Жаркое лето 1762-го - Булыга Сергей Алексеевич - Страница 13

— У меня чутье, Иван. Я же прирожденный охотник. Поэтому я сразу понял, почуял, что ты меня не предашь! — Тут он даже взял Ивана за пуговицу мундира, дернул ее, будто хотел оторвать, и сердито спросил: — Разве не так?

— Так! — растерянно сказал Иван. — Я присягал!

— Э! — насмешливо сказал царь, отпуская Иванову пуговицу. — Если бы все было так просто, Иван. А то как раз наоборот: те, которые крепче клянутся, после первыми и предают. Но мы не о них сейчас говорим, а о тебе. Неси, Иван, службу, выполняй, что тебе было велено, а я помню, что я тебе обещал. Я говорил, что ты потом можешь просить чего хочешь. А можешь, — сказал он и даже усмехнулся, — а можешь и уже сейчас попросить. Так чего ты хочешь, Иван? — продолжал он, опять беря его за пуговицу. — Ну! Говори!

Иван крепко смутился, но все же сказал:

— Благодарю, ваше величество, но я сперва отслужу, а потом уже буду просить.

— И правильно! — сказал царь. — Правильно! Я бы сам так же на твоем месте ответил. Да и чего тут спешить? Служба у тебя будет недолгая. Сейчас я приеду туда обратно и распоряжусь, чтобы тебе сюда прислали эскадрон. И потом завтра тебе надо будет с ними один день здесь пробыть, а уже послезавтра, я так думаю, я опять сюда приеду, это будет утром, и мы это дело совсем завершим. Вот и все!

— А… — сказал было Иван, но, посмотрев на царя, сразу замолчал.

Царю это понравилось, он одобрительно кивнул, после сказал:

— И не забывай, что на тебя возложена великая честь — охранять государыню. И охранять с особым тщанием. Ты меня понял?

Иван отдал честь.

— Вот это хорошо, — сказал царь. — Люблю, когда мне не задают лишних вопросов. Мы же не малые дети, Иван, мы же и так все понимаем. Правда?

Иван кивнул.

— Ты чего это?! — сердито спросил царь. — Мы с тобой что, водку пьем? Ты почему мне киваешь? Ты на службе или где?!

Иван встал во фрунт и отдал честь.

— Вот так оно намного лучше, — сказал царь уже не так сердито. — Распустила вас тетушка. Вот что такое бабье воспитание! Так и Пауля испортили. Он теперь не будущий солдат, а неизвестно кто. Кисель какой-то! А!

Тут царь вдруг резко развернулся и пошел по аллее. Но уже шагов через пять опять так же вдруг резко остановился, обернулся и сказал Ивану:

— И еще вот что помни: отныне ты никому, кроме меня, не подчиняешься. Только мне и присяге, понятно?!

Иван отдал честь. Царь засмеялся и сказал:

— Я рад, что ты мне попался. И Дружок тоже сразу тебя признал. Помнишь Дружка?

— Так точно! — ответил Иван.

— Пф! — в сердцах воскликнул царь. — Какие вы все скучные, Иван! С вами просто умрешь со скуки! — Тут он опять развернулся и, уже больше ничего не говоря, пошел по аллее и очень быстро скрылся за деревьями.

А после в той же стороне зацокали копыта — и они все уехали. Иван постоял еще немного, послушал, но больше ничего не услышал и пошел обратно. В голове у него все было перепутано, думать ни о чем не получалось.

Когда Иван вернулся ко дворцу, там возле парадного входа стояли давешние караульные — несколько солдат во главе с сержантом. Судя по мундирам, это были семеновцы. А так, конечно, это был не караул, а черт знает что, потому что половина их была без ружей, а один солдат даже без шляпы. И, что всего ужаснее, так это то, что они всего этого нисколько не смущались. Мало того: они даже и не подумали приветствовать Ивана, а только теснее сбились в кучу. Ладно, подумал Иван, не мое это дело, не хватало мне еще с пехотой разбираться. И, остановившись перед ними, он, не скрывая раздражения, спросил:

— Вы кто такие?

— Семеновские мы, — очень спокойным голосом ответил сержант. — Второй батальон, рота капитана Тягунова.

— А сам ты кто? — спросил Иван.

— А сам я сержант Колупаев, — ответил сержант, по всему видно — человек бывалый. И еще он слишком много себе позволяет, очень сердито подумал Иван.

