Безумные грани таланта: Энциклопедия патографий - Шувалов Александр - Страница 18

с. 42.)

«В дневнике отражаются думы и чувства современного интеллигента со свойственной ему гипертрофией нервов, боязнью жизни, неспособностью к активности, с его слабой волей, разъеденной рефлексией, его беспочвенным скептицизмом». (Фриче, ЭС Гранат,

т. 2, с. 478.)

«Боль с моим сердцем ужцлась давно, / Ни днем, ни ночью с ним не расстается, / Задремлет боль — и отдохнет оно, / Проснется боль, — сжимается и бьется… / Так разлучить и не удастся мне / Страдание и душу до могилы». (Амьель А.Ф. «Два гребца».)

Психастеническая психопатия, к которой можно отнести Амьеля, по новой классификации очень метко (хотя и не совсем благозвучно) определяется еще как «избегающее», «уклоняющееся» расстройство личности. К этой группе больных относятся субъекты, представляющие собой нерешительных и неуверенных в себе людей, с опасением относящихся ко всему новому и пытающихся избегать даже небольшие трудности. Их основная черта — погруженность в свои переживания, основанная на заниженной самооценке; они склонны к самоконтролю и самонаблюдению, преувеличивают значение мелких фактов.

АНДЕРСЕН (Andersen) ХАНС ХРИСТИАН (1805–1875), датский писатель. Мировую славу ему принесли сказки, в которых сочетаются романтика и реализм, фантазия и юмор, сатирическое начало с иронией^

«Моя жизнь — прекрасная сказка, полная счастливых случайностей».

Андерсен

Наследственность

«Не беда появиться на свет в утином гнезде, если ты вылупился из лебединого яйца!» (Андересен)

«Дедушку — талантливого резчика по дереву — Андерсен помнил только оборванным, голодным, больным стариком. Его именем пугали детей. Ханс Кристиан никогда не забывал, как дразнили его мальчишки, предсказывая, что он будет сумасшедшим, как и дед». (Брауде, 1978, с. 6.)

«Дед по отцовской линии и сам отец были психически больными. Мать — мужеподобная женщина, пьяница; умерла от белой горячки». (Hansen, 1901. с. 203.)

«Дед сошел с ума…Иногда на него находили приступы буйного веселья. Он украшал цветами и пестрыми тряпками свою продавленную шляпу и истрепанный сюртук и, громко распевая что-то бессвязное, бежал по улицам Оденсе… Мать злоупотребляла алкоголем (“запивала”)… В связи с пьянством была помещена в богадельню… где и умерла». (Муравьева, 1959, с. 12, 22, 45, 117, 182.)

Общая характеристика личности

«Уже ребенком бросался в глаза тем, что охотно выполнял женские ручные работы и долго еще впоследствии шил для кукол платья. Обладал женским голосом». (Hansen, 1901, с. 203.)

