Альтер эво - Иванова Анастасия - Страница 47

– Что…

– Марк, ты – эгоцентричный и самодовольный ублюдок, которому в жизни не было дела ни до кого, кроме себя, – благожелательно пояснил пал. – Единственное проявление альтруизма, в котором тебя можно заподозрить, это кормление птиц. И не воспринимай как обиду. Среди людей каждый первый такой. Вас как раз поэтому так оскорбляет сама мысль об эгоистичных богах. Но смирись. Да, мы суемся в ваш мир просто потому, что нам так хочется. Причем не особенно-то сильно и хочется, а скорее, – так, почему бы и нет. И кстати, да, кто-то из нас имеет намерение причинить вам добро… Но не все. От имени нашей мудрой высшей расы заранее прошу прощения за действия этих недобронравных лиц. – И паладин отвесил Марку насмешливый полупоклон.

Вот сейчас Марку уже очень захотелось наплевать на каноны боевого стиля, адептом которого он считался, и аморально двинуть собеседнику коленом в лицо. Но, к сожалению, в инфосфере подобные действия не привели бы к желаемому результату.

– С другой стороны, честно говоря, наше вмешательство более чем поверхностно. – Паладин якобы в глубокой задумчивости почесал бровь. – Альтернатив, как ты знаешь, бесконечное число, и нам не так уж много до вас дела, чтобы дежурить тут у вас день и ночь. Так что расслабься. Злые паладины не следят за каждым вашим шагом и не суют палку в каждое колесо. На деле легко может выйти так, что после этого нашего разговора никто из нас больше никогда к вам не сунется… ну просто где-то откроют альтернативу позанятнее, и все рванут туда. – Как бы извиняясь, пал пожал плечами. – Веяния моды, понимаешь.

– Тогда мы возвращаемся к началу, – голос слегка охрип, и в целом Марк вдруг почувствовал себя разбитым, если не сказать – постаревшим. – Зачем этот наш разговор вообще нужен? И, раз уж альтернатив бесконечно много, на хрена тебе тратить столько времени на меня?

– Почему ты думаешь, что я трачу свое время на тебя? – Неожиданно паладин приблизился так, что их лица разделяли считаные сантиметры. – Ты думаешь, что прямо сейчас, в эту секунду, мое сознание занято только лишь разговором с тобой?

Марк посмотрел в зеленоватые глаза Йорама. Нет, в чужие. Незнакомые, не вполне человеческие, слишком блестящие, со слишком большими зрачками. Слишком страшные. Глазные яблоки слабо подергивались, как у спящего.

– Что, звонок по параллельной линии? – хмыкнул он, и паладин тут же снова добродушно рассмеялся и отступил на шаг.

– В настоящий миг – семнадцать процессов, если тебе интересно. Не завидуй. Если доживете – может, когда-нибудь так научитесь. – Он развернулся к Марку спиной и зашагал по дорожке, ведущей из сквера на улицу. – Но ты прав, Марк, пора переходить к делу. Видишь, сколько раз ты уже был прав сегодня? Тебе должно быть от этого хорошо.

Идя следом за паладином – а что еще оставалось? – Марк подумал: интересно, сколько же времени должно пройти после этой беседы, чтобы ему хоть от чего-то стало хорошо.

Майя ходит по чужой квартире впервые за лет… десять? В последний раз занималась этим в юности, когда у нее еще была Агнеса. Потом Агнеса завела себе мужика, а потом и парочку спиногрызов, и что, спрашивается, одинокой подруге теперь делать у нее в квартире? Майя и ребенка-то толком подержать не сможет – наверняка спутает, где у него верх, где низ.

В квартире Лёхи они пробыли совсем недолго, и ей было не до экскурсий. Общее впечатление сложилось унылое – желтые половицы с давно облезшим лаком, деревянные рамы, вся в газовой копоти кухня.

У Давида иначе. Хотя район плюс-минус похож, да и дом мало чем отличается – все та же чага. Майя прогнозирует, что, когда листья окончательно облетят, здесь станет совсем безотрадно. Но внутри, в квартире, по-своему даже уютно. По крайней мере, приходится отдать должное, прибрано. Далеко не так тщательно, как у нее, конечно, но в целом в комнате порядок: пара кресел и диван знавали лучшие времена, но хотя бы не наводят на мысль о том, что, усевшись на них, будешь покусан какими-нибудь мерзкими насекомыми. Майя изучает маленькую полочку с книгами – брр, школьная классика, – разглядывает какие-то рюмки и чашки за стеклянной дверью буфета. Буфет, конечно, стоит в комнате. Не на кухне. Алогичная дичь, но Майя прекрасно помнит, что и в ее детстве так же было.

