Причина его одержимости (СИ) - Резник Юлия - Страница 5

Так мог бы ответить ровесник Ариши, отнимая понравившуюся машинку у друга. Это тоже его особенность – в одних случаях Кир ведет себя не по годам взросло, в других – как сущий ребенок.

– А я не хочу быть с тобой.

– А с кем хочешь? С тем толстопузым хмырем, с которым ты обедала на прошлой неделе? Серьезно?

Меня бросает в холодный пот. Он как ртуть, собирается в каплю и стекает по позвоночнику вниз. Во рту пересыхает.

– Ты что, следишь за мной?

– Что он может тебе дать, а? Того, что не смог бы я?

У меня пульсирует в висках и кружится голова. Сжав ее пальцами, начинаю оглядываться в поисках сумочки.

– Я не вижу смысла продолжать этот разговор. Дай пройти.

– Нет.

– Я хочу попрощаться с дочерью!

– Нет.

– Нет?

– Я же сказал – мы с Аришей идем в комплекте. Пока тебя не было рядом, именно я был ее семьей. Нас нельзя разлучать. Она к этому не готова.

– Ты знаешь, почему меня не было рядом! – толкаю мальчишку в грудь, - Ты, мать его, знаешь!

– Да. Пожалуй. Но ведь это ты не дала мне времени, Аня. Я бы обезопасил тебя от рисков. Но ты поспешила, и вот к чему это нас привело, – как робот повторяет Кирилл.

– Господи, о чем ты?! Тебе было шестнадцать!

– Это не имеет значения. Я знал, что делаю. И сейчас знаю. Я давно взрослый.

– Взрослый?! Господи, если кто-то раздался в плечах и обзавелся растительностью на теле, это не означает, будто он вырос, – смахиваю с глаз злые слезы, прижимаю к вискам вибрирующие на кончиках пальцы.

– Спасибо, что отметила мою форму. Пришлось здорово попотеть в спортзале, чтобы тебе понравиться.

Он сошел с ума! А теперь меня с ума сводит. Никак иначе я не могу объяснить всего того, что этот мальчишка несет.

– Мне плевать, как ты выглядишь, – на эмоциях я визжу, еще немного, и перейду на гребаный ультразвук. – Ты – чудовище в любом случае. Маленькое, зарвавшееся, не знающее отказа чудовище.

– Кир не такой! – раздается от двери тихий тоненький голосок. – Он хороший, ясно?! Я люблю его.

– Ари, детка… – в ужасе гляжу на дочь. Тянусь к ней, чтобы объяснить, что она все неправильно поняла, но ей мои утешения не нужны. Она подбегает к Кириллу, закрывая от моего гнева собой, и моя рука безвольно падает вдоль тела. Кажется, я слышу треск, с которым лопается заледеневшая внутри корка. Воздуха мучительно не хватает. Я сжимаюсь, в надежде сберечь остатки.

– Не смей его обзывать!

– Тише, Ариш, ты чего? Не надо так с мамой, ладно? Мы просто не поняли друг друга.

Какой-то кошмар. Какой-то бесконечный кошмар. С которым я не знаю как справляться.

Давая мне небольшую отсрочку, в сумочке звонит телефон. Почти уверена, что это Кинчев, но отвечать не спешу. Он потребует каких-то объяснений, а я понятия не имею, как это преподнести. Я даже, как себе объяснить предложение Кирилла, не знаю.

– Ариш, доченька, а поедем домой, а? Закажем пиццу, посмотрим что-нибудь по телеку? – мой голос звучит непривычно жалобно. Как будто я пощады прошу. У собственной дочки прощу пощады, перед которой я, как бы там ни было, виновата. Мне кажется, я не выдержу ее холодности. Она заморозит все живое, что еще остается внутри. Если хоть что-то там остается…

– Но мой дом здесь, – хмурит маленькая темные, как у отца, брови и только сильней жмется к брату. – Лучше ты оставайся у нас. Да, Кир?

Эти двое смотрят друг на друга. И я не впервой замечаю, как дети Воржева похожи. Его темные гены взяли свое в обоих случаях. Вряд ли кто-то усомнится, что перед ним брат и сестра. А лет через пять, когда Кирилл заматереет, они вполне сойдут за отца и дочь. Неужели этот придурок стремится именно к этому? Занять место Игоря?

Тяжело опускаюсь на стул.

