Бритва Оккама в СССР (СИ) - Капба Евгений Адгурович - Страница 2

Мои сны действительно порой бывали гиперреалистичны. Помню, еще в нежном десятилетнем возрасте я пытался воспользоваться лазейкой с чтением книг, чтобы убедиться, что это всего лишь ночной кошмар… А черта с два! Прочел страниц десять, про какие-то корабли и осьминогов! На мне эта штука не работала.

Так что я усилием воли уставился в монитор и строчка за строчкой прочел про строительство в начале восьмидесятых в Гомельской области целого кластера предприятий в сфере микроэлектроники, флагманом среди которых был дубровицкий «Ритм». И что-то там про легирование полупроводников на Чернобыльской АЭС и изготовление микрочипов в Гомеле.

И — в том самом абзаце, что-то про аварию в Талице в 1982 году. С ужасными последствиями для экологии и множеством пострадавших. Я в упор не помнил никакого крупного объекта в Талице в своей, прежней истории! Что там могло жахнуть, чтобы я прям настолько впечатлился? Силосная яма? Лесопилка? Молокозавод? Это же Богом забытая глушь! Тысячи две населения, даже железной дороги нет! Какая, к черту, авария?

Я проснулся весь в поту и, умывшись под краном, принялся припоминать, что вообще знаю про это место и чем оно знаменито. В моё время — там была классная рыбалка, а еще — по Оресе и Птичи устраивали сплавы на байдарках. Поселок стоял у самого слияния этих двух речек, и часто служил финишной точкой для любителей водных походов. Сплавы я любил, Полесье — тоже, а потому глушь эта может и была забытой Богом, но мне мало-мальски знакомой. Кое-что из будущей жизни вспоминалось.

Про «Талицкий феномен» я, например, читал в университетском сборнике по подростковой психологии. Это когда в одном классе за одно лето три пацана-десятиклассника повесились и один утопился — страшное дело! Вроде как — по независящим друг от друга причинам свели счеты с жизнью! Про всякую околокриминальную дичь, типа убийства почтальонши, которая пенсию развозила — слышал от местных мужиков, которые забрели на наш походный огонек. Они травили свои древние бородатые байки то ли из семидесятых, то ли из восьмидесятых: про леших, про эту самую почтальоншу, серийного убийцу который топором бабулей из вымирающих деревень вырубал, про зверское разграбление и вывоз местных предприятий в девяностые, и про бункеры из недостроенной «линии Сталина», в которых водилась нечисть и прочие наполеоновские рукавички. И что-то еще — о военном полигоне, который давно забросили.

После чашки кофе и разминки в виде отжиманий, приседаний, растяжек, скручиваний и руконогомашества, которое должно было напоминать бой с тенью, в моем мозгу сложились некие гипотетические кусочки пазла.

На дворе у нас шел май одна тысяча девятьсот восемьдесят первого года от Рождества Христова. Насколько я помнил, та история с самоубийствами приключилась как раз этой весной! А почтальонша… Черт его знает, мужики говорили про начало восьмидесятых. Учитывая их подпитое состояние и растяжимость этого понятия — «начало», выглядело всё это сомнительно. Урод с топором вроде как орудовал уже в девяностые, так что это должно было быть мимо. Люди пропадают? Могло это быть связано с непринужденным подкатом Гериловича и с поговорками о самураях? Непонятно. А вот авария… Оговорка полковника о каких-то интересностях рядом с Талицей вполне допускала подобное.

У меня сильно свербело на душе после истории с маньяком, я всё корил себя за то, что не смог спасти ту женщину, и потому — не Гериловича ради, а из-за тех самых пацанов-десятиклассников, которые, возможно, были всё еще живы, попробовать сунуться туда стоило. Май ведь тоже весна?

Была и еще одна причина для такой эскапады: отчасти полковник был прав. По поводу книжки.

