Мария Кровавая - Эриксон Кэролли - Страница 94

Вот этим разнородным населением, архаическим и консервативным, с одной стороны, а с другой — быстро подхватывающим любые перемены, предстояло управлять первой английской королеве Марии Тюдор. То, что на престол взошла женщина, уже само по себе было удивительно. В Англии до этого была только одна женщина-правительница. В XII веке на престоле сидела дочь Генриха I, Матильда. Но она не была коронована, правила недолго и вообще называла себя не королевой, а «дочерью короля Генриха, английской леди». Англосаксонское слово «квин» (королева) ей не нравилось, потому что у него было еще одно значение, «жена», которое подразумевало, что она занимает престол не по праву. Долго удерживать корону Матильда не смогла, и ее правление создало в истории не очень удачный прецедент. К счастью для Марии, эта королева XII века была давно забыта. Из недавнего прошлого можно было бы вспомнить сестру Генриха VIII, Маргариту Шотландскую, которая осуществляла регентство при своем малолетнем сыне. Маргарита не была поминальной правительницей, она контролировала назначение всех чиновников и держала в руках казну. Однако это вызывало резкие нарекания. Правитель английских земель вдоль шотландской границы, лорд Дакр, был недоволен, что шотландцы «позволяют какой-то женщине властвовать над собой», и заявлял, что так думают почти все мужчины. Генрих VIII, как известно, больше всего желал оставить после себя наследника мужского пола. Он намеренно не готовил дочерей к правлению страной и наверняка даже не предполагал, что когда-нибудь им придется этим заниматься. Для Генриха монарх — это прежде всего сильный мужчина, способный повести армию в бой. А как он однажды заметил, «для женского тупоумия поле брани — место неподходящее».

И все же Генриху иногда приходилось признавать способности некоторых женщин. В начале своего правления, во время первой французской кампании, он оставлял Екатерину Арагонскую регентшей, поэтому, наверное, потом, во время развода, боялся, что она может возглавить повстанческую армию. Если внимательно разобраться, то XVI столетие на самом деле было эпохой женщин-правительниц, и Марии за примерами не нужно было далеко ходить. Взять хотя бы Фландрию, которой мастерски управляла именно женщина.

Ее кузина, тоже Мария, регентша Фландрии, правила там больше двадцати лет, с тех пор как Карл V назначил ее преемницей тетки Маргариты. Мария, как и ее английская кузина, была невысокого роста и изящно сложена. Правда, внешность несколько портила некрасивая «габсбургская» нижняя губа. В пятьдесят лет она была так же хороша в верховой езде, стрельбе из лука и в охоте, как и в тридцать, превосходя в этих занятиях мужчин-придворных. Однажды гуманист Роджер Эшем, путешествуя по германским землям, неожиданно встретил регентшу. Она ехала верхом одна, на милю впереди своей свиты из тридцати джентльменов. Оказывается, они завершали поход, на который вместо семнадцати дней затратили тринадцать. «Мария — воительница, амазонка, — писал он в восхищении. — Она необыкновенно хороша, когда стремительно мчится в седле[48] или охотится всю ночь напролет».

Дипломаты того времени единодушно признавали ум регентши и ее мастерство в ведении государственных дел. «Она имела много мужества», — замечали они и сравнивали Марию с ее предком, Карлом Смелым. И все же, несмотря на необыкновенные способности, ей не было разрешено присутствовать за столом дипломатических переговоров. В 1555 году император, заключая мир с французами, послал срочное сообщение сестре с просьбой приехать, чтобы посоветовать, какие уступки следует сделать. Она приехала и дала ему замечательные советы, однако в письме венецианцам, бывшим на переговорах, выразила сожаление, «что не допущена к участию по причине пола…», несмотря на ее «искреннее желание». Когда она была молодой, то иностранные послы, искренне восхищавшиеся ее талантами, тем не менее в своих депешах сокрушались по поводу того, что «женский век недолог, а она слишком много занимается физическими занятиями и потому может не иметь потомства». Сама же Мария однажды с горечью заметила: «Женщину, независимо от ее ранга, никогда не станут уважать и бояться, как мужчину».

