Полное собрание рассказов - Воннегут-мл Курт - Страница 22

Репортер вежливо рассмеялся.

— Доктор Грошингер, когда в космос будет запущена первая ракета? — спросил другой корреспондент.

— Ребята, вы читаете слишком много комиксов, — ответил Грошингер. — Спросите об этом лет через двадцать, и тогда, может, мне будет что вам сказать.

Сувенир

Джо Бейн — толстый, ленивый, лысый человек с чертами лица, скошенными влево из-за того, что всю жизнь он смотрел на мир сквозь окуляр ювелира, — держал небольшой ломбард. Был он одинок, обделен талантами и, возможно даже, захотел бы свести счеты с жизнью, если бы его лишили возможности каждый день, кроме воскресенья, играть в игру, каковой он был удивительным мастером: приобретать вещи за мизерную сумму и перепродавать их втридорога. Этой игрой — единственной дарованной ему жизнью возможностью брать верх над другими — он был одержим. И суть состояла не в деньгах, которые он выручал, главное заключалось для него в спортивном интересе.

Когда утром в понедельник Джо Бейн открыл свою лавочку, черная пелена туч накрывала долину, опустившись ниже ее горного окоема и спрятав город в темный карман мертвого промозглого воздуха. Осенний гром порыкивал на затянутых туманом склонах гор. Не успел Бейн повесить плащ, шляпу и зонт на вешалку, снять галоши, включить свет и водрузить свою тушу на табурет за прилавком, как в магазин вошел худой молодой человек в комбинезоне, робкий и смуглый, как индеец, явно бедный, напуганный городским окружением, и предложил Бейну купить у него за пятьсот долларов фантастические карманные часы.

— Нет, сэр, — вежливо ответил молодой фермер на вопрос Бейна. — Я хочу не заложить их, а продать, если получу хорошую цену.

Казалось, ему было тяжело отдавать часы в руки Бейну, и он несколько мгновений держал их на одной огрубевшей ладони, нежно накрыв другой, прежде чем опустить на черную бархатную подложку.

— Вообще-то я надеялся сохранить их и передать старшему сыну, но нам понадобились деньги, вся сумма сразу и прямо сейчас.

— Пять сотен — немалые деньги, — сказал Бейн тоном человека, много раз страдавшего из-за своей доброты. Он изучал камни, которыми были инкрустированы часы, ничем не выдавая растущего внутри его возбуждения. Вертя часы так и эдак, он ловил лучи электрического света, преломлявшегося в четырех бриллиантах, заменявших на циферблате цифры три, шесть, девять и двенадцать, и рубине, венчавшем заводную головку. Одни только камни, размышлял он, стоят минимум в четыре раза дороже, чем просит этот лопух.

— Спрос на такие часы невелик, — сказал Бейн. — Если я вбухаю в них пять сотен, рискую остаться на бобах: пройдет несколько лет, прежде чем удастся найти покупателя.

Вглядываясь в загорелое лицо фермера, он чуял, что сумеет приобрести часы за гораздо меньшую сумму.

— Да ведь других таких часов во всей округе не сыскать, — сказал фермер, неумело пытаясь торговаться.

— В том-то и дело, — ответил Бейн. — Кто тут захочет иметь такие часы, как эти?

Самому Бейну страшно хотелось их заполучить, и он уже почти считал их своими. Нажав кнопку на боковой поверхности корпуса, он вслушался в шорох механизма, за которым последовал нежный чистый перезвон колокольчиков, отбивавших ближайший час.

— Так вы берете их или нет? — спросил фермер.

— Ну-ну, — ответил Бейн, — это сделка не из тех, в какие ныряешь сразу с головой. Я бы хотел побольше узнать об этих часах, прежде чем их купить. — Он отщелкнул крышку часов и обнаружил на ее внутренней поверхности выгравированную надпись на иностранном языке. — Например, что тут написано? Вам известно?

— Я показывал надпись школьной учительнице, — сказал молодой человек. — Единственное, что она смогла сказать, так это то, что, скорее всего, это написано по-немецки.

