Ловушка Пандоры (СИ) - Кузнецов Стас - Страница 17

А пятый был тем самым Генкой в футболке патриота. С первого же дня их отношения с Матфеем приняли ядовитую, политическую окраску неугасающей конфронтации. Генка был повернутым на политике, говорил о ней постоянно, вернее, пересказывал то, что говорят по телевизору.

Матфею будто засунули телик в башку. Он старался отмалчиваться. И спустил бы чувака на ха-ха, если бы башка так не трещала, да Егорушка без конца не заглядывал бы в палату, корча рожи, если бы не сны и та, что мерещилась порой в темном углу.

Раньше он, как нормальный, забил бы и всё. Но он ляпнул, и понеслись ежедневные разговорчики по типу:

— Нет, ты погодь, — не унимался Генка. — Давай поговорим, парень, что у тебя за замашки либераста, нам таких не надь!

— Да?! — бомбило Матфея. Угораздило же попасть с этим не домученным патриотом в одну камеру. — А что вы тогда футболку носите с портретом главного либераста в стране?

— Ты, парень, с какой вообще планеты?! Не либерал он! Он против них, за народ он!

— Да? А политику либеральную проводит, потому что консерватор?

— Это не он, это все на местах творят! А ему некогда, за всем не углядишь же!

— Ну да, царь батюшка, просто не знает всего.

— Ну, а вы, либерасты во главе с вашим шпионом, куда вы страну приведете?! Разорвете на куски, раздадите всю территорию Западу?!

— Я не либерал, а анархист.

— Еще хуже, давайте анархию устроим — разрушим все окончательно! Хлебнули мы вашу анархию в девяностые!

— Может, вы сначала разберетесь, что такое анархия, а потом разрушать будете? Опять у вас рамочка из клише.

— Да тут и разбираться нечего. Ты или за Россию, или за этих: американцев и Запад гниющий. За кого?

— Я — против всех!

И вот так каждый божий день. Они достали друг друга, достали соседей по палате, достали и медперсонал. Теперь врач, делавший обход по утрам, ехидно улыбаясь, спрашивал не по фамилиям, а типа:

— Так-сь, девятая палата. Тут у нас анархист с патриотом залежались.

Матфей пытался наложить табу на тему политики. Но Генка выводил его, выбешивал так, что все жгло от ярости. Хотя выбешивал даже не он, а люди, что внушили через зомбоящик все эти страхи и глупости. Казалось, они окончательно убили в Генке способность думать.

Матфей снова зачитывался Бакуниным. Иногда цитировал его вслух, в попытках объяснить свои убеждения: «В России главный двигатель — страх, а страх убивает всякую жизнь (…). Трудно и тяжело жить в России человеку, любящему правду, человеку, любящему ближнего, уважающему равно во всех людях достоинство и независимость бессмертной души, человеку, терпящему одним словом не только от притеснений, которых он сам бывает жертва, но и от притеснений, падающих на соседа!»[1] А ведь это Бакунин еще в 19 веке для Николая I писал. И царь читал! Но царю, как и всякой монаршей особе, было посрать на это. Так что всё ваши цари знают!

Но все симпатии соседей неизбежно были на стороне Генки. Даже Гришка начинал яростно мычать что-то, что расшифровывалось как однозначное неодобрение Матфея и респект Генке. Матфей, как всегда, был в меньшинстве.

Интеллигенция всегда была меньшинством. Интеллигенция в России всегда думала, что знает лучше как жить большинству. Она разжигала кухонными разговорами и критикой действующей власти недовольство народа, внушала, что можно жить иначе, что народ имеет право на бунт. И народ рано или поздно откликался на эти идеи. Он поднимался.

Поднялся в Февральскую, затем в Октябрьскую революции. Всколыхнулся в девяностые. Пошел бороться за не свои, в сущности, идеи, даже плохо понимая, что это за свобода такая, что это за равенство и что за кровавое братство. За счастьем, в общем, пошли люди. И к чему это их привело? К искалеченным судьбам и изуродованным жизням?

Матфея мучили вопросы: «Столько крови пролито за идеи, и всё зря?» Так и остались стоять на месте — рабами государства. Не построили коммунизм. Коммунизм — это анархия, идея самоуправления. Поэтому большинство анархистов коммунистов поддержали. Коммунисты же их использовали, а потом расстреляли. Потому что анархисты сразу хотели власть отдать людям, а коммунисты не хотели ею делиться.

