Слово о слове - Елизаров Евгений Дмитриевич - Страница 36

Таким образом, уже самой природой знакового обмена изначально предопределено, что порождаемое вечным порывом человека к добру и свету, слово несет ему не одно только благо. Противостояние духа и плоти, материального и идеального приносит какие-то плоды и здесь. Впрочем, как кажется, именно двойственная природа знака, именно вечный круговорот материи и духа, который образует самую сердцевину любого знакового обмена, делает возможной ту высокую миссию слова, итогом которой становится формирование человеческой души. Вне этого противостояния и этого вечного взаимообращения их друг в друга ее становление было бы просто немыслимо. Ведь даже понятие добра не может родиться там, где нет дыхания противоположной ему стихии ("что делала бы благость без злодейства?"); в незнающей душевной боли Вселенной не может родиться средство ее нравственного исцеления.

Но было бы непростительной ошибкой полагать, что именно (и только) духовная составляющая слова является средоточием каких-то высших нравственных ценностей, в то время как вещественная же оболочка должна служить естественным полюсом притяжения всего того, что омрачает и тяготит нашу совесть. Многоцветность реальной действительности не может быть сведена к вот такой унылой черно-белой копии. И даже святоапостольское: "буква мертва, а дух животворит" в затрагиваемом здесь аспекте требует своего разъяснения, ибо и в самом деле всем нам должно быть служителями духа. Ведь вовсе не одним только незнанием тех максим, что проповедуются Павлом, происходит убиение слова, которое кончается вполне физическим распятием пророков…

Вглядимся пристальней.

Слово живет своей жизнью, менее всего оно может быть уподоблено чему-то застывшему и недвижному. Лингвистический фокус всей полноты бытия рода, оно вбирает в себя без исключения все его определения, но все-таки в каждый данный момент его истории оно отображает что-то свое, присущее именно этому периоду. Вслед за изменением конкретно-исторического способа существования человека что-то исключается из его содержания, что-то, напротив, обогащает его. Впрочем, жизнь слова неотделима от судеб его носителя не только потому, что оно обязано в точности отражать их. Никакой знак не может быть низведен до пассивного страдательного начала, и само слово в значительной мере предопределяет исторические пути народов. Поэтому и все судьбоносные повороты жизненного их уклада формируют содержание ключевых понятий их быта, и, наоборот, изменение существа этих понятий способно формировать новые исторические ориентиры, новые национальные цели.

Но вспомним то, о чем говорилось выше. Это только поверхностному взгляду может показаться, что содержание если и не каждого, то во всяком случае подавляющего большинства слов совершенно независимо от содержания если и не всех, то во всяком случае подавляющего большинства других (а то и вообще трансцендентно по отношению к ним). На деле полная семантическая структура любого знака в состоянии без остатка растворить в себе содержание всей созданной его носителем культуры. Слово в полной мере может быть уподоблено таинственным лейбницевским монадам, то есть некоторым неразложимым далее и вместе с тем обладающим ярко выраженной индивидуальностью сущностям, каждая из которых по-своему воспроизводит в себе всю структуру Макрокосма.

Но раз так, то уже простая логика способна показать, что имманентные определения любого знака – пусть и косвенным образом – в обязательном порядке входят в содержание всех других. Абсолютно трансцендентное содержанию всех других, никакое слово вообще немыслимо. Меж тем, это имеет свои следствия.

В самом деле. В силу этого обстоятельства любое сколько-нибудь заметное изменение содержания какого-то одного знака обязано влечь за собой – пусть и микроскопическое – изменение внутреннего смысла сразу всех остальных, образующих общий тезаурус социума. Никакие трансформации значения одного не могут пройти бесследно для всей совокупности других. И уж тем более, если это касается ключевых знаков эпохи.

Между тем, как уже говорилось, существует довольно жесткая связь между вневещественным содержанием знака и физическими особенностями тех материальных структур, которые образуют собой органическое тело самого субъекта информационного обмена. Это движение, как мы помним, не останавливается ни на минуту и охватывает собой все уровни организации живой материи: биологический, химический, физический… Другими словами, оно проявляется не только в форме видимой внешнему наблюдателю механики исполнительных органов нашего тела, но и в сокрытой от инструментально не вооруженного взгляда активности функциональных систем организма, в определенности движения клеточных структур и так далее, не исключая, возможно, ни характеристики молекулярного, ни даже атомарного уровня строения человеческого тела.

Но если полное содержание какого-то одного слова способно вобрать в себя все определения всей культуры народа, то и структура того материального движения, что делает возможным прямое обращение образа в знак, в свою очередь, не может быть чуждой структуре того потока активности, в котором воплощается определенность значения любого другого слова. В известном смысле и здесь должно существовать то же соотношение между общим и единичным, которое наличествует в семантике знаков. Там общее – это совсем не механическая сумма единичных. Точно так же и единичные – это вовсе не части целого, которые, подобно простым кирпичам, всегда остаются тождественными самим себе независимо от того, что именно складывается из них, – тюрьма или храм. В какой-то степени было бы справедливым сказать, что полное содержание различных знаков идентично, как идентичен один и тот же пейзаж, рассматриваемый сквозь разные светофильтры. Любой из этих фильтров в состоянии выявить все особенности предмета, и все же каждый отображает его по-своему, в своем специфическом свете, который скрывает одни детали, но вместе с тем выявляет другие. Поэтому и различия между общим и единичным там не могут быть описаны с помощью одних только количественных соотношений, требуются какие-то качественные определения.

Так и здесь, где речь идет о структурах развертывающегося сразу на всех уровнях движения, которые сообщают разную тональность в сущности одному и тому же потоку двигательной активности. Согласованная ритмика, пластика, амплитуда движения всех образующих плоть живого тела элементов сливается в некоторый единый генеральный тип, общую формулу, интегральный алгоритм. Вновь прибегая к образным сравнениям, можно было бы сказать о некоторой единой музыкальной теме, одновременно исполняемой всем оркестром, – вот только каждый раз – с каждым новым речением – общая окраска этой темы оказывается разной.

Словом, сопровождающая каждый знак каждая данная структура движения, которое и обеспечивает трансмутацию идеального образа в извне фиксируемую материализованную его плоть, образует собой одну из бесчисленного множества вариаций в сущности одной и той же музыкальной темы.

Но задумаемся вот над чем.

Любая из этих "вариаций" представляет собой вполне физический процесс. Между тем, любой материальный процесс обязан согласовываться с течением всех других, которые протекают вокруг него и образуют для него внешнюю реальность. Правда, допустимо считать, что какие-то процессы могут протекать и наперекор многому: собственно, жизнь даже и немыслима без определенного "противотечения" абиотической природе. Но все же следует помнить, что одним из основных законов организации бытия живой материи – даже при сохранении некоторого противостояния – является сохранение равновесия, вернее сказать, некоторой гармонии со всей окружающей средой. Только полная гармония дает шанс на сохранение и развитие вида. Поэтому и здесь ритмика, пластика, амплитуда, траектория движения всех структурных элементов, что непрестанно на протяжении всей человеческой жизни исполняют эту "генеральную тему", должны быть гармонизированы не только с общими характеристиками бытия всех других субъектов общения, но и с ландшафтом региона, и с ритмикой сезонных колебаний климата, и с особенностями геофизики, и так далее, и так далее, и так далее…