Бейн накрыл гравировку листком папиросной бумаги и легонько поводил по нему грифелем карандаша, пока надпись не проступила вполне отчетливо. Потом, присовокупив десятицентовик, он отдал листок мальчику — чистильщику обуви, ожидавшему клиентов у входа в лавку, и послал его к немцу — хозяину ресторана, находившегося в квартале от его лавки, чтобы тот перевел надпись.

Когда первые капли дождя чистыми мазками заштриховали налет сажи, накопившийся на витринном стекле, Бейн как бы между прочим заметил:

— Полицейские очень пристально следят за тем, что мне сюда приносят люди.

Фермер покраснел и сказал:

— Эти часы мои, можете не сомневаться. Я их с войны привез.

— Угу. И пошлину заплатили?

— Пошлину?

— А как же! Драгоценности нельзя ввозить в страну, не заплатив таможенный сбор. Иначе это контрабанда.

— Да я просто сунул их в вещмешок да и привез домой, все так делали.

Как и рассчитывал Бейн, фермер забеспокоился.

— Контрабанда, — сказал Бейн, — почти то же самое, что воровство. — Он примирительно поднял руки. — Я не говорю, что не куплю их, я просто хочу обратить ваше внимание, что дело-то щекотливое и уладить его будет непросто. Если бы вы согласились отдать их, скажем, на сотню дешевле, может, я и смог бы вам помочь. Я всегда рад поспособствовать ветеранам, если могу.

— На сотню долларов?!

— Больше они и не стоят. Я и так, наверное, маху даю, предлагая такую цену, — сказал Бейн. — Какого черта, вам ведь эта сотня даром досталась, правда? Откуда у вас эти часики? Вы же наверняка сорвали их с руки пленного немца или нашли в развалинах.

— Нет, сэр, — возразил фермер, — все было немного круче.

Бейн, чрезвычайно чуткий к подобного рода вещам, увидел, что, начав рассказывать, как к нему попали часы, фермер постепенно обретал снова упрямую уверенность, которая ослабела было, когда он, покинув свою ферму, оказался в непривычной городской обстановке.

— Мы с моим лучшим другом, связистом по прозвищу Зуммер, — начал свое повествование фермер, — вместе маялись в плену в каких-то немецких горах — кто-то говорил, что это были Судеты, что ли. Однажды утром Зуммер разбудил меня и сказал, что война закончилась, надзиратели разбежались и ворота открыты.

Вначале Бейн не скрывал нетерпения оттого, что приходилось выслушивать какие-то сказки. Однако фермер рассказывал свою сказку складно и с чувством гордости, и Бейн, за неимением собственных приключений любивший слушать о чужих, с завистью начал представлять себе, как двое солдат выходят из распахнутых ворот своей бывшей тюрьмы и идут по горной дороге солнечным весенним утром 1945 года, в день окончания Второй мировой войны в Европе.

На свободу, в мирную жизнь юный фермер, которого звали Эдди, и его лучший друг вышли отощавшими, оборванными, грязными и голодными, но без какой бы то ни было озлобленности в душе. На войну они пошли за славой, а не из ожесточения. И вот война закончилась, дело сделано, и единственное, чего они хотели, это добраться до дома. Между ними был год разницы, но они походили друг на друга, как два тополя в лесополосе.

Они намеревались совершить небольшую экскурсию по окрестностям лагеря, а потом вернуться и вместе с остальными пленными ждать появления официальных освободителей. Однако план этот мигом развеялся в прах, когда двое пленных канадцев пригласили их отпраздновать победу бутылкой бренди, найденной в кузове покореженного немецкого грузовика.

Их съежившиеся от недоедания желудки наполнились восхитительно пульсирующим жаром, а головы — доверчивой любовью ко всему человечеству. В таком состоянии Эдди и Зуммер оказались подхвачены заполонившим горную дорогу плотным потоком унылых немецких беженцев, спасавшихся от русских танков, которые, не встречая сопротивления, монотонно рыча, двигались по долине, раскинувшейся внизу у них за спиной. Танки шли, чтобы оккупировать этот последний, лишившийся защиты клочок немецкой земли.

— От чего они драпают? — спросил Зуммер. — Война ж закончилась, разве нет?

— Все драпают, — ответил Эдди, — так что, похоже, и нам тоже лучше деру давать.