Что интересно, на Западе нет понятия интеллигент. Есть интеллектуалы, а интеллигентов нет. Потому что у них совсем иначе течет история, и зачем тогда пытаются сравнивать яблоки и оливки?

Матфей чувствовал себя тем интеллигентом-народником, которые ходили в народ, а народ их отдавал властям, даже не понимая языка своих несостоявшихся заступников. Нельзя освободить того, кто не желает быть свободным. Даже если внешне это получится, внутри они останутся рабами, скучающими по тюрьмам и репрессиям Сталина. Так почему бы не заткнуться и не дать им самим решать?

Единственный человек, способный всех убедить — это Сидор. Но Сидор в армии. С ним даже поболтать нельзя. Надо было ему вылететь из универа?

— Ты не жил в девяностые, парень, ты не знаешь, что такое твоя анархия в действии. Что это такое, когда порядка нет. Наш царь вывел страну из кризиса, если бы не он, олигархи так и продолжали бы творить беспредел!

— А вы смотрели его политическую программу? Что конкретно он сделал, чтобы вывести страну из кризиса? Задавали себе вопрос, почему одних олигархов посадили, а другие живут себе и продолжают играться в политику и грабить людей?

— Нельзя было всех посадить — он самых плохих устранил!

— Нет, он устранил конкурентов. А страну вывели из кризиса текущие с «гниющего» Запада нефтедоллары. Единственная идея вашего царя — это давать ипотеку молодым семьям под космо-процент, чтобы люди космополитами себя не чувствовали. Напоминает надел крестьян, за который им и их детям всю жизнь приходилось пахать на государство. Только тогда — хотя бы на государство, а не на кошельки олигархов. Это — привычный дух крепостничества в наших генах. Он успокаивает. Когда на шее вечный долг — твоя судьба предрешена, тебе ничего не нужно решать. Заведи семью, возьми ипотеку и не рыпайся никуда, а то отберут квартиру, дети с голода подохнут, а жена — к тому, кто побогаче уйдет или в проститутки.

— А лучше, как в Америке или в Европе?! Никаких ценностей, только жрать, да трахаться? Голубизну разводить и детей половому воспитанию обучать с пелёнок? Негров вставлять в каждую бочку? И мужиков сажать за то, что не так на баб глядят?!

— А там по-своему не лучше. Я живу не в Америке и не в Европе, мне на них посрать. Но объективно я вижу, что они идут в сторону освобождения, а мы — все большего закрепощения.

— Свобода, свобода!.. Чушь эта ваша свобода! Мы в девяностые на это купились, и?.. Для кого она, свобода? Для братков, что, перестреляв друг друга и обворовав народ, к власти пришли?

— Отвечу словами Бакунина: «Свобода в государстве есть ложь».[2] В либерализме: «Моя свобода заканчивается там, где начинается свобода другого человека», а в анархизме: «Быть свободным в свободе других». Я, как анархист, не могу быть свободным, живя в огромном коттедже и пользуясь всеми благами цивилизации, когда рядом со мной ютится лачуга, где умирают с голоду мои братья-человеки, а либерал может.

— А ежели мне люба моя хибара, и я не хочу в твоих хоромах селиться? — прямо над ухом раздался противненький голосок Егорушки. Тот сидел на тумбочке Матфея и качал коротенькими ножками. — Работать за твои хоромы тоже не хочу, на печи люблю лежать я!

— У тебя нет никакой хибары — ты глюк, — тихо прошипел Матфей в сторону старика.

— Чаго эт сразу глюк? Сам ты глюк. Есть у меня хибара!

— Вот и свали в неё!

— Ага, а ты тут людей с толку сбивать будешь?

[1] М. Бакунин «Исповедь»

[2] М. Бакунин «Собрание сочинений и писем»

Глава 3. Исчезнуть в черной мгле (часть 2)

Шли дни.

Время тянулось жвачкой и рвалось.

Врачи делали какие-то тесты, обследовали и мычали о неплохих шансах.

Он старался не спрашивать много. Нервные они все — врачи. Их и так все спрашивали, а у них то ли ответов не хватало, то ли терпения, то ли времени. Они ныряли в палату, как в прорубь зимой на крещенские морозы, и быстренько спешили скрыться, едва только пациенты их замечали.