Мaздaк - Симашко Морис Давидович - Страница 53

Две недели отбирал Авраам то, что осталось, чистил, подклеивал, укладывал на свои места. Там он и спал теперь, потому что не мог лечь на знакомую жесткую койку в своей каморке. Платан при луне был виден оттуда.

Белый поток начинал шуметь в ночи ущелья, и рука воителя Сиявуша выдергивала его из холодной, перемешанной с камнями воды...

Заглядывал Мардан и словно обнюхивал его вывернутыми ноздрями. К великому удивлению Авраама, красную куртку с карманами надел бывший надзиратель над рабами.

-- Все храмы целы в нашем рустаке,-- пожаловался он.--Ну ничего, завтра мы и туда приведем слонов!

Каким-то начальником стал он в пригородном округе -- рустаке, и местные деристденаны слушались его указаний. Раб, помогавший Аврааму, шепнул, что Мардан продает деревья из сада. И еще про бронзу и серебро, закопанные где-то...

Вечером Авраам увидел розовое покрывало, скрывшееся в спальной комнате эрандиперпата. Там жил теперь Мардан...

В доме врача Бурзоя рассказал он о Мардане. Все стали говорить про воровство, которое плодится на земле Эраншахра. У Кабруй-хайяма утащили со двора большой хорасанский ковер -- царский подарок за песни. Прикрываясь великой правдой Маздака, заходят в дом и, не спросясь хозяина, удовлетворяют свою потребность в женщинах. Есть люди в городе, которые ставят от этого деревянные двери и прилаживают к ним ромейские железные замки...

-- Уже в пути Маздак! -- сказал кто-то из диперанов.

III

- О-о-о...

Белым и красным был Ктесифон. Дехканы, земле-дельцы-вастриошан, люди города, старики и дети преклонили головы в великой человеческой радости. И пятерки верящих в правду прикрыли глаза ладонями. Царь царей и бог Кавад сидел, открытый миру, под сверкающей короной с крыльями, и только львы, оставшиеся по бокам трона от презренного Замаспа, щурились на людей...

-- О-о-о-о Маздак!

Все склонились перед ним. Мерно ступая, двигался в человеческом океане невиданный белый слон. Гигантский красный ковер без единого узора покрывал его от бивней до маленького вертящегося хвоста. А на площадке для боевой башни, тоже весь в красном, неподвижно стоял человек с горящим факелом в руке. Гремели трубы. Правую руку вытянул ему навстречу царь царей...

Что-то холодное коснулось сердца Авраама. Оттуда, где был когда-то помост, стоял он и смотрел на человека в красном. Тот шел уже через зал, все так же держа факел на весу. Лев вдруг забеспокоился, хлестнул хвостом...

Все тревожнее становилось в груди Авраама. Факел опустился перед царем, колыхнулись красные волны, и покрывало спало с лица человека. Большой нос со скулами выдавался у него вперед, и едва различима была полоска лба над сросшимися бровями...

-- Маздак, о-о-о-о-о!..

Тахамтан это был, а не Маздак! Рука Авраама протестующе метнулась от плеча и вдруг замерла, скованная ужасом. Край верхней губы приподнялся у Тахамтана, показались неровные желтые зубы...

Он вспомнил наконец убийцу, стрелявшего в царя из кустов. Главарь гуркаганов это был, вырвавшийся из ка-риза и грабивший дасткарты. Сейчас... сейчас увидят это люди!..

-- О-о-о-о-о-о...

Они склонились и не смотрят, поэтому продолжают кричать... Авраам повернул голову. Миллионы открытых глаз устремлены были на стоящего возле царя человека, руки их тянулись к нему за правдой. В первом ряду стоял гончар из Гундишапура со своими братьями, и рты были открыты у них в беспредельном спасительном крике...

Так вот почему печальная складка была возле рта у великого мага... Поклонение оставил он среди людей, и жило оно уже само по себе, не нуждаясь в содержании. Тихий глуховатый голос вспомнился Аврааму: "Родившись, начал мять я глину... У меня не может быть сомнений!.." Это они кричали внизу, всю жизнь делающие одинаковые трубы для воды и стока нечистот, ткущие одинаковые ковры с птицей Симург, от рождения и до смерти идущие за сохой. Они сами отказывались от права выбора. Только вера нужна была им, без отклонений, полутонов, враждебной бесконечности. Они смотрели и были слепы, потому что хотели этого...

Но что же Светлолицый? Фарр холодно светился над головой царя царей, куда-то поверх людей смотрели его глаза. Невозмутимый стоял внизу датвар Розбех, и ровно сжаты были мраморные губы. Ремень на плече поправлял воитель Сиявуш. Они все знали...

Далеко к холмам укатилась волна человеческого крика, накопилась там и вернулась удесятеренная. Новую порцию рыка выбросили навстречу трубы. И сферы дрогнули...

Авраам вдруг почувствовал, как сами собой шевельнулись у него губы, рот открылся в самозабвенном вопле. Маздак, о-о-о-о!

С усилием опустил он поднятые к небу руки, зажал себе рот ладонью. Рядом рабы дергали цепь, пытаясь успокоить льва. Желтая грива у зверя стояла дыбом, а хвост настойчиво, предупреждающе стучал о пол...

Словно клинком рассекал тишину голос Розбеха:

-- Мы победим тьму, если не будем бояться отбрасываемой от нее тени. Свой дух и руки щадят некоторые из нас, желая оставить их чистыми. Но грязь не пристанет к тем, кто сражается во имя правды!..

В Царском Совете великий маг всегда отвечал ему. Человек, взявший себе кличку железнотелого Ростама из сказаний, сидел сейчас на подушке Маздака...

Вазирг Шапур приехал вчера из Систана. Высохло и стало маленьким его тело от болезни крови. И теперь заговорил он:

-- Ты хочешь, датвар Розбех, дать право на убийство этим людям?..

Едва слышен был его голос. Вазирг не смотрел в сторону Тахамтана и тех, кто явился с ним из Шизы.

Розбех кивнул головой:

-- Да, потому что от недостойной слабости дрожат у нас руки!..

-- Зачем тебе столько крови? -- спросил вазирг.

-- Во имя правды убийство!..

Это громко сказал уже не Розбех, а тот, кто приехал с Тахамтаном. И головы сразу повернулись к нему, ибо был это Фаршедвард -- младший Карен. Все знали в Эраншахре, что содрал он с груди свой родовой знак -бычью голову -- и давно уже исповедует правду Маздака. В Атурпаткане был он все время, где при сгоревшем храме в Шизе обосновались ^ожди. Говорили, что родственников своих -- Каренов предал непоколебимый Фаршедвард в руки деристденанов.

Авраам смотрел и вспоминал. У азата Адурбада отнял жену когда-то младший брат Быка-Зармихра, а тот ушел за дех, на обнаженные камни, и воткнул себе прямой нож в сердце. "Вот он лежит, пес... А я хотел ему взамен толстую Фиранак послать..." Так сказал тогда голубой Фаршедвард. Потом смех и лай растворились в теплом небе...