Ворону не к лицу кимоно - Абэ Тисато - Страница 24

– В последнее время я часто бываю в Окагу по поручениям, – как само собой разумеющееся сказал Сумио, появившись на месте встречи.

Кикуно сглотнула и велела ему продолжать, предчувствуя что-то нехорошее:

– Ты хочешь сказать, что носишь кому-то послания?

– Этого я не говорил. Молодой господин сообщается с госпожой – своей младшей сестрой, иногда пишет всякие подобающие случаям письма. Послания с извинениями за пропущенную церемонию и вашей госпоже несколько раз передавали, разве не так?

Лицо Кикуно тут же напряглось, и Сумио на мгновение запнулся.

– Вы ведь не хотите сказать…

– В Осеннем павильоне до сих пор таких посланий ни разу не получали.

В этот момент на лице Сумио в первый раз появилось замешательство.

– Разве такое… может быть?

Они хмуро посмотрели друг на друга, пытаясь угадать, что каждый из них думает, но вдруг Сумио захлопал глазами:

– Впрочем, перед очищением Дня Змеи мы проходили мимо Окагу.

Это помнила и Кикуно. То есть Сумио она не помнила, но он вполне мог присутствовать среди людей, сопровождавших тогда молодого господина.

– Я тогда еще подумала, с какой радостью он изволит смотреть на дам в Окагу.

– Верно! Мы тоже удивились, а один из слуг даже спросил, что случилось. И тогда молодой господин сказал: «Я вспомнил сакуру». Вы понимаете, что это значит?

Кикуно покачала головой:

– Я тебя хотела спросить, ты не знаешь, о чем это? Ты ведь давно с ним знаком.

Сумио тихонько простонал:

– Его и раньше много кто выводил за ворота усадьбы.

Он говорил, как будто имея в виду кого-то другого, но, очевидно, сам Сумио среди этих «других» был первым.

– Благородные вороны считают, что молодой господин болезнен, любит запираться дома, но, как по мне, это не так. Тайно выходя наружу, он вполне мог общаться с кем угодно. Что-то у него связано с сакурой, он много о ней думает, хотя причины не говорит.

Кикуно закусила губу: если это правда, ситуация складывается не очень приятная.

– А про мою госпожу молодой господин что-нибудь изволил говорить?

Сумио на мгновение, казалось, затруднился с ответом. Показалось даже, что он вспомнил о своем положении.

– Я слышал, что она очень милая барышня. Умна и красива.

Кикуно решила, что в этот раз ей придется удовлетвориться этими словами. Сумио, видимо, подумал о том же и энергично встал.

– Что ж, беседа окончена? Я пойду.

– Хорошо, что нам удалось поговорить. Надеюсь, еще представится случай.

– Я тоже надеюсь. – Сумио легонько поклонился и, обменявшись с Кикуно еще парой слов, вышел из усадьбы, находящейся к западу от дворца. Обернувшись птицей, он полетел к горам, а Кикуно, провожая его взглядом, ломала голову, что же докладывать Масухо-но-сусуки.

Как она и предполагала, та с нетерпением ждала возвращения своей нёбо. Кикуно, стараясь не задеть чувств госпожи, аккуратно передала слова Сумио, но уже на середине рассказа стало понятно, что ей это не удалось.

– Изволил отправлять послания? – визгливо переспросила Масухо-но-сусуки. – Погоди! А почему я их не получала? Кикуно, может быть, здесь какая-то ошибка?

Масухо-но-сусуки подступала с грозным видом, чуть не хватая Кикуно за одежду.

– Возможно, он писал госпоже Фудзинами, – поспешно принялась утешать хозяйку Кикуно, но та уже не слушала.

– Почему ты не уточнила?! – вопила Масухо-но-сусуки.

Впрочем, хоть она и кричала сердито, лицо ее выражало нерешительность.

– Глупый молодой господин! Не прощу ему измены!

Затем она зарыдала. Она махала сжатыми кулачками, словно не зная, куда их девать, – совсем как в детстве. Кикуно, которую тогда звали нянюшкой, давно привыкла к вспыльчивости хозяйки. Она тихо встала, намереваясь оставить девушку одну, открыла раздвижные перегородки фусума, ведущие в соседнюю комнату, – и округлила глаза, увидев открывшуюся перед ней картину.

