неописуемую тишину.

Асэби рассеянно провожала Фудзинами глазами, а затем ее красивое заплаканное лицо обратилось к молодому господину. Видимо, что-то пришло ей в голову, и она заговорила с ним нежным голосом:

– Ваше Высочество, вы, наверное, не помните, но в детстве мне довелось увидеть вас.

Молодой господин тут же перевел взгляд на нее. Вся его поза выражала молчаливое внимание.

Асэби улыбнулась ему и продолжала:

– С тех самых пор я тосковала по вам.

Она была очень красива, когда произносила эти слова. Накидка-карагину на верхнем кимоно приглушенного розового цвета была расшита цветами сакуры, словно символизировавшими этот день.

На вечернем ветру, среди великолепного цветения сакуры завивались в очаровательные локоны ее пышные светло-каштановые волосы поверх неброской вышивки золотом.

Будто дух сакуры принял человеческий облик.

Молодой господин некоторое время разглядывал Асэби и уже не так равнодушно сказал:

– Я тоже помню. Ведь именно тогда я впервые подумал о женщине, что она красива. И с тех пор ты, кажется, стала еще прекраснее.

Асэби, услышав это, удивилась, на ее лице отразилось удовольствие.

Но наследник продолжал:

– И это все.

Вот теперь Асэби по-настоящему изумилась. Теперь ее лицо уже не было красивым, оно выглядело озадаченным, почти глупым.

– Но ведь на празднике очищения Дня Змеи вы улыбнулись…

– Улыбнулся не тебе, в этом я абсолютно уверен. Спасибо, что любила меня. – И молодой господин отвернулся от Асэби. – Прости, ты вызываешь у меня отвращение.

И он ушел из сада, а уходя, ни разу больше не оглянулся на Асэби.

Цветет сакура.

Нежно-розовые лепестки плывут в вечерней синеве. Словно белые волны, их сияние то приближается, то удаляется. Между этими волнами колеблется глубокая синь. Точно отдав весь свой жар цветам, вечерний воздух, обволакивающий шею, прохладен. «Интересно, а не это называют весенним похолоданием?» – так думал молодой господин, шагая.

Лунный свет не дает тепла.

В неверном лунном свете белели цветы сакуры, прекрасные и холодные.

– Эй, бледная немочь!

От неожиданного оклика молодой господин очнулся и остановился. Он был в галерее, которая вела к площадке для любования сакурой, где днем устраивали пир. Он совершенно не помнил, где бродил и как здесь очутился. «Похоже, в кои-то веки от гнева кровь ударила ему в голову», – восхищенно подумал он как будто о ком-то другом.