Скелет (ЛП) - Вольф Триша - Страница 22

Я хочу сказать ему, что он ошибается, что каждое воспоминание оставляет после себя что-то реальное. Настоящие шрамы. Реальные последствия. Но у меня нет сил спорить с ним сейчас.

Я переключаю внимание на стекло на полу, на кровь, которая сочится из-под моей правой ладони, которой я сжимала осколки. Когда закрываю глаза, Джек оставляет мне всего несколько судорожных вдохов, прежде чем поднимает мое запястье и хватает другой рукой за бицепс, поднимая меня на ноги. Стекло хрустит под нашими ботинками, когда он ведет меня к столу, его прикосновение — надежный якорь, который не отпускает, даже когда он предлагает мне сесть на стул.

Когда я устраиваюсь, Джек опускается передо мной на колени, берет мою окровавленную руку и переворачивает ее, чтобы осмотреть неровный, глубокий порез на мякоти моего большого пальца. Мимолетным движением между его бровями появляется складка, которая исчезает к тому моменту, когда он тянется к коробке с салфетками на моем столе.

— Нужно наложить швы, — говорит он, прижимая салфетки к ране. Мускул на его челюсти дергается, когда я качаю головой. — Это был не вопрос. А констатация факта.

— Я не могу, — отвечаю я шепотом. Джек прищуривается, когда я во второй раз качаю головой. — Это случится снова, если я пойду в больницу. Я не могу.

Джек бросает взгляд в сторону двери моего кабинета, на его лице появляется задумчивая гримаса, прежде чем он поднимает промокшую салфетку и смотрит на порез. Хмурый взгляд становится еще мрачнее, как будто он только что подтвердил свое собственное утверждение о швах и недоволен результатом.

— Держи и не двигайся, — говорит Джек. Его хватка усиливается вокруг моей раненой руки, пока я не прижимаю салфетку. Он отступает и поднимается, каждое движение — хореография сдержанности, его оценивающий взгляд проникает под мою кожу. Когда он выпрямляется во весь свой внушительный рост в нескольких футах от меня, то поворачивается и уходит.

Давящая тишина в жужжащих последствиях флешбэка на этот раз не пугает, как это часто бывает. Я даже не слышу Джека, куда бы он ни ушел. Но осознание того, что он рядом, на удивление успокаивает. Будь у меня больше силы воли, я бы наказала себя за такие чувства. Я знаю, что мне следует улизнуть и найти другой способ обработать порез самостоятельно, без непрошеной помощи Джека. Я уверена, что в лаборатории Брэда есть материалы, которые могут пригодиться. Может быть, суперклей. Брэд всегда что-то ломает и пытается заклеить.

Но я не двигаюсь со стула.

Проходит несколько минут, прежде чем Джек входит в мой кабинет из тени коридора, и, хотя он только что был здесь, вид его, входящего с пузырьком йода в одной руке и медицинскими принадлежностями в другой, вызывает давно забытую боль в глубине сердца. Дело не только в темной щетине на идеальном изгибе челюсти или в его пухлых губах, которые часто изгибаются в легчайшей ухмылке, как отработанная маска. Не в черном костюме, сшитом специально для его атлетической фигуры, верхние пуговицы черной рубашки расстегнуты, открывая вид на кожу, которую я хочу попробовать на вкус. А в знании того, кто он такой, и на что он способен. Я знаю, что он сделал, потому что сама видела. И в тайне, почему он это делает. Почему он оставил меня в живых, когда мы встретились в первый раз? Думал, что я все равно буду страдать и умру? Почему он хочет помочь сейчас, неужели только из-за моих угроз?

Я наблюдаю за Джеком Соренсеном с семнадцати лет, и когда он замедляет шаг и опускается на колено, чтобы взять меня за раненую руку, я чувствую, что не узнала этого человека за все время с самого начала.

Мы не произносим ни слова, пока Джек берет еще салфетки и подносит их к моей окровавленной руке. Он отодвигает мои пальцы от того места, где они зажимали рану, а затем смазывает порез йодом. Джек поднимает взгляд, чтобы понаблюдать за моей реакцией на жжение от неразбавленной коричневой жидкости, но я отказываю ему в малейшем намеке на боль. Напряжение спадает с его бровей, и думаю, он испытывает облегчение.

