Жаркое лето 1762-го - Булыга Сергей Алексеевич - Страница 75

И так и заснул. И спал крепко, и довольно долго, потому что проснулся уже только посреди ночи, и то уже только тогда, когда к нему в бильярдную вошел Степан, растолкал его и сказал, что их высокопревосходительство желают срочно его видеть. Иван встрепенулся и сразу спросил, вернулся ли Семен. Еще нет, сказал Степан, после сказал: пожалуйте сюда, за мной. И они пошли.

Никита Иванович опять сидел у себя в кабинете за столом, между глобусом и нимфой, и одет он был уже по-домашнему, в дорогущий щегольской халат, которому бы, наверное, сам персидский шах позавидовал. Подумав о шахе, Иван сразу вспомнил Митрия, которого убили в Ропше, и нахмурился. А вот Никита Иванович, тот, наоборот, заулыбался и сказал:

— Рад тебя видеть, голубчик, живым и здоровым. Садись.

Иван сел к столу. Никита Иванович еще раз улыбнулся и сказал:

— Говорят, у вас там было дело жаркое.

— Ну, это как кому, — уклончиво сказал Иван. И замолчал. Никита Иванович подождал еще немного, понял, что Иван больше ничего говорить не собирается, и уже улыбаться не стал, а, наоборот, сказал очень серьезным голосом:

— Знаю, о чем ты думаешь, голубчик. Знаю! Что я вот здесь сижу себе и в ус не дую, а ты скачешь по лесам, мотаешься, ночей не спишь, подставляешь лоб под пули, и что тебе за это будет? Ничего. Только три аршина казенной земли. А мне канцлерство, мне десять тысяч душ и сто тысяч рублей. И что еще?

Иван молчал. Он растерялся. Зато Никита Иванович опять заулыбался и продолжил:

— И еще мне ноздри, дыбу и четвертовать, вот что ты еще забыл, голубчик.

— Как? — спросил Иван.

— А очень просто, — ответил Никита Иванович. — Так мне они вчера сказали, братцы эти, Гришка да Алешка. Когда она уехала, и ты, я думаю, ее там видел, они остались здесь, все четверо. И их старший, Гришка, мне сказал: а ты что думаешь, дядя, мы ничего не видим? Нет, видим все, сказал. И шкуру с тебя спустим, дядя, и на барабан натянем, чтобы было цесаревичу на чем играть. И играть ему в это всю жизнь, потому что того, что ты затеял, ему не видать никогда!

Иван молчал.

— Но это еще что, — сказал Никита Иванович уже совсем нерадостным голосом. — А хуже было то, что Неплюев при том стоял рядом. И смеялся, пес! Негромко, но я слышал. Неплюева помнишь?

— Помню, — сказал Иван. И сразу живо увидел, как Неплюев вел Павла Петровича к карете, тащил его за руку.

— Неплюев битый пес! — тихо сказал Никита Иванович. — Неплюева так просто не проведешь. Даже Бирон Неплюева не взял. А ведь Неплюев был тогда вместе с Волынским. И после Волынского на плаху, а Неплюева к чинам! Вот как он тогда вывернулся, даже, еще раз говорю, Бирон его не удержал. И так и теперь он хочет, чую, чтобы его опять к чинам, а нас, грешных, куда? Вот какие здесь дела творились, покуда вы ездили в Морью. А сегодня, уже в ночь, когда ты уже вернулся, я из Сената к государыне поехал, а меня там не приняли. Сказали: легла почивать. И усмехались весело! А стоят сегодня там преображении. Значит, что я теперь должен думать о Трубецком, ведь это его полк?!

Иван, не отвечая, смотрел в стол, как будто он был в этом виноват. А Никита Иванович встал и медленно прошелся взад-вперед по кабинету, потом остановился и сказал:

— Что-то там случилось, чую. Что-то очень важное. Рассказывай.

Иван начал рассказывать. Никита Иванович слушал его очень внимательно, ничего не уточнял, не переспрашивал, и только когда Иван уже совсем замолчал, он медленно провел руками по щекам и сказал:

— Беда какая! — и опять прошелся к окну и обратно, остановился и еще сказал, теперь уже спокойнее: — Ну а может, это даже к лучшему. Но тут нужно хорошо еще подумать, даже очень хорошо!

И он опять взялся руками за щеки. Иван встал. Никита Иванович улыбнулся ему и сказал:

— А ты, голубчик, отдыхай. И ни за что не тревожься. Это уже пусть моя голова болит об этом. — И замолчал, потом спросил: — Ты что-то хочешь сказать?