А сержант опять заговорил все тем же спокойным голосом:

— Да вы, ваше благородие, не гневайтесь. Мы тут уже три года. Заменяемся, конечно! А так все равно три. И здесь всегда тихо. А вы, позвольте спросить, из самого оттуда только что?

— Да, только что, — сердито ответил Иван. — Сколько вас здесь всего?

— Здесь четверо, — ответил Колупаев. — И в караульном еще столько же. И еще в казарме тоже столько. Там спят.

— Так! — сказал Иван, чтобы хоть что-нибудь сказать. И сразу опять подумал, что здесь черт знает что творится, что царь прав, что это все бабье воспитание…

Но спохватился и убрал руки за спину, покачался на каблуках, после еще раз — теперь уже по одному рассмотрел караульных — и заговорил уже вот как:

— Ладно, пускай будет так. Только чтобы привели себя в порядок. Это, значит, шляпы, ружья, подсумки и все остальное. Потому что это служба. И остальным тоже служить! Ты, — и он указал на одного из солдат, — сейчас сбегаешь к ним и приведешь их всех сюда. И чтобы не в таком собачьем виде! А чтобы при оружии, по форме, и чтобы блеск в глазах! А не то зарублю! — И тут он и вправду схватился за шпагу. Но после сразу успокоился и убрал руку, потому что это было напускное, и продолжал уже нормальным голосом: — А ты, Колупаев, пока пойдешь со мной и покажешь все наше расположение. Ну, или парк. Пойдем!

И они пошли. Расположение, как того и опасался Иван, было весьма неудачным. То есть, с одной стороны, это был, конечно, очень красивый, ухоженный, настоящий царский парк. Но если смотреть с другой, служебной стороны, то местность тут была весьма пересеченная, вся густо поросшая кустами и деревьями. Также много было всяких гротов, беседок, фонтанов или даже просто отдельно стоящих статуй, которые сильно усложняли обзор. И вот что еще: где кончалось их расположение и где начиналось расположение майора Игнатьева, а он держал здешний Большой дворец, понять было невозможно. Да и самого Игнатьева, сказал Колупаев, тоже никогда нигде не доискаться. «А вот зато щеки у него, вы извините, ваше благородие…» — начал было Колупаев… Но спохватился, замолчал и повел Ивана дальше. Дальше был причал и берег моря. Ночь была светлая, белая, но все равно это уже был не день. Колупаев показал направо и чуть в море и сказал, что в хорошую погоду отсюда видна Петропавловская крепость. Иван стал смотреть туда, куда показал Колупаев, но ничего, конечно, не высмотрел, зато вспомнил про Литейную и про все тамошнее остальное, ему сразу стало очень досадно, и он отвернулся. Но тут же опомнился и повернулся обратно, а после посмотрел на Колупаева и как бы между прочим сказал, что за подобный неуставной вид он бы у них в Померании из передовой траншеи не вылезал бы. Колупаев покорно молчал. Тогда Иван сказал, что это только начало и что пусть он, Колупаев, всем своим скажет, что с завтрашнего дня у них начнется новая, настоящая служба. Колупаев согласился, что начнется, после пробурчал что-то себе под нос, вроде как что-то про немцев, и они пошли обратно.

Там их ждали уже все двенадцать подчиненных Колупаева. Теперь в них порядка было много больше, это Иван сразу отметил. Но промолчал, прошел вдоль строя и, конечно, нашел кое-какие неполадки, однако опять ничего насказал, потому что сразу брать в короткие гужи нельзя. И он дал отмашку, постоял, еще раз осмотрел их всех и сказал, что поступил такой приказ, чтобы они сегодня в ночь стояли в карауле все. И они будут стоять! Зато потом их сразу всех сменят. Подойдут драгуны, эскадрон, может, даже, он уже подходит. Но пока они будут стоять и ждать драгун. И еще вот что, чтобы зарубили на носу: караул сегодня наиважный. Вот он сейчас от них уйдет, потому что у него еще есть другие дела, а Колупаев их расставит, всех, а он, господин ротмистр и с сегодняшнего здешний комендант, через полчаса выйдет обратно и все проверит. И если вдруг не дай Бог что, то он тогда будет лично ходатайствовать перед вышестоящим начальством, чтобы их всех заперли в Померанию — немедленно. Колупаев стоял, вытянувшись во фрунт, и молчал, так же молчали и солдаты. Иван еще раз повторил: