Князь Александр Невский и его эпоха - Андреев Василий Степанович - Страница 35

Е.А. Рябинин

Водская земля Великого Новгорода и Александр Невский. Исторические и археологические реалии

Данное сообщение посвящено некоторым результатам историко-археологического изучения порубежной русской территории — Водской земли Великого Новгорода — в эпