Красное небо. Невыдуманные истории о земле, огне и человеке летающем - Авченко Василий Олегович - Страница 8

Интересно, что в 1958 году судьбой Мандрикова заинтересовался Олег Куваев – будущий автор знаменитого романа «Территория» о поисках золота на Чукотке, а тогда молодой инженер-геофизик, выпускник Московского геологоразведочного института, только что приехавший работать в заполярный чукотский посёлок (ныне – самый северный город России) Певек. Куваев изучал литературу об освоении Севера в местной библиотеке и занёс в блокнот несколько строк о Мандрикове – не исключено, что как раз с подачи Матвеева-Бодрого, который в 1957 году выпустил в Магадане (Чукотка тогда входила в состав Магаданской области) книжку «Михаил Сергеевич Мандриков». Добавлю ещё, что Мандриков стал героем романов Юрия Рытхэу «Конец вечной мерзлоты» и Анатолия Вахова «Пурга в ночи».

Были и другие рассказы отца Матвеевой о Владивостоке, переплавившиеся в стихи:

В 1959 году «Комсомолка» напечатала подборку Матвеевой – на целую полосу. В 1961-м вышел первый сборник «Лирика». Поэт состоялся. Матвееву наряду с Михаилом Анчаровым называют в числе основоположников жанра авторской песни, которая с появлением Окуджавы, Высоцкого, Галича, Визбора стала феноменом поистине всесоюзным. Эти песни вместе со стихами Вознесенского, Евтушенко, Рождественского и Ахмадулиной кажутся чем-то вроде советской версии мирового рок-движения.

Новелла Матвеева с гордостью говорила, что это она придумала слова «забронзоветь» и «шестидесятники» (публицист Станислав Рассадин, согласно Матвеевой, позаимствовал последний термин именно у неё).

Случайно ли у Новеллы Николаевны так часты морские и дальневосточные мотивы? Песни «Какой большой ветер напал на наш остров…» (её пел Высоцкий) и «Я мечтала о морях и кораллах…», стихи «Маяк», «Охотское море волною гремит…», «Кораблям в холодном море ломит кости белый пар…», «Старинные корабли»…

А потом напал такой ветер, какого раньше не было. В поздних стихах Новеллы Николаевны, из лирика превратившейся в публициста, успел отразиться раскол российского общества, вызванный украинским Майданом и началом долгой войны в Донбассе.

Она приветствовала присоединение Крыма к России:

Написала рискованные стихи о Сталине:

Прошлась по демократической интеллигенции:

Эти стихи в 2014 году раскритиковал представитель либерального крыла российской интеллигенции писатель Дмитрий Быков, всегда исключительно высоко оценивавший дар Новеллы Матвеевой. Впрочем, критика была настолько мягкой, что её можно рассматривать как комплимент: «Матвеева имеет право на любое мнение, поскольку своему этическому кодексу… не изменяет ни в чём… Человек, который открыл нам эти ярчайшие и чистейшие краски, донёс до нас эти мелодии, – вправе рассчитывать на нашу восторженную благодарность, каковы бы ни были наши земные расхождения».

Из второго поколения владивостокских Матвеевых наиболее значительный литератор – Венедикт Март, из третьего – Иван Елагин и Новелла Матвеева[13]. Писали все Матвеевы, но, как правило, на хорошем любительском уровне, порой переходя грань графомании. Это общий, можно сказать, математический закон природы: на одного гения и сотню талантов приходятся тысячи средних, посредственных или даже никаких.

Философ Нон Эсма

Пришло время вернуться к упомянутому выше Петру Матвееву и объяснить, почему из многочисленных сыновей Матвеева-Амурского именно он интересует меня более всего.

Дело в том, что центральный герой этого повествования – лётчик. Не столь знаменитый, как наш Чкалов или их Линдберг. Едва ли вы когда-нибудь о нём слышали. Фамилия его – Колесников, имя-отчество – Лев Петрович, годы жизни – 1923–1986.