Она осторожно крадется на кухню, чуть-чуть сомневается, но потом заглядывает все же в холодильник. Молоко, сосиски, лук с морковкой в нижнем отделении. Пара пива. Ого, а это что – мясо? Сырое? Да этот мужчина еще и сам себе готовит! Не человек, а золотой слиток.

Искривив губы в насмешке над самой собой, Майя закрывает холодильник и косится на остатки их завтрака на столе. Ей мало что лезло в горло, но на яйцо Давид все же как-то ее уломал. Сам смолотил три всмятку с булкой и маслом, потом заявил: «Пищеварительный сон – один час» и ушел в комнату. Майя думала – шутит, но, выглянув через минутку из кухни, обнаружила, что он натуральным образом спит, сидя в кресле.

Пользуясь случаем, она со всех ракурсов разглядывает (глазеет на) Давида, но быстро бросает это занятие, потому как – что толку? В итоге не остается ничего, кроме как, подобрав под себя ноги, приютиться в соседнем кресле и тоже задремать.

– Эй, красотка. Кофе или чай?

Давид присел на корточки перед креслом и легонько трясет ее за плечо. Видя, что Майя проснулась, подмигивает ей.

– Чай… пожалуйста, – голос со сна скрипучий, и Майе кажется, что лицо опухло и похоже на подушку.

Давид все не убирает руку с ее плеча.

– Сахар?

– Без сахара.

– Есть молоко.

Майя хочет ответить, что молока не надо, но в этот момент чувствует, что ладонь Давида сдвинулась. Вот это, определенно, было поглаживание. Да, поглаживание, где-то в десять сантиметров длиной. Теперь его рука частично касается голой кожи в вороте ее спортивного костюма. Именно там проходит верхняя часть трапециевидной мышцы. Название, не соответствующее истинному положению вещей, поскольку эта мышца имеет вид, скорее, дельтоида, но дельтовидными уже названы другие мышцы, а путаницы в этом деле допускать нельзя.

Горячо.

– Без молока, пожалуйста.

Давид поднимает брови, думает еще.

– Тогда печенья? Или корицы? – На его лице проступает улыбка. – А то могу предложить еще черный перец. Или чеснок. Может быть, ты хочешь чеснока?

Нельзя допускать путаницы, думает Майя. Его пальцы по-прежнему лежат на незащищенной впадинке над ключицей. Слегка водят туда-сюда.

– Паприки? Мускатного ореха? Кумина? – Перечисление затягивается, Давид будто читает какое-то заклинание. – Хмели-сунели? А, черт… – Ладонь решительно перемещается Майе на шею, плотно обнимает ее сзади, Давид быстро перекатывается с корточек на одно колено, придвигается к ней, Майя чувствует его дыхание, идущее от него тепло. Его губы успевают коснуться ее губ, начинают раскрывать их – и тут же останавливаются.

Давид замирает на середине движения. Собственно, Майя сильно удивилась бы, отреагируй он иначе. Пальцы ее правой руки точечно сдавливают его горло на уровне щитовидного хряща, на грудино-ключично-сосцевидных мышцах, за которыми лежат сонные артерии. Пока сдавливают слабо, но, если нажать сильнее, Давид уснет. Левая рука лежит у него на затылке, чтобы противник не смог отпрянуть, избегая кровяного удушения.

– А ты быстрая, – уважительным тоном говорит Давид и показательно медленно подается назад. – Кто научил?

– Бабушка.

Майя хочет сказать какую-нибудь чушь в духе «извини, мне не нужны сложности», но и сама прекрасно понимает, насколько полная хрень это будет: старый добрый секс «вилку-в-розетку», дедовский метод, уж какие тут сложности-то? Поэтому она произносит лишь:

– А ты здорово разбираешься в специях.

– Люблю кухарничать, – отзывается Давид и поднимается с корточек. – В общем, я так понял, черный чай безо всего.

В этот момент Майя ошеломляюще резко понимает, что́ ей в нем нравится. Спокойная уверенность в себе Давида настолько устойчива, что не требует постоянных подтверждений. У большинства мужчин – хорошо, у большинства людей – не так. Им нужно снова и снова подпитывать, подкреплять, подставлять костыли под свое маленькое одинокое «Я». А Давид просто знает, что с ним все в порядке. Заваривая ей чай, а себе кофе, он не выказывает ни уязвленной гордости, ни раздражения. Видимо, относится философски. Не перепало – так не перепало.