Через раскрытые внешние двери комнату заливал яркий белый свет, отражавшийся от прохладных листьев кленов. Он освещал развешанные по стоящим вокруг подставкам розовые кимоно, и было похоже, будто красная осенняя листва пробралась даже в комнату. Свежий ярко-красный цвет спелых плодов, пылающее красное пламя костра, темно-алый цвет крови. Но среди ослепительного красного выделялась одна тень. В Осеннем павильоне, где даже служанки одевались в парчу, фигура в неброском наряде придворной дамы казалась не к месту.

Нарушитель. Поняв это, Кикуно закричала:

– Что ты здесь делаешь?!

В Весеннем павильоне Укоги тем временем заставляла Асэби учить разные ароматы:

– Эти три называют «благородными ароматами из трех трав страны Ямаути». Их полезно запомнить: они известны и своим лечебным действием. Эти травы растут только в определенных местах.

С этими словами Укоги вынула веер, который, по ее словам, одолжила ей Фудзинами.

– Например, карон – ценнейшая трава, растет только в некоторых местах, принадлежащих Южному дому. Считается, что появляется она из слез молодого дракона, но я не знаю, насколько это верно. В зависимости от того, как ее использовать, она может быть ядом или лекарством, но она такая редкая, что ее могут использовать только люди из Южного дома или из дома Сокэ, куда Южный дом поставляет эти травы.

Благородное благоухание веера и правда было прекрасно. Асэби покачала головой, вспомнив, что от слуги в сокровищнице тоже шел такой аромат. Интересно, может быть, тот, кто долго прислуживает благородным господам, тоже перенимает их запах?

Пока они убирали коробочки с благовониями, снаружи послышался какой-то шум. По коридору затопали шаги, раздались голоса дам, звавших Асэби и Укоги. С тех пор как прошло представление ко двору, такого оживления еще не было.

Не успела Укоги, удивленная этой суматохой, высунуться наружу, как в комнату вбежала одна из придворных дам:

– Какой ужас! Дама из Весеннего павильона без спроса пробралась в Осенний павильон!

– Что ты сказала?!

– Ее сейчас допрашивает госпожа Кикуно. Вам передали, чтобы вы немедленно пришли.

Не успела дама закончить, как Укоги уже выбежала из Весеннего павильона.

Здесь, во дворце Окагу, ошибка придворной дамы считалась недосмотром хозяйки, а значит, могла стать слабостью ее рода. К тому же в этот раз все произошло не в Весеннем павильоне, это касалось и другого дома.

Асэби, побледнев, тоже поспешила на место происшествия. Она прошла мимо Летнего павильона, мимо павильона Глициний и, когда миновала ворота Осени и Зимы, увидела толпящихся перед Осенним павильоном людей. Там были придворные дамы и из Зимнего, и из Летнего павильонов, и из павильона Глициний. Когда Асэби подошла ближе, заметившие ее дамы расступились, пропуская ее вперед, где съежилась хорошо знакомая Асэби придворная дама – Самомо.

– Что это значит?!

Плюхнувшаяся на пол воровка дрожала под суровым возгласом Масухо-но-сусуки, обращенным к придворным дамам из Весеннего павильона.

Ее вытащили на улицу, к воротам Осеннего павильона. Волосы у нее растрепались, глаза покраснели – выглядела она жалко. Ничего миловидного или благородного в девушке не было. Кроме того, она растерялась и даже не пыталась ничего сказать.

И без того раздраженная Масухо-но-сусуки скрежетала зубами от злости:

– Эта девица пыталась украсть мое алое кимоно! То самое, которое я изготовила для праздника Танабата!

Девушка все еще сжимала в руках красное кимоно, и это было для Масухо-но-сусуки как ножом по сердцу. Голос Масухо-но-сусуки дрожал, она злобно оглядывала дам из Весеннего павильона.

Впрочем, Укоги была неожиданно спокойна. Как будто даже чувствуя облегчение, она оглядела Масухо-но-сусуки равнодушным взглядом:

– Мне очень жаль, госпожа Осеннего павильона, но эта придворная дама не из Весеннего павильона.

Укоги оглянулась на наконец-то подоспевшую Асэби и указала на девушку пальцем.

– Госпожа Асэби, откуда эта девушка?