— Ты уверена, что не хочешь к врачу? — спрашивает Джек, возвращая свое внимание к моей ране, его глаза отливают темным серебром в тусклом свете.

— Уверена.

— А ты не боишься, что я вышью свои инициалы?

Я делаю паузу на мгновение.

— Сейчас боюсь.

Джек издает смешок. Настоящий, неподдельный смешок. Тот, который озаряет его кожу вспышкой яркой улыбки, от которой в уголках глаз появляются морщинки. Я никогда раньше не заставляла его смеяться, по крайней мере, так, чтобы это было искренне.

Он не поднимает на меня глаз, но я бы хотела уловить нюансы выражения его лица и изучить их, вплоть до каждой микроскопической детали.

Я хочу высказать несколько замечаний, которые вертятся у меня на языке. Не думаю, что ты захочешь помечать меня как свою. Я тоже не должна этого хотеть, несмотря на вибрацию в моей груди, которая говорит об обратном. Сглатываю, чтобы избавиться от нее, и Джек поднимает взгляд, собираясь наложить швы, возможно, неправильно истолковав мое напряжение как нервозность в ожидании боли.

— Я удивлена, что ты это делаешь, — шепчу я вместо того, чтобы дать волю своим мрачным мыслям, подавляя гримасу, когда изогнутая игла пронзает мою кожу рядом с необработанным краем раны. — Ты мог бы просто оставить меня на произвол судьбы.

— Ты сказала, что твое благополучие находится в моих же собственных интересах, — отвечает Джек, не поднимая глаз. — А возможно, мне нравится тот факт, что наложение швов не является моей специальностью, и у меня нет возможности заморозить кожу, поэтому я знаю, что тебе будет больно.

— Логично.

Я вытираю тушь из-под глаз чистым краем салфетки, скомканной в свободной руке, в то время как Джек вводит иглу с другой стороны раны и туго натягивает нить. Его короткие темные волосы убраны со лба, но почему-то выглядят более растрепанными, чем обычно. Едва заметная складка залегает между бровями, когда он сосредотачивается на затягивании первого стежка. Когда он поднимает глаза, стоя передо мной на коленях, что-то темнеет в его взгляде. Он смотрит через стол и кивает в сторону моей бутылки с водой.

— Пей, — приказывает Джек, и, хотя выражение моего лица немного мрачнеет, в этот момент я понимаю, как сильно хочу пить, и делаю, как он говорит. Он ждет, пока я сделаю большой глоток, прежде чем проколоть мою кожу для второго стежка, его интерес колеблется между иглой и моей реакцией. Когда в ответ он получает лишь вызывающее молчание, его лоб хмурится, и не знаю, испытывает ли он облегчение или раздражение.

— Где ты научился этому? Зашивание ран не входит в практические занятия судебных антропологов, — спрашиваю я, пока Джек протягивает нить через необработанный край пореза и протыкает другую сторону иглой. Он мог действовать грубее или небрежнее. Но нет. Он точен. Он быстр, но так, чтобы уменьшить боль, а не усугубить ее.

— Нет, я не изучал это в лабораториях, — отвечает Джек, не сводя взгляда с моей руки. — Давай просто скажем, что у нас было разное детство. По пути я приобрел некоторые необходимые навыки.

О, я знаю все о его детстве. Или, по крайней мере, знаю достаточно, чтобы понять, как он стал убийцей. Я молча думаю об этом, пока он завязывает узлы на шве, обматывая черную нить вокруг съемника иглы и туго стягивая разрезанную кожу. Он берет свежую салфетку и легкими движениями вытирает кровь.

— Видения? — спрашивает Джек, когда молчание кажется слишком долгим даже для него. Его голос глубок и тих. Как тени в сосновом лесу, где можно безопасно спрятаться под ветвями. Я наклоняю голову, наблюдая за ним, хотя уже знаю, что он не встретится со мной взглядом. — Кошмары? — добавляет он, когда я не отвечаю.

Джек начинает накладывать третий шов на поврежденный участок. Боль подкатывает к горлу, я проглатываю свое удивление от его неожиданного интереса ко мне. Я стараюсь держаться за все то, что он сделал за последние три года, когда заставлял меня чувствовать себя неполноценной. Нежелательной. Но когда он держит мою липкую, испачканную руку в своей прохладной, твердой руке и снова зашивает, мне трудно вспомнить все худшие моменты, проведенные с ним. И я понимаю, что не хочу этого делать.