Женщина, управляющая государством, — такое положение было неприемлемо в принципе. Как можно допускать, чтобы женщина правила нацией, если ей запрещено править своим мужем! Это же общеизвестно, что мужчины сильные и рассудительные, у них широкая душа и острый ум, а потому они способны опекать других. Женщины же легкомысленны и слабы, у них отсутствует логика, они не способны сконцентрировать свое внимание на чем-то серьезном, они недальновидны, а потому руководить не могут. Кроме того, все знают, что женщины подчиняются законам Луны, и поэтому непостоянны и капризны. Причем эти черты присущи всем женщинам без исключения, даже самым одаренным. Еще один довод: все образы королевского величия — абсолютно повсюду — чисто мужские. Восхождение на престол женщины означает оскорбление самой сути этой величественности. С политической точки зрения женщина-правительница — это как бы символ бессилия нации. И что более важно, ни одна королева в принципе не может выполнить основную функцию монарха: являться для своих подданных неким воплощением Бога. Епископ Гардинер писал об этом так: «Короли являются представителями Бога на земле. Важнейшее их предназначение — в наиболее полном виде раскрыть для своих подданных сущность великого Божьего промысла». Выходит, что ни одна женщина не способна на это, так как ей изначально присуща греховность. Так что женщина-правительница — это не что иное, как богохульство.

Мария взошла на престол, когда идея монархии в Англии была существенным образом трансформирована. И совершил эту трансформацию ее отец, Генрих VIII, который правил одной лишь силой своего характера и умения воздействовать на людей. Проще говоря, для среднего жителя Англии настоящим монархом был лишь тот, кто выглядел и действовал, как Генрих VIII. Поэтому любому следующему за ним правителю предстояло примерить его сапоги. Юноше Эдуарду они пришлись явно не впору, теперь наступила очередь Марии. Ее задача усложнялась вдвое из-за полученного образования и тех сложных противоречивых чувств, которые она испытывала к своему отцу. Мария жила под его властью почти тридцать один год. Она любила и ненавидела Генриха с одинаковой силой. С одной стороны, разве можно было простить то, что он сделал с ее матерью или с ней самой? А с другой стороны, после смерти Генриха в критические моменты своей жизни она почти всегда взывала к его памяти. Для нее он был эталоном власти, рядом с которой меркло любое другое могущество. Марии придавало сил сознание, что она дочь Генриха (впрочем, так же как и Екатерины). Вместе с престолом и титулом отца она унаследовала и его властность.

Парадоксальность ситуации заключалась в том, что все, чему ее учили с детства, было направлено на то, чтобы лишить ее этого свойства характера. Марии всячески прививали комплекс неполноценности, учили не доверять своим суждениям, бояться своей слабости и стыдиться своей греховности. Марии никогда не говорили, что можно противостоять миру, напротив, ей предписывалось всегда быть обращенной внутрь себя, сосредоточившись на сохранении целомудрия и культивировании соответствующих этому стремлению жестов, выражении и тона, с какими ей следовало разговаривать. Она была начитанна и интеллектуально развита, но развитие это было аморфное и в общем-то формальное. Иными словами, статус, который сейчас приобрела Мария, по всем параметрам вступал в противоречие со статусом ее пола, и все события ее нелегкого правления развертывались на фоне взаимодействия этих двух статусов.

Марии в то время было тридцать семь, она была невысока ростом, но по-прежнему хороша собой. Почти по-мальчишески стройная, с яркими рыжеватыми волосами и румяными щеками, она выглядела много моложе своих лет. Глаза у нее были светло-карие и очень большие, а нос «умеренных размеров и широкий, что делало ее лицо весьма красивым». На самых удачных портретах оно у нее почему-то неизменно какое-то дерзкое, и в нем чувствуется некий неотчетливо выраженный сарказм, хотя на венецианца Соранцо произвели большое впечатление как раз «необыкновенное добросердечие королевы и ее мягкость». Как и отец, свою красоту она подчеркивала, «наряжаясь изысканно и великолепно». Как и он, она любила часто менять наряды, выбирая облегающие, струящиеся платья и нижние юбки, какие носили английские дворянки. Ей нравились также платья во французском стиле с корсажами и большими, широкими рукавами. Последний наряд она надевала по торжественным случаям, но даже ее повседневная одежда была весьма роскошной. Мария любила богатую отделку, дорогой бархат и парчу. Ее костюмы и накидки были пошиты из золотых и серебряных тканей, и она надевала к ним большое количество украшений — на пальцах и на шее, не считая тех, которыми были отделаны сами наряды. Венецианский посол особо отметил пристрастие Марии к драгоценностям. «Хотя их у нее огромное множество, причем многое оставлено предшественницами, она постоянно покупает новые, несмотря на то что финансы оставляют желать лучшего».