Верь мне (СИ) - Тодорова Елена - Страница 55

– Ум-м, – выдаю я, выворачивая нижнюю губу и кивая, типа это реально звучит внушительно.

Только Солнышко не отступает.

– Ум-м, – мычит мне в тон.

Передергивая плечами, складывает руки на груди.

– Хреновый у тебя план, малыш, – сообщаю почти ровно, только хрипоты в голосе – тонны.

– Почему это?

– Провалится.

– В смысле?

Сглатывая, отводит взгляд. За ней смотрю на ту самую чертову свадьбу. Потом – снова на Соню. Резко шагаю вперед. Выдергиваю руки из карманов. Обнимаю и прижимаю, пока не стыкуемся по всем точкам.

Она не двигается. Я прикладываю губы к ее уху.

– Ты будешь Георгиевой. Моей, – учитывая интонации моего севшего скрипучего голоса, звучит реально как проклятье. Богданова вздрагивает. Но я еще и клятвой дожимаю: – Отвечаю.

Хмыкает иронично. Толкает меня в грудь.

Глаза в глаза. Доли секунды, за которые сгорают килобайты нервных клеток и сворачивается кровь. Уходит.

Я даю ей возможность оторваться. Сам в это время стою и тупо восстанавливаю дыхание. Не выпускаю из виду, пока не доходит до моста. Тогда в последний раз протяжно вздыхаю и иду следом.

Обратно в город едем молча. Я внимательно наблюдаю за Соней во время ужина. Она, конечно, не хохочет, как днем, но и расстроенной не выглядит.

И все же…

В номере, едва за нами закрывается дверь, ищу ответы у нее.

– Все нормально?

Солнышко пожимает плечами.

– Открой шампанское.

Это, естественно, никак не сойдет за ответ. Но я не решаюсь на нее давить. Проводив взглядом на балкон, иду к столику, на котором красуется заказанное нами ведерко с торчащей из него бутылкой. Выдергиваю, подхватываю бокалы и следую за Соней.

– Рот в рот? – предлагает она, когда наполняю первый фужер.

Смотрю на нее, чуть приподнимая брови. Отставляю бутылку, набираю в рот шипучку и, не глотая, шагаю, пока не настигаю ртом ее губы. Она сама их открывает. Приглашает, горячо дыша. Прижимаюсь и вливаю.

Стонем одновременно.

Я кладу ей на шею руку. Поглаживаю большим пальцем ее гортань. Надавливаю, провоцируя рефлексы. Когда сглатывает, толкаюсь в ее рот языком. Снова стонем. Часть второй порции шампанского выливается из Сониного рта и сбегает по подбородку вниз. Я смещаюсь, чтобы слизать эти потеки. Солнышко вздыхает и прижимается крепче.

Примерно половину бутылки этим сасным способом приходуем. Целуемся так, что губы трескаются. И ветер уже ласкает полуголые тела – я без рубашки, малышка – в одном белье.

– Ты никогда не пел для меня… – бомбит Соня.

– А почему я должен был петь? – угрюмо возмущаюсь я. Старые триггеры дают о себе знать. – Я тебе не клоун.

Ненавижу валять дурака. Еще сильнее ненавижу, когда кто-то другой его из меня хочет слепить.

– Спой.

– Соня…

– А я тебе станцую.

– Голая. У меня на коленях, – ставлю условия я.

Хотя какой, на хрен, я? Не я. Только нижняя часть меня.

– Договорились.

Делаю большой глоток из горла. Отступаю на пару шагов, пока не упираюсь поясницей в холодный металл балконного ограждения.

Я бы хотел сказать, что в тот момент во мне открылась личность рок-звезды. Но, бля… Нет.

Если то, что я толкаю, и является каким-то мощным разъебом, то не в самом стоячем ключе.

Дело в том, что я зачем-то снова вспоминаю нашу прошлогоднюю тусню в деревне… Весь тот дурно смердящий зашквар… Свой стыд и свою, мать вашу, эйфорию… Танцы, драку, ругань, приглашение в подсолнухи, Сонин игнор, свою атаку, сеновал… Первый, второй и третий поцелуи… Споры, обиду, ярость, ревность, страх, тоску, страсть, растерянность, потрясение, сумасшедшую, блядь, любовь… Все те бешеные эмоции и все те гребаные нервы!

Сука… Ладно. То, что я выдаю, баш на баш, это полнейшая, чтоб вы понимали, дичь.

Свистанув так, чтобы меня, мать вашу, весь Париж слышал, я раскидываю руки и, заряжаясь каким-то молниеносным куражом, выстреливаю затрапезный хит.

– Bu-o-ona sera… Buona sera, seniorina…

Соня прыскает. Зажимает ладонью рот. Второй держится за живот. Но у меня уже подпал. Продолжая петь, толкаю бедра вперед и двигаю ими как какой-то, мать вашу, стриптизер, задавшийся целью в штанах расшатать «слоника».

