Семь жизней - Монро Нонна - Страница 56

Я не выдерживаю этого взгляда даже сквозь экран. Меня бьет мелкая дрожь, а по спине пробегает холодок. Я отчетливо помню, как она смотрела сквозь меня. Как отмахивалась, упираясь в стену. Я пропитывалась ее болью и страдала вместе с ней, в своем углу. Мне так хотелось обнять ее, прижимаясь всем телом, но, как бы тяжело это не было бы признать, в тот момен, я ей была не нужна. Она умоляла ее забрать. Умоляла этот кошмар закончиться. И он закончился, но следом начался мой.

Чем старше я становилась, тем больше анализировала ее мечту. Почему она захотела уйти? Почему так не мила была ей жизнь? И каждый раз на ум приходит лишь один ответ – тетя Эмма. Именно она отравляла наше существование своими бесконечными придирками. Именно она днями и ночами отчитывала маму, заставляя чувствовать ее виноватой во всем. Именно она подливала бензин в этот костер. И когда мы вспыхнули, она оставила ее сгорать, но не заметила, как погорели мы все.

Эмма коварная и хитрая. Она смогла убедить акушерок указать ее, как мою мать. Я не знаю, какие доводы Эмма использовала и заплатила ли она им, но те охотно пошли на преступление. Интересно, как мама отреагировала на эту выходку? И как смогла ее простить? Я никогда не смогу задать этот вопрос. Никогда не узнаю этих ответов. В моей реальности есть лишь тетя Эмма и ее гребанная забота.

Вспоминаю сон и жалею, что так рано проснулась. Мама снится не так часто, как хотелось бы, но каждый сон с ней наполнен теплом и одновременно холодом. Я радуюсь, когда вижу ее лицо, но расстраиваюсь, что не могу к ней прикоснуться. Так хочется прильнуть к ней и не выпускать. Крепко-крепко обнять, и уловить ее запах. Я так старательно меняла воспоминания, что для меня мама пахнет не алкоголем и сигаретами, а мятой и корицей. Так проще и легче.

Живот урчит, но я не хочу идти на кухню. Эмма опять состряпала дрянную пищу, от которой меня воротит. Ее умение сглаживать углы и создавать идеальную картинку выводит меня из себя. Я хочу стукнуть по столу, швырнуть тарелку в стену и высказать ей все, что думаю. Вылить все, что копилось во мне годами. Скинуть груз с моих плеч на нее. Пускай хоть на секунду она прочувствует все, что чувствую я каждый гребанный день.

Бессонница – это ее вина. От начала и до сегодняшнего дня это ее вина. Она не заметила, как все началось и игнорирует этот факт. Но я помню. Все помню. Помню, как не смогла сомкнуть глаза после смерти мамы. Всю ночь я проплакала в кровати, прижимая одеяло к своему лицу. Будучи ребенком, я воспринимала все не так явно, как воспринимаю сейчас. Тогда я знала, что мама ушла навсегда. И как бы Эмма ни утверждала, что теперь все будет хорошо, я не поверила ни единому слову.

И опять эти вспоминания. Я живу ими. Дышу ими. И только за счет них существую по сей день. Но лишь одно из них не дает мне покоя. Тот самый день, когда кошмар стал явью. Когда ее крик не позволил мне уснуть. Помню выбралась из-под теплого одеяла и тихонечко прокралась к кухне. Мать рыдала на коленях, прижимая руки к груди. Эмма сидела напротив, потирая пальцами виски. Я видела, что ей надоел этот крик и рыдания. Видела, как она хотела встать и уйти. Я же, наоборот, хотела подбежать и обнять, но страх парализовал.

Мама продолжала рыдать, судорожно прикладывая к губам стакан с алкоголем. Ее руки тряслись, голова покачивалась из стороны в сторону. Она блевала на пол и едва не падала в свою же лужу. Эмма ей не помогла встать, не вытерла пол и лицо. Ее равнодушное, но в то же время напряженное лицо выводило меня из себя. В этой битве она предала свою сестру. Оставила одну на поле боя, но не ушла, а продолжила наблюдать.

Медленно восстанавливаю события, приближаясь к самому кошмарному. Мама больше не кричала. Она покачивалась взад-вперед и выла, прерываясь лишь на молитвы. А Эмма… Эмма резко встала со стула и отшвырнула маму. Та ударилась о стену и рухнула на пол. Эмма перешагнула через нее и хотела пойти дальше, но мама начала захлебываться. В тот момент я не выдержала и хотела ринуться к ней, но Эмма заметила меня. А дальше воспоминания покрыты плотным туманом.

Если бы я тогда смогла ее перевернуть. Смогла бы успокоить и обнять, все бы было иначе. Но между мной и мамой была она, и я ничего не смогла сделать.

Элеонора судорожно вздохнула. От воспоминаний и мыслей закружилась голова. Ей больше не хотелось лежать в кровати, но и Эмму она видеть не хотела. Из двух зол, она выбрала большее: скинула одеяло и поплелась в ванную.

Тетя Эмма на кухне слушала радио и легонько пританцовывала. Нора мельком взглянула на нее и быстрым шагом направилась в ванную. В ней вновь кипела злость. Хотелось вбежать на кухню и тут же испортить ей настроение.

Полыхая от собственной злости, она уперлась руками в раковину. Шумно втянула носом воздух и взглянула на собственное отражение. Вновь на нее смотрела бледная девушка с темными кругами под глазами и со спутанными волосами. Она завязала их высоко на макушке и открыла кран. Холодная вода смогла привести в чувство и взбодрить. Нора насухо вытерла лицо полотенцем и вновь взглянула в отражение. Щеки чуть порозовели, глаза больше не выглядели уставшими. Выдавив зубную пасту, Элеонора почистила зубы, еще раз плеснула на лицо холодный воды и только после этого покинула ванную.

Эмма все еще гремела на кухне посудой. Она то расставляла тарелки, то помешивала овощное рагу, то наливала чай. Попутно подпевала себе под нос песню, что звучала из радиоприемника. Улыбка не сходила с ее губ: после обеда она планировала прогуляться с Норой по магазинам. Но последняя не собиралась с ней идти, о чем решила ей напомнить.

– Ты же понимаешь, что я с тобой не собираюсь по магазинам? – бросила Нора, взяв кружку с чаем. Брезгливо оглядев стол, она демонстративно отодвинула от себя тарелку.

– Мы обязаны с тобой сегодня прогуляться, – радостно ответила тетя Эмма, наполняя ее тарелку обедом.

– Я тебе ничем не обязана! – не выдержала Элеонора и ударила руками по столу.

– Не понимаю, почему ты злишься. – Лицо тети Эммы выражало недоумение. Только сейчас Нора заметила, насколько глубоки морщины возле ее глаз. Она выглядела уставшей и сильно постаревшей. Голова наполовину поседела, и сожженные от химии волосы торчали в разные стороны.

– Не понимаешь? – голос предательски охрип. Нора рваным вдохом поймала воздух и продолжила. – Тебе ли не понимать всю мою злость? Не ты ли причина моей злости и ненависти?

Тетя Эмма замерла с половником в руках. Глаза ее наполнились слезами, которые она резко смахнула.

– Что я делаю не так? – шепотом спросила она.

– Живешь. В отличие от нее. – Нора отшвырнула от себя чашку с чаем. Тот пролился на белоснежную скатерть, и медленно стекал на пол.

Элеонора не дождалась ответа и резко поднялась со стула. Ей хотелось перевернуть стол, разбить посуду и вылить овощное рагу за шиворот тете Эмме, но она сдержалась. Нора ворвалась в свою комнату и судорожно начала искать одежду. Стены душили так же, как и тетя Эмма со своей заботой.

Она перебрала несколько джинсов и выбрала черные с самодельными порезами на коленках. Сверху накинула черную толстовку, а поверх толстовки кожаную куртку. Закрыв комнату на ключ, Нора направилась в коридор, мельком заглянув на кухню. Тетя Эмма с рассеянным взглядом сидела на стуле. Чай продолжал капать на пол, но похоже ее это совсем не волновало.

Элеонора была довольна собой. Ей наконец-то удалось заставить Эмму чувствовать себя виноватой. И гордая собой она удалилась на улицу.

Накинув капюшон на голову, она неспешно направлялась в сторону школьного стадиона. Опавшая листва приятно шуршала под ногами, в отличие от ветра. Он беспощадно обдувал кожу, заставляя Нору прятать руки в карманах толстовки. Девушка успела пожалеть, что не взяла с собой наушники. Музыка смогла бы заглушить мысли, что рвали ее изнутри.

Стадион был закрыт, но благодаря дырке в заборе Элеонора с легкостью проникла на территорию. Она направилась к трибунам, на которых все места были свободны. Поднявшись по ступенькам, Нора заняла верхнее сиденье и лениво обвела взглядом стадион. Ни души. Малышня уже отыграла, а старшие собирались здесь ближе к вечеру. Сделав глубокий вдох, она закрыла глаза, пытаясь привести в порядок мысли. Ветер все так же беспощадно дул, вздымая в воздух пожелтевшие листья.