Сумерки Зверя - Ермаков Александр - Страница 31

Зиберович, в своем ведомстве, ввел казарменное положение, но и эта мера мало что изменила. Сотрудники валились от усталости с ног, но контроль над ситуацией стремительно уплывал из генеральских рук.

Мойша Рувимович протер воспаленные глаза. Всему происходящему было два объяснения: или он, Зиберович, рехнулся, или с ума сошел весь мир. Первое было малоприятно, второе маловероятно. Однако, что-то же было! Все настолько выходило за привычные рамки, что уже не требовалось секретных докладов, хватало просто посмотреть обычную сводку новостей по головизору. Шеф Департамента, как раз, этим сейчас и занимался.

По первому каналу показывали Париж. Весь Пляц Пигаль заполонили подозрительного вида ветераны в инвалидных колясках. Они толпой катили к Версалю и орали "Виват Император!". Комментатор, снисходительно улыбаясь, ехидно объяснял зрителям, что Император помер на каком-то забытом Богом острове почти два века назад, и весь этот балаган ничто иное, как глупая выходка антиобщественно настроенных элементов антиглобалистов, педерастов или фундаменталистов – пока не выяснено), и преследует явно идиотские цели. Но в момент наивыспреннейшей патетики студийного балабола, пронырливый оператор поймал в камеру и самого Императора. Тот, в белых лосинах, высоких сверкающих сапогах, со шпагой на боку, ехал в открытом лимузине, но сидел, не на сидении, как все обычные знаменитости, а верхом на барабане, скрестив руки на груди и надвинув на глаза треуголку. Ехидный комментатор заткнулся и больше в эфире не объявлялся.

К превеликому облегчению парижан и вящей досаде туристов, Император увел своих инвалидных сторонников из города в направлении Бельгийской границы, чтобы, как он объявил " Восстановить историческую справедливость".

Зиберович устало еще раз протер глаза. Весь репортаж можно было бы назвать мистификацией, или грандиозным театральным шоу. Но совершенно никак не объяснялась та скорость, с которой демонстранты оказались за многие от Парижа километры в конечной цели своего марша. Уже через четверть часа, ушлые головизорщики показывали окрестности Ватерлоо, заполненные все теми же инвалидными колясками. Император скомандовал "Гвардия – в огонь!" и коляски, ощетинившись музейными штыками, стройными колоннами дружно покатились вперед, на невесть откуда взявшиеся войска то ли Монтгомери, то ли Веллингтона – издали не разобрать. Уайт Холл потрясла радиограмма: "пехота стойко бьется в каре зпт несем потери зпт срочно высылайте бомбардировщики зпт фельдмаршал тчк".

Правительство Ее Величества направлять бомбардировщики воздержалось, но на всякий случай объявило Кельтогаллии блокаду.

Впрочем, особых успехов этот демарш не принес, поскольку и на самом острове возникли проблемы. Спустившиеся, с северных гор голоногие мужичины в беретах и с копьями в волосатых ручищах, под вой волынок и рокот бубнов, объявили равнинным жителям войну. Вместо достойного ответа наглецам, Палата представителей поднялась против царствующей династии, а пэры окончательно изругавшись на предмет достойного цвета розы, приступили к банальному мордобитию.

Гарольд Гаради подступал к Стемфордскому мосту, а норманны приближались к Гастингсу.

Турки припхались на Балканы, но особой в том военной славы не сыскали. Все эллины, отмобилизовав наличные плавсредства, начиная с громадных супертанкеров, вплоть до утлых рыбацких фелюг, уже уплыли на север Африки кого-то там воевать – отбивать у троянского принца шалопутную секс-бабу. Пока янычары без дела слонялись по обезлюдившим Пиндским горам, в Стамбул ворвались толпища бродяг, именующих себя крестоносцами. Папа Римский послал, было, им свое благословение, но в том проку было мало, так как в Авиньоне объявился Антипапа и, отменив постановление своего коллеги, напутствовал погромщиков сам.

Из России, как обычно, вести приходили хмурые и непотребные. Рать, собираемая в Твери, полным составом заполонила все наличествующие в округе ЛТП. В Питере, Путиловский завод, по отсутствию металлопроката, клепал броневики из фанеры. Сии изделия, даже не покрашенные, растаскивали по площадям, перекресткам, а вскоре, и просто по дворам, мужички в кепочках. Залазили на, прогибающиеся под ногами, башенки, толкали местным алкашам несусветную чушь.