— Нет, ничего, — сказал Иван. Потом все же добавил: — Да, и еще вот что. Иван Перфильевич вас спрашивал. О нем Карп Львович говорил…

— Я про это уже знаю, — поспешно перебил его Никита Иванович и тут же сердито добавил: — Это господин Елагин, ее новый секретарь, это я о государыне. Ума не приложу, зачем это я ему вдруг так срочно понадобился! — И тут же поспешно продолжал: — Да ты, еще раз говорю, ни о чем не тревожься. Ты лучше иди, отдыхай. А то вдруг у тебя завтра хлопотный день выдастся. Вдруг, к примеру, надо будет какую-нибудь бумагу отвезти на подпись. Вот только Губин вернется и тоже передохнет маленько, так после сразу собирайтесь ехать. Чтобы Иван Перфильевич ко мне больше не бегал. А пока ступай, ступай.

Иван чинно откланялся и вышел. На душе у него было гадко. Он шел к себе и думал, что какая получилась кутерьма, и ей еще конца-краю не видно. А добра не видно и подавно! Эх, лучше бы ему бы совсем сейчас из Померании сюда не ездить, а оставаться в штабе при Румянцеве. Тем более, ведь же Сивцов говорил, что у тебя, Иван, Бычок крепко хромает, сводил бы ты его к Феликсу, не оставляй это на Мишку, а я вместо тебя Жукова пошлю. И пусть бы ехал этот Жуков, пусть бы сейчас скакал туда-сюда, вертелся, а Иван сидел бы в Померании вместе со всем корпусом и ждал курьера с пакетом, а в пакете новая присяга. Кому надо! Так нет, думал Иван, входя к себе, нет же, купил это колечко! Переплатил втридорога. Потому что, как ему сказали, это не простое колечко, а заговоренное. Всегда будете вместе: что бы где бы ни случилось, а вам все равно. Потому что вы только посмотрите, господин ротмистр, какой чистый камень, какая красная кровь — как настоящая! И он поверил и взял. И сказал: не надо Жукова, я сам поеду. Подумав так, Иван сел на софу, достал из-за пазухи портмонет, а из портмонета то колечко и принялся его рассматривать и думать об Анюте. Долго он его рассматривал и также долго думал, а после тяжко вздохнул, убрал колечко, наполовину разделся и лег. Лежал, ворочался, а сон не брал. Долго не брал! А после как-то вдруг сморил — совершенно неожиданно и незаметно.

ГЛАВА ТРИДЦАТЬ ЧЕТВЕРТАЯ

Пуля летит быстро

Спал Иван крепко, ничего ему не снилось. А когда утром проснулся, то первым делом позвал Степана и спросил, не слышно ли чего про господина майора. Степан сказал, что ничего. Иван нахмурился, потому что было уже совершенно понятно, что с Семеном что-то случилось. Но говорить об этом не хотелось, и Иван молчал. Зато Степан сказал:

— Да вы не беспокойтесь, ваше благородие. Их высокопревосходительство вашего товарища в обиду не дадут. Они или скажут кому надо, или где-нибудь не поскупятся. Будете вы еще с ним водку трескать. За милую душу!

Иван строго глянул на Степана, потому что очень не любил, когда холопы себе много позволяют… Но после и сам усмехнулся, подумал: ерунда все это, встал и подошел к окну, глянул во двор. Во дворе стояли две кареты. Опять гости, подумал Иван — и спросил, а что их высокопревосходительство, не спрашивал ли он чего или не передавал ли. Нет, сказал Степан, куда там, столько кутерьмы сегодня, даже больше, чем вчера. Так и снуют они! Кто они? — спросил Иван. Господа, сказал Степан многозначительно. И тут же вдруг спросил:

— А чего это вы, ваше благородие, о своем человеке совсем забыли, о Василии? Не интересуетесь совсем.

Иван сразу застыл. Базыль, подумал он, а ведь и правда! А Степан продолжал важным голосом:

— Так вот, ваше благородие, пока вас тут не было, пока вы отъезжали по важным делам, ваш человек сюда два раза приходил. Первый раз постоял и ушел. А во второй раз его их высокопревосходительство к себе потребовали и долго с ним беседовали. И после ваш человек как ушел, а уходил — весь светился, так больше́ что-то не показывается. Вот я и удивляюсь этому.

Иван задумался. После сказал:

— Хватит болтать. Иди вели накрыть на стол. Нет, сперва дай побриться.

Степан ушел. А Иван переоделся в свое офицерское. Степан принес побриться, он побрился. Брился он долго, тщательно. Ну так еще бы, думал он, глядясь в зеркало, может, бумагу повезу на подпись, а меня там самого возьмут и повезут к Шувалову. Или кто там сейчас этим заправляет? Привезут, а я небритый, Шувалов разозлится и начнет орать: собака, что за вид, как тебя клеймить такого заросшего, да ты клейма не достоин, клеймо казенное, а ты, вор, чей?!