Ведьма и компания (СИ) - Волынская Илона - Страница 36

Лиза подошла к двери и провела ладонью по изодранному, будто деревья в лесу по весне, краю косяка. За дверью стояла нерушимая, затаившаяся тишина.

- И ведь никто на вой не выглянул. – задумчиво сказала она. – Привыкли, сдается. – прижала дверь плотнее, вогнала нож поглубже и нырнула под кровать в поисках ночной вазы, а то ведь конфуз может приключится, не чета всяким татям коридорным!

Солнечный луч прыгнул в неприкрытое шторами окно, заставив спящую девочку сморщить нос и громко чихнуть. Лиза села в постели, огляделась. В утреннем свете комната выглядела изрядно хуже, нежели при тусклом огоньке ночника: узор шелковых кресел затерт, зеркало туалетного столика с отбитым уголком, таз для умывания облуплен. И воды в кувшине как не было, так и нет. Сброшенное ночью дорожное платье лежит на кресле, на башмаках валики грязи – горничные не удостоили приезжую своим вниманием.

- Богатая наследница. – вспоминая вчерашний разговор, иронично пробормотала Лиза и полезла в сундук за платяной щеткой. Ухаживать за собой ей не привыкать, в прежнем доме прислуга тоже не баловала вниманием, но с мытьем надо на что-то решаться – даже у прежних опекунов ей не приходилось мучиться грязной. Лиза оделась и взяв пустой кувшин в одну руку и отнюдь не пустую ночную вазой в другую, направилась вон из комнаты.

- Прыг-скок, на мосток, под ракитовый кусток…

- Тише, барышня, убьетесь!

Оленька скакала по коридору, играя в невидимые классы – перепуганная горничная вжалась в стену, ловя закачавшуюся на постаменте статуэтку.

- Ты уже встала! Так идем же завтра… кать. – подскочившая Оленька замерла на одной ножке и широко распахнутыми голубыми глазами уставилась сперва на кувшин… потом на вазу. Лиза подавила неуместное желание спрятать ночную вазу за спину – конфуз мог выйти еще пуще.

Оленька медленно опустила ногу…

- Одарка! Подойдите сюда. – голос девочки стал ледяным, а наивная голубизна глаз вдруг обернулась сталью.

- Да, барышня. – очевидно насторожившаяся горничная подскочила – и тоже уставилась на горшок и кувшин. – Что барышне Ольге Вадимовне угодно?

Оленька перевела взгляд на горничную – молча.

- Э-э… барышня… - горничная переступила с ноги на ногу, глаза ее заметались – на саму Лизу она старалась не смотреть. – Распоряжения не было…

- Распоряжения не было на что? – все также холодно и отчужденно спросила Оленька. – Тетушкиным попечением вы посещали женские образовательные курсы – и не способны прибавить одного человека?

Горничная покраснела, побледнела, подхватила из рук Лизы оба сосуда и торопливой побежкой попыталась устремиться прочь, лишь прошептав:

- Тетушка ожидает к завтраку, барышня.

- Передадите ей наши извинения. – невозмутимо пропела Оленька. – Барышня Елизавета Григорьевна не может выйти к завтраку замарашкой.

- Тетушке вашей не понравится. - горничная не поднимала глаз.

- О да! – согласилась Оленька. – Мне так уж сейчас не нравится. Что подумают о нашем гостеприимстве и о порядках в доме?

«Бесприданница. – мысленно повторила Лиза. – Бесприданница, право же… Я никогда не сумею… так».

- Мне бы… помыться с дороги. – шепнула Лиза. Спасти горничную от гнева Оленьки было бы делом, несомненно, добрым, но… - «На доброту способны только светлые… чистые люди! Грязный человек на доброту не способен».

- Ванна уже набрана, верно? – безмятежно объявила Оленька. Горничная и вовсе переменилась в лице, кажется, хотела возразить, но сочла за благо промолчать. – Принесите Елизавете Григорьевне смену одежды…

- У меня только зимнее платье осталось. – шепнула Лиза.

- Значит, почистите это. – кивнула Оленька.

- Я уже… - начала Лиза, но горничная умчалась, видно, боясь получить от Оленьки еще поручение.

- Пойдем, я тебя провожу. Надо бы баню истопить, но это дело небыстрое, до завтрака не управимся. – солидно пояснила Оленька и поскакала вниз по ступенькам на одной ножке. Ее ночная стремительная бесшумность исчезла, наоборот, казалось, Оленька старается производить как можно больше шума.

Как Лиза и думала, здешняя ванна оказалась рядом с кухней. Лиза даже не сомневалась, что еще покачивающая в чугунной, на «лапах» ванне вода была нагрета для забот кухонных и спешно вылита в ванну только по приказу Оленьки. Ну и пусть! Греча сверху не плавает, и ладно! Лиза торопливо содрала с себя платье, белье и чуть не рухнула в воду, принявшись отдраивать кожу до красноты жесткой мочалкой.

Долго сидеть она не стала, но горничные управились еще быстрей: ее уже поджидало платье, не только вычищенное много лучше, чем удавалось самой Лизе, но и с подшитыми кружевным воротничком и манжетами, хоть чуть-чуть оживляющими тусклую коричневую ткань, чьим единственным достоинством было, как говаривала фройляйн – Zweckdienlichkeit[3]. Хотя рядом с Оленькой в коротеньком розовом платьице, Лиза все едино смотрелась блекло. Да и ладно, все равно воротничок очень, очень мил!

- Я тебя жду! – звонко выпалила Оленька, и потянула ее к столовой.

Только у лестницы они остановились – Лиза просто застыла как вкопанная, не сводя глаз с занимающего всю стену портрета. Зеленоглазая и черноволосая гордая красавица в бархатной амазонке небрежно поглаживала стройного гончака с узкой хищной мордой. Рядом и чуть позади замерла нежная белокурая девушка, напоминающая Оленьку.

- Вы похожи! – глянув на красавиц на портрете, а потом друг на друга хором сказали девушки.

- Верно, это тетушка и маменька! А это вот Кусай! – она показала на гончака и вдруг загрустила. – Такой добрый был, такой умный! Прошлым годом помер. Всегда с тетушкой был, говорят, с самого ее детства.

- Собаки столько не живут. – Покачала головой Лиза.

- Уж не знаю… Ну, пойдем же! – Оленька сама распахнула двери утренней столовой. – А вот и мы! Тетушка… Маменька… - пара реверансов, от которых подпрыгнул пышный синий бант в белокурых волосах, и девочка помчалась к своему месту за столом.

- Наконец-то! – проворчала генеральша. – Здорова ты намываться, душа моя! Ну, вели Одарке, чтоб подавала самовар! А ты что встала, матушка, садись, вон туда, рядом с Владимиром Федоровичем!

Не поднимающая глаз Лиза скользнула на место рядом с тем самым здоровым и лохматым молодым человеком, что видела вчера. Юноша даже не шевельнулся, чтобы отодвинуть ей кресло, наоборот, одарил Лизу презрительным взглядом:

- С голоду помереть можно, пока всякие бездельные девчонки прохлаждаются! – вроде бы себе под нос, но довольно громко проворчал он.

- Сей лишенный всяческих манер молодой человек – господин Бероев, ученик 4-го класса реального училища[4]. – вмешалась Оленькина мама. – Ну что же вы, Владимир Федорович, предложите своей соседке калачей или варенья!

- Чего это я должен ей предлагать? Руки есть, сама возьмет. – утыкаясь в свою чашку проворчал тот, да еще и спрятал руки под столом, точно боялся, что его заставят.

Только Лиза все равно успела увидеть обмотанные бинтом пальцы. Алые пятна проступали на повязке, словно рана продолжала кровоточить, не желая заживать. Не ночью ли порезался: острым-преострым ножом с серебром?

- Даже для вас, Владимир Федорович, это уж слишком. – возмущенно фыркнула Оленькина матушка.

- Не ругай его, мать моя! Еще господин Чернышевский[5] писал, что все эти целования рук да подавания не любезность вовсе, а унижение женщины мужчиной. Будто мы и впрямь так беспомощны, что и калача ко рту не донесем. – генеральша внимательно проследила как горничная наливает ей чаю – и впрямь взяла калач. И взяла, и донесла.

- Ну я-то никого унижать не собираюсь! Бери калач, Лизонька!

- Спасибо. – тонкая струя чая полилась в чашку. Лиза поднесла ко рту, снова покосилась на своего соседа… и наткнулась взглядом на пристальный, полный откровенной ненависти взгляд желтых звериных глаз. Не скрываясь, уставилась на него в ответ.

- Да что ж! – парень странно рыкнул, вскочил – и вдруг толкнул стол и ринулся вон из столовой, опрокинув Лизину чашку ей на платье.