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})

– У-у-у… Давай, давай! – Богданову это, определенно, заводит.

Она не только подогревает словами. В ладони хлопает. Сама танцует. И подпевает тоже. Жесткий позорняк, но он стоит того, чтобы видеть ее кайф.

– Скидывай… Скидывай штаны, принц!

Я ее взглядом ебу, клянусь. Выписывая бедрами немыслимые дуги, отщелкиваю пряжку. Наматываю ремень между пальцев. Дергаю с намеком, что кто-то сегодня может быть сладко отшлепан в постели. Прежде чем расстегнуть молнию, грубо сгребаю свое ебаное достоинство в ладонь.

Толчок, толчок…

Больше визга от Сони. Больше треша от меня.

– Даже если вы, ваше высочество, и спустите когда-нибудь свои миллиарды, тело вас прокормит!

Рывок змейки. Тяну брюки вниз.

Богданова хохочет, аж хрюкает. Но глаза, мать вашу, горят так, что у меня все лавой кипит.

А потом она бросается ко мне, прижимается, охуенно страстно целует… И наш французский уикенд финализируется Сониным стриптизом, одичалыми орхидейными засосами, одуряющими минетными поцелуями и животным неистовым сексом.

Где наша не пропадала… Точно не в Париже.

29

Вероятно, в том и заключается настоящая дружба .

© Александр Георгиев

Чуть больше месяца спустя,

конец сентября.

– Александр Игнатьевич, прошу прощения. Все на месте, – частит из селектора Анжела. – Впускать?

– Да. Пусть проходят, – распоряжаюсь сухо.

– Кофе? – предлагает умница Анжела до того, как я успеваю его потребовать.

Так уж случилось, что с Анжелой у нас давно возник отличный симбиоз. Несмотря на все свои странности, она круче Алисы[1]. Она умеет лавировать между моими интонациями, как гонщик Формулы-1.

– Да. Спроси, кому какой, и неси, – рублю коротко. И мрачно, но все же добавляю: ­– Спасибо.

Надеюсь, она там от шока не умрет.

Отбрасываю карандаш на папку, документы в которой просматривал, и, надавив лопатками на гибкую спинку кресла, сжимаю пальцами переносицу. Сморщившись, медленно тяну ноздрями кислород. Две ночи не спал. Впоследствии уже к обеду ловлю себя на ощущении, будто в жерле вулкана нахожусь и вдыхаю не воздух, а пары огненной лавы. Жжет всю слизистую, и сердце само собой набирает ход. Передоз нервно-возбудимого бодряка постепенно сливается. Хочется завалиться на кровать и отключиться. Но возможность такая появится нескоро.

Дверь отрывается, и в моем кабинете становится шумно.

– Салют, мистер президент, – горланит Фильфиневич, примешивая за каким-то хером в это обращение американский акцент.

– Привет, Жора, – здоровается и усмехается Чара.

– Господин Прокурор, – толкает важно Тоха.

– Здорова, – бросает Бойка и сразу же садится за стол.

Растирая ладонью лицо, громко зевает. Едва сдерживаюсь, чтобы не отзеркалить. Знаю, что он пашет ночами так же, как и я. Только у меня днем – офис, а у него – жена и дочка.

Встаю, но не выхожу из-за стола. Через него тянусь, чтобы обменяться с друзьями рукопожатиями. На беззаботную ухмылку ресурса не хватает. Но этим парням к моему покер-фейсу не привыкать.

– Ну че там? – подгоняет Бойка.

Раньше он в нашей, как говорили, «звездной пятерке» был лидером. Но с тех пор, как женился, все как-то выровнялось. Одно время бразды перенимал Чарушин. А сейчас, из-за этой гребаной войны, стал я. Вероятно, в том и заключается настоящая дружба, чтобы, несмотря на амбиции, уметь без удара рельсой по башке, попустить свое эго, перестроиться и бросить общие силы на поддержку того, кто в этом в данный момент нуждается.

В общем, с середины этого лета нас связывает не только дружба, но и бизнес. Пацаны по моей просьбе стали акционерами компании, которую я унаследовал от деда и все-таки пытался сберечь для своих внуков. Чтобы выстоять в предстоящей борьбе, мне нужно было укрепить власть «Вектора» на юге. И сделать это быстро. Привлечение в состав управления самых влиятельных семей региона показалось мне идеальным решением. И помощник, с которым мне приходится общаться по всем, мать вашу, вопросам, потому что кроме природной соображалки, все-таки знаний для «мертвых петель» на этой технико-экономической махине мне пока очень и очень недостает, после непродолжительных дискуссий и раздумий признал идею годной.