Это сын Петра Николаевича Матвеева – самодеятельного философа по прозвищу Нон Эсма.

Мама Льва – Александра Филипповна Колесникова. Её отец Филипп Колесников работал телеграфистом на железной дороге в Калуге, мать Мария, в девичестве Голикова, была родом из Сызрани. Сама Александра родилась осенью 1901 года. Калугу не помнила – в канун Русско-японской отца перевели во Владивосток. Во время войны семьи железнодорожников эвакуировали в Барнаул. Александру поначалу звали Шуркой, но в Барнауле стали звать Саней, чтобы не путать с подружкой – Шуркой Кларк, тоже эвакуированной с Дальнего Востока. Ещё позже, снова во Владивостоке, она станет Асей: «В нашем городском дворе образовалось целое скопище тёзок. Шурки, Сашки, Саньки… Вот кому-то и стукнуло выделить меня – Ася. Неправильно это: Ася – Анастасия, а не Александра. Но имя прижилось, и я стала Асей на всю жизнь».

Возвращение во Владивосток; отец, лишившийся работы на КВЖД; попытка вести своё хозяйство в Кипарисово, неподалёку от Владивостока – Филипп вошёл в пай с китайцами, жил в фанзе с канами (лежанками, под которыми для тепла проведён дымоход)… Здесь состоялось знакомство с семьёй доктора Владимира Ланковского, военного врача польского происхождения и революционных взглядов. Ланковские жили во Владивостоке, в Кипарисово находилась их дача. Ася сдружилась с дочерью доктора Лией Ланковской. Главный врач Уссурийской железной дороги, в конце 1905 года Ланковский принял участие в забастовке и отстранении от должности начальника дороги полковника Кремера, объявив, что тот психически болен и попал под арест, однако в январе 1906 года его освободили взбунтовавшиеся войска. Он надолго бежал за границу – в Японию, на Филиппины. «Теперь мне ясно одно – большевиком он не был», – пишет Колесникова о Ланковском в автобиографической повести «Обычная дорога российская».

О Петре Матвееве (1892–1962) известно немногое. Братья в детстве звали его барахольщиком – Пётр прятал в ящичек пуговицы, катушки от ниток, гвозди, перья… Отец называл Петра Плюшкиным. Тихий, болезненный, флегматичный в детстве, Пётр в юности увлёкся спортом, на руках поднимался на пятый этаж. Засел за Канта и Шопенгауэра.

Во время Гражданской войны Пётр Матвеев, как и юный Александр Фадеев, работал в красном подполье Владивостока. Сотрудничал с большевистской газетой «Красное знамя». Потом преподавал.

Человек он был с темпераментом, острый на язык. В генеалогическом древе, составленном в 1989 году родоведом Владимиром Хохловым со слов Татьяны Зотиковны Матвеевой, о Петре есть заметка: «Как-то лошадь ударила по голове, стал нервный характер».

Был знаком, как и другие братья Матвеевы, с поэтом Александром Туфановым. Во второй половине 1920-х находим следы Петра Матвеева в Ленинграде, подле Хармса. Тот выделял в своём окружении группу «мудрецов», или «естественных мыслителей», одним из которых был Пётр. В 1929-м и 1930 годах он упоминается в записных книжках Хармса.

Сам Матвеев называл свою философию новаторской, хотя у окружающих было на этот счёт иное мнение. Зотик Матвеев в начале 1922 года писал: «Петя наш – неисправимый философ и репетитор. Пишет, всё пишет и пишет без конца афоризмы и трактаты и, кажется, на пятьсот сорок лет вперёд предусмотрел жизнь человечества. Его мир какой-то особенный, ему одному понятный, хотя для нас… и кажется хаосом. Из моря слов, иногда мудрёных, есть и течения вполне приемлемые, но куда они текут, остаётся загадкой». За иронией слышатся грусть, сочувствие и, вероятно, понимание душевной болезни брата.