Книжка, в общем-то, писалась. Название я оставил то самое — «Последние времена». Эдакий боевик, исполненный как сборник новелл про лихого журналиста-спецкора, который гоняет по горячим точкам постсоветского и не только пространства в составе отряда некой выдуманной мной частной военной кампании. Ну да, я не собирался писать всё всё точь-в-точь как в моей реальности — зачем это мне? Они хотели фантастику — они получат фантастику! С киберпанком, электронным концлагерем, властью транснациональных корпораций, финансовыми пирамидами, кашпировскими, сектами, тайными обществами, даркнетом, двадцать пятым кадром и всяким другим интересным и ужасным.

А главные герои выглядели у меня эдакими серпомолоткастыми патриотами-реваншистами, которые намереваются всё переиграть и завернуть фарш обратно в мясорубку. Почему бы и нет? Может у них даже получится, книге эдак к пятой-шестой…

Главная задача — показать оскал хищнического капитализма и здорово приправить повествование реальными выкладками — выполнялась. Пять глав я даже отправил на вычитку — одному простому советскому Учителю. Еще три — написаны были, но над ними нужно было поработать, почистить, поправить, довести до ума.

По плану разогревать народ предполагалось публикуя текст по частям, в «Технике молодежи». Это если белозоровский разговорный стиль и литературные заходы в стиле двадцатых годов двадцать первого века зайдут моему высокому цензору…

Писалось-то оно писалось, но после того, как Тася уехала на сборы — обкатывать своих девчат-биатлонисток на искусственном снегу где-то на Кавказе, а лисички-сестрички с тестем и тёщей — уехали в том же направлении, только несколько южнее и ближе к побережью Каспийского моря, я откровенно заскучал. Была у меня такая дурацкая привычка — производить впечатление занятого человека. Кому-то для творчества нужна тишина, кому-то — алкоголь или другие химические вещества, другие предпочитают какой-то строго определенный порядок вещей на рабочем столе, я же…

Я даже в редакции, и потом — в корпункте дверь часто держал открытой, и по клавишам долбил излишне ожесточенно, чтобы все слышали: Белозор работает! Ну да, чистая дурь… Но — каждый сходит с ума по своему. Лучше всего мне работалось, например, на балконе, на раскладном столике когда девчата разносили соседнюю комнату, а Тася читала, или рисовала под музыку, или готовила что-то на кухне. А когда они разъехались — производить впечталение стало не на кого. Ходить писать в кафе? Ну да, как вариант… Вот только толковых тихих кафешек или баров на весь Минск может и не было пока вовсе. Вот-вот должны были начать открываться — но это вот-вот никак не наступало. Да и поперли бы меня с моей адски стрекочущей "Москвой взашей — это ведь не по клавишам ноутбука шелестеть, и не гаджет свайпить. А от руки я давно не пишу: дурная работа, почерк зело отвратный.

Так что я драил квартиру, готовил сложные блюда на обед и ужин, много гулял, тренировался — и писал по три абзаца в день. Даже просил у Старовойтова какие-никакие задания, мол — если нужно было выручить, подстраховать. В общем — что угодно делать, абы ничего не делать. Прокрастинация-с! Всем творческим людям… Да что там — творческим, и студентам перед экзаменам, и многим другим деятелям науки, техники и культуры это чувство хорошо известно.

Может мне и вправду нужна была смена обстановки? Или незнакомый дед за стеной, который херачил бы меня черенком от лопаты, если полчаса не слышал бы стрекот печатной машинки. Машинку я, кстати, по почте отправил. На Талицкое отделение, до востребования. А сам решил вспомнить молодость, и погнать автостопом — опять же, новые впечатления и всё такое…

Именно таким макаром я и оказался у знака с надписью «Жмаки», и предстояло мне проехать еще километров двести или двести пятьдесят.

— Давай, залезай, турист! — спустя полчаса остановился пошарпанный ЗИЛ с желтой цистерной, на которой свежей синей краской была нанесена надпись «Молоко».

Водила с цигаркой в зубах и в видавшем виды картузе помахал мне рукой.

— Скорей давай! Тебе куда?

— Вперед! — откликнулся я, карабкаясь в кабину. — Чем дальше — тем лучше.

— Дальше — понятие растяжимое! — глубокомысленно затянулся ядреным табачным дымом водитель. — Я в Валерьяны еду, за молоком.