Жизнь за Родину. Вокруг Владимира Маяковского. В двух томах - Солод Вадим - Страница 61

Выход первых частей поэмы «Облако в штанах» в сборнике «Стрелец» в феврале 1915 года с немыслимо большим количеством цензурных купюр, а затем её новая, уже полная публикация, осуществлённая позднее Осипом Бриком (разумеется, за его собственный счёт), вызвали бурную реакцию критики. От восторга: «метафорическая насыщенность», «каждая строка метафорична», «способность к мощным ассоциативным стяжениям весьма далёких друг от друга тем, образов, сюжетов» до откровенного неприятия — «богохульство, агрессивная лексика, уличная грубость».

Осип Брик писал: «Мы, каторжане „города-лепрозория“, дождались своего пророка». «Каторжане» — это как раз из поэмы Маяковского «Облако в штанах». Брик выкупил права на издание поэм Маяковского для того, чтобы они увидели свет в обход требований Положения о военной цензуре, утверждённого императорским указом от 20.07.1914 года, формально запрещавшим публиковать свои произведения лицам, состоящим на воинской службе.

Положением также вносились изменения в отдельные статьи Уложения о наказаниях уголовных и исправительных (СЗРИ. Т. XV, изд. 1885 г.):

Ст. 275–2. «Виновный в публичном оглашении в речи или докладе, а равно и в распространении посредством печати по объявлении мобилизации или во время войны сведений, касающихся внешней безопасности России или вооружённых её сил или сооружений, предназначенных для военной обороны страны, вопреки состоявшемуся в установленном порядке воспрещению их оглашения, подвергается: заключению в тюрьме на время от двух до восьми месяцев.

Сему же наказанию подвергается виновный в возбуждении к прекращению войны в публичной речи или докладе, или в произведениях печати, произнесённых, или выпущенных в свет по объявлении мобилизации, или во время войны».

Пастиш напечатан тиражом 1050 экземпляров — это уже вполне прилично, особенно для военного времени. В газетах появилось множество восторженных отзывов. Критики начинают сравнивать молодого поэта со знаменитым поэтом-анархистом Уолтом Уитменом: «Я — Уитмен, я — космос, я — сын Мантагана, я из мяса» [1. 87].

Не остаётся в стороне от хайпа Сергей Есенин — он отреагировал на лестное для Маяковского сравнение с американским гуру злой частушкой:

которую и исполнял под аккомпанемент Василия Каменского. Не уверен, что это уитменовское влияние на поэтический стиль Маяковского было сильнее влияния его близких друзей: братьев Бурлюков, Николая Асеева — будущего лауреата Сталинской премии I степени, которую он получит за поэму «Маяковский начинается», — или, например, Велимира Хлебникова — драгоценного, ранимого дитя Серебряного века, «Председателя земного шара» и популяризатора зауми[62]:

«Любёночек» — это красивый повтор в стиле хлебниковских приёмов словообразования и уникальной просодии, которые Маяковский доведёт до совершенства. Сам поэт назвал своё произведение катехизисом сегодняшнего искусства: «„Облако в штанах“ (первое имя „Тринадцатый апостол“ зачёркнуто цензурой. Не восстанавливаю. Свыкся) считаю катехизисом сегодняшнего искусства; „долой ваше искусство“, „долой вашу религию“ — четыре крика четырёх частей» [1, 150].

Во время своих довольно частых приездов в Москву Хлебников виделся с Маяковским почти каждый день, Владимир Владимирович любил и знал довольно много его стихов на память, позднее процитировал их в своей статье «Умер Виктор Владимирович Хлебников», написанной в память об ушедшем товарище в 1922 году:

Признаюсь, что для меня было неожиданным то, что приведённая статья представляет собой довольно содержательный и очень профессиональный литературоведческий анализ Маяковским творчества друга, и в ней — не только личные оценки, но и глубокое сочувствие к сложной творческой судьбе замечательного поэта Серебряного века.

Для петербургской артистической богемы самым популярным местом для приватного отдыха «со вкусом» становится кабаре «Приют комедиантов», открытое в подвале углового дома за Марсовым полем. Заведение содержал артист Александровского театра Борис Пронин, который верно уловил актуальные тенденции в столичном обществе — «гуляем, как в последний раз!».

Популярный журналист, корреспондент «Газеты-копейки» Степан Петров (Скиталец) в 1911 году писал, что «разгул и беснование» во время празднования Нового года в столице напоминали древний Вавилон. Люди, казалось, были «охвачены каким-то безумием», хотя, спрашивал он, кто поставит в вину «современным вавилонянам» это отчаянное веселье «по печальным путям борьбы, под тяжёлой ношей забот», «под бременем разочарований»? (Скиталец. Вавилон на час. Газета-копейка. 1911. 2 января) Известный деятель земской медицины Д. Н. Жбанков писал о вакханальной философии дня, в которой, казалось, «ничего не должно стоять между человеком и счастьем». На самом же деле эта философия вела человека к «разочарованию, пресыщению, полной неудовлетворительности и отвращению» (Жбанков Д. Половая преступность // Современный мир. 1910. 1909. Июль. № 7. С. 67–68).

В экспериментальном театре у В. Мейерхольда и А. Мгеброва в Териоки Борис Пронин заведовал хозяйственной частью. До этого он же организовал быстро ставший невероятно популярным, небольшой по площади кабачок «Бродячая собака», тоже располагавшийся в глубоком подвале дома Жако — № 5 на Михайловской площади (ныне площадь Искусств), где «языки пламени из горевшего, по причине постоянного холода в помещении, камина сполохами освещали потолок, расписанный Сергеем Судейкиным». Оформление одного из небольших залов было выполнено Николаем Кульбиным — действительным статским советником, врачом Генерального штаба РИА, художником и композитором; камин был сделан по модели известного петербургского архитектором И. А. Фомина, декоративный венок над ним был написан Сергеем Судейкиным. Посередине основного помещения был установлен круглый стол, рассчитанный на 13 человек, над которым водрузили большую люстру с 13 световыми рожками, изготовленную по эскизу театрального художника Н. Н. Сапунова. По легенде, на открытии кабаре театральный режиссёр Н. Н. Евреинов набросил на обод люстры полумаску из чёрного бархата, а актриса театра Мейерхольда Ольга Высотская, известная как возлюбленная Николая Гумилёва, добавила к ней свою белую перчатку, оставшиеся впредь висеть там в качестве театральных символов. Вход в кабаре был украшен красным фонарём и неофициальным девизом заведения — «Бей буржуа!». На своей визитке Борис Пронин написал: «Борис Пронин. Доктор эстетики гонорис кауза[64]» (что это означает, он сам толком объяснить не мог, но для окружающих звучало солидно…).

В модном театральном подвале всегда было многолюдно и по-богемному грязновато. Традиция требовала от посетителей постучать в дверь специальным молотком, затем у самых входных дверей они лицезрели толстую «Свиную собачью книгу», переплетённую в, понятное дело, синюю свиную кожу, — идея вроде-бы принадлежала А. Н. Толстому.