«Юность Андерсена в Копенгагене относится к числу самых удивительных эпизодов в истории датской литературы. Четырнадцатилетний мальчик приехал в город, не зная ни единого человека и не имея возможности заработать себе на пропитание, — и ему удалось прожить три года исключительно при помощи людей, у которых он вызвал интерес. Наконец, когда дела пошли неудачно и он оказался на мели, он попросту вынудил дать ему общественную поддержку. У этого чуда есть свое объяснение. На него обращали внимание прежде всего благодаря его более чем необычной внешности… Его наружность и поведение вызывали смех, но еще большее впечатление производил сам человек, скрывавшейся за этой внешностью. Огромные силы, движущие этой пламенной душой, непосредственно влияли на окружающих, словно излучение, от которого невозможно было укрыться. Никто не мог устоять против его искренне добрых, умоляющих глаз и отделаться от его наивной назойливости, которая не останавливалась ни перед какими соображениями… Непосредственность — или нежность ума, как говорил он сам, — была одной из тайн его существа и с течением времени оказалась сильной чертой его характера. Но она была тесно связана с врожденной нервностью, которая уже тогда и всю последующую жизнь приносила ему много страдании, проявляясь, в частности, в периодической депрессии… Иногда возникает подозрение, что, несмотря на тревоги, он все же слишком охотно играл роль преследуемого и обиженного. В течение всей жизни он был склонен к мрачному и подавленному настроению и часто углублялся в пего, вместо того, чтобы преодолеть, как на его месте, безусловно, сделали бы другие… Если мы сейчас спросим себя, почему он не укладывался в мерки своей эпохи, естественно напрашивается ответ, что в основе своей он был не такой, как другие. Он был не просто нормальным человеком с некоторыми неприятными чертами или развившимися из-за его необычной судьбы поразительными странностями. Он был уникальным человеком. Даже его физическое строение было ненормальным… Писатель страдал очень серьезной формой неврастении, проявлявшейся в постоянной усталости и недомоганиях со всеми возможными неприятными явлениями: тошнотой, головной болью, приступами головокружения и многим другим. Он редко говорил об этой своей главной слабости, но поверял календарю и дневнику страдания, через которые должен был проходить день за днем, год за годом. Почти у каждой даты записано, что он чувствует себя больным. Другим легко было говорить, что ему это только кажется, для него слабость была более чем реальной. Его преследовали приступы вялости и упадка сил; порой только прожить день было для него почти непреодолимым напряжением. Ему приходилось постоянно брать себя в руки, постоянно пытаться обманом увести себя от собственного чувства бессилия, постоянно иметь успех или, по крайней мере, получать в виде стимула похвалы и поддержку. Случалось, что от горя он целый день сидел дома и плакал. При такой конституции он неизбежно был поглощен собой, беспокоен, неуравновешен и раздражителен. Он так плохо себя чувствовал, что здоровье беспрестанно напоминало о себе; он был вынужден заниматься собственным самочувствием, не мог не наблюдать за своими ощущениями, и каждый день записывать их в дневник. Любой пустяк: царапина на пальце, синяк на колене, рыбная кость, которую он, как ему казалось, проглотил, небольшая простуда — все внушало ему ипохондрический страх перед всяческими осложнениями. Даже слушая о болезнях других, он боялся заболеть сам… Он никогда подолгу не испытывал душевного равновесия. Что угодно могло вызвать его раздражение, он терял терпение из-за мелочи, временами вел себя словно избалованный ребенок или душевнобольной. Особенно плохо обстояли дела в 1840 году… Конечно, одна нервозность не объясняет, почему своим современникам он казался странным. Ибо если они не догадывались о состоянии его здоровья, то еще меньше — о состоянии его психики. Она отличалась впечатлительностью, богатством и широтой, которые подавляли, сбивали с толку тех, кто знал его лично, и даже нас, кто лишь читает о нем. В его большом, но хилом теле жила необузданная душа, вулканоподобный темперамент, вспыльчивость и стремительность, которые достаточно часто удивляли и страшили его. Его разрывали огромные внутренние противоречия, и временами все его усилия были направлены на то, чтобы держать себя в узде. Он был жертвой собственных идей, рабом собственных фантазий. Он был одержим, особенно в молодые годы, стремлением творить и создавать, замыслы — блестящие и средние — кипели в нем, и он был всецело в их власти. Неуправляемая фантазия еще в детстве заводила его так далеко, что он не от* личал фантастические видения от действительности, а в юности критики неоднократно заявляли, что воображение берет над ним верх в его творчестве. Но по характеру он был в высшей степени экстравертом. Потребность в творчестве и бурление фантазии никоим образом не отгородили его от действительности. Стремление переживать и способность к переживанию были у него значительно сильнее, чем у других людей… Как все великие и сложные невротические личности, он всегда производил безмерно сильное впечатление». (Гренбек, 1979, с. 44–45, 50, 92, 212–214, 221.)

«Чрезвычайная, усиливающаяся с возрастом ипохондрия, аффективная гиперестезия с затягивающимися приступами дурного настроения, навязчивости, грезы наяву. Истерические припадки, щегольство, эгоцентричность одновременно с недостаточностью эмоций, сексуальной астенией и в то же время со здоровым вкусом к жизни, исключительным чувством юмора, сердечностью, готовность помочь; вся эта своеобразная смесь синтонных и шизоидных элементов соединялась с дисгармоничной, астеничной внешностью». (Helweg, 1927, с. 451.)