Какой-то грозный династический тип (по иным утверждениям не один, а целых четверо), прилюдно, во всеуслышанье заявил (заявили), что с этим непотребством надлежит кончать. Для той благой цели, в срочном порядке организовались опричные территории, споро обнеслись высоченными заборами, из плохо оструганных еловых досок. Что на тех обособленных сотках, за теми заборами творилось, суть неясно. Даже космическая разведка подавала на стол Зиберовича совершенно негодные материалы. На всех пленках опричнины покрывал густой мрак, изредка озаряемый всполохами светлого будущего. Достоверно известно было только одно. Прибывший в Крупповский концерн представитель грозного лидера – ражий мужичина с изрядно изрытой оспой физиономией, разя крепким сивушным духом, потребовал для нужд построения этого самого счастливого светлого 10000 (десять тысяч) новейшей конструкции дыб и соответствующее количество плетеных кнутов.

Экономически приятный заказ выполнить, однако, не удалось. И в самом фатерлянде не все ладно складывалось. Кайзеровское правительство потребовало аншлюса с соседними государствами, но Австрийский Габсбург эти претензии в резкой форме отклонил и объявил столетнюю войну. Последняя официальная нота правительства Райха гласила: "Не получив сатисфакции, в результате нехватки жизненного пространства, погибаем от асфиксии".

Танковая группа Гудериана пробивалась к Москве, но на дороге попала в затор, образованный отступающими из белокаменной дивизиями, все того же вездесущего Императора, с которого то и начался весь упоянутый раскардаш, и казацко-польскими отрядами парочки самозванцев. В интимной беседе полководцев выяснилось, что первопрестольная дважды горит, тевтоноязычные артиллеристы, подстрекаемые картавоязычными господчиками, ведут прицельную орудийную стрельбу по Кремлю, на лобном месте сутками стучат топоры, и делать там, в златоглавой, приличным людям совершенно нечего.

Из самих польских земель приходили разноречивые сведения. Толи панове сотворили великую, от можа до можа, державу, толи ляхов который раз делят алчные соседи, разобрать невозможности не представлялось.

Огорчительные вести поступали из милой сердцу "Жемчужины у моря". Потемкин явно не был в состоянии навести порядок со все время прибывающими из ниоткуда агрессивно настроенными полчищами турок, татар, генуэзцев, эллинов и совершенно стушевался, когда Понтида превратилась в арену грандиозной битвы между вымуштрованными легионерами Митридата и какого-то римского цезаря. Скифы, сарматы, меоты и прочие племена, своим появлением, порядку отнюдь не прибавляли.

Впрочем, события в Причерноморье блекли в сравнении с бедламом, сотворившемся в Северной Африке. По побережью, вперед-назад, раскатывала танковая армия Роммеля. По ее гусеничным следам топотали турки-сельджуки. Нещадно палили из пушек канониры все того же шебуршного Императора. Вздымали песчаную пыль копыта бесчисленных отрядов арабской конницы. Из мутного облака высверкивали сталью доспехов рыцари Ричарда Львиного Сердца Плантагенета. По головизору показывали как в дельте Нила водно и сухопутно бьются-рубятся легионы Антония с центуриями Юлия. На них, ощетинившись копьями, выползала фаланга царя Александра. Союзные греческие войска, оставив турков с носом, бессовестно грабили в развалинах приморских городов. У Карфагена, равно как и под стенами Византии, творилось и вовсе несусветное. Вторжение персов, вавилонцев, парфян, филистимлян и амаликян прошло почти незамеченным.

Секты, секточки плодились как на дрожжах, превращались в суперсекты, вербуя под свои знамена десятки и сотни тысяч обескураженных неофитов. Очевидцы Элохима торжествовали осуществление своих прогнозов и с полной серьезностью готовились к пришествию Зверя, предвкушали скорое наступление конца света. Зиберович их идеологию не разделял, глубокого смысла в действиях фанатичных маньяков не видел, но кое с чем не согласиться не мог. Ведь уже не нужен и головизор, достаточно просто поглядеть в окно. Зверь разгуливал по улице.