Конечно, я понимаю, что на данный момент у Кира нет права удерживать Арину возле себя. Даже если он уже подал документы на ее опекунство. Проблема в том, что точно так же у меня нет права забрать дочь. Меня лишили этого. И вся разница между нами лишь в том, что Ариша выбирает… его. Того, кого, в отличие от меня, видела ежедневно. Того, кто по какой-то неведомой мне причине был к ней добр. Хотя совершенно не способен на это.

– Ари, малыш, мне нужно уехать. Дашь мне все-таки договорить с мамой?

– Не отпущу!

– Начинается. Я же говорил тебе, что у меня много дел, так?

– Я не хочу остаться одна!

– Ты не одна.

– Вдруг с тобой что-то тоже случится.

– Со мной ничего не случится. Обещаю. К тому же ты останешься с мамой.

На этот раз Арина проявляет недетскую чуткость. Прежде чем сказать громким шепотом: «Я не хочу», она прижимает губки к уху Кирилла. Но я все равно это слышу. И что-то ломается у меня внутри. То, на чем еще держатся осколки моей личности. Плечи обрушиваются, я вся как старуха скукоживаюсь. Ничего-ничего. Конечно, я справлюсь. Я сильная. Просто сейчас немного слишком. Все одно к одному, и вот…

– Ари, мы еще все обсудим, ладно? Я завтра приеду. И послезавтра, а сейчас мне нужно вернуться на работу. Срочные дела. – Арина нехотя кивает. – Я тебя очень люблю, малышка.

Боже, я сейчас развалюсь прямо на глазах у дочки! Только этого не хватало. Не помня себя, я отхожу к двери, выбегаю из дома и несусь прочь, совершенно забыв о караулящей возле ворот прессе. Стоит мне выйти за калитку, как на меня тут же обрушивается с десяток журналюг. Они что-то кричат, суют мне под нос телефоны с включенными диктофонами, отсекая проход к машине. Вообще мне не привыкать к работе с прессой. Публичность зачастую становится лучшей защитой для подопечных нашего фонда. Но сейчас я не могу… Не могу.

– Без комментариев! – рявкает тот самый охранник, который не хотел меня пропускать. После чего берет меня под локоть и, выставив вперед плечо, берется прокладывать путь к моему старенькому Солярису.

ГЛАВА 4

В штате нашего фонда, конечно, имеется и психолог. Хорошая бойкая женщина – Людмила Борисовна. Хоть ей уже хорошенько за шестьдесят, мы с ней здорово подружились. Поэтому первым делом наутро я иду к ней, на цыпочках минуя кабинет Кинчева.

– Бессонная ночь? – присвистывает Люся, окидывая меня взглядом гестаповца на допросе.

– Что, так заметно?

– Мне – да. Чай? Я тут с мелиссой заварила, тебе, судя по всему, не помешает.

– Давай, ага, – часто-часто киваю я. – От кофе уже тошнит.

– Так, может, от кофе тебе и не спится?

– Нет. Я его уже потом пила, когда, провертевшись до трех утра в тщетных попытках уснуть, плюнула на все и засела за работу, – отмахиваюсь. – Ты же слышала, что Воржев разбился? Я составляла иск о восстановлении в родительских правах. Хочу подать в суд в ближайшее время.

Люся кивает. Седая как лунь, если верить ей самой, лет с тридцати, она носит стильную короткую стрижку, массивные серебряные украшения и свободного кроя брючные костюмы. А еще она много курит. Курит столько, что свисающая с уголка ее алых губ сигарета уже воспринимается как еще один неизменный аксессуар.

– Сигаретку?

– Ну, блин, Люся! Я же бросаю!

– Иногда сам бог велел.

– Ладно. Давай.

Люся ставит передо мной чашку чая и пепельницу. Курить я начала от нервов, когда Воржев меня выставил на улицу. На некоторых этапах моей борьбы с ним количество выкуриваемых сигарет исчислялось десятками. Потом я много курила, уже проиграв. Но через пару лет саморазрушения сумела взять себя в руки и теперь могу задымить лишь иногда. Когда хорошо, но чаще, когда мне плохо.

– Ну, говори уже, не томи. Как съездила? Что сказал мальчишка? Какой у него настрой?

Осторожно пригубляю свой чай, опасаясь обжечься. Убедившись, что тот достаточно остыл, делаю большой глоток и с удовольствием затягиваюсь. Мне удалось справиться со вчерашней сиюминутной слабостью. Сейчас я собрана. И готова, если потребуется, ринуться в бой.

Выпустив носом дым, рассказываю Люське о шокирующем ультиматуме сопляка. Хмыкаю, недоверчиво покачав головой. Я бы рассмеялась, но в том, что происходит, на самом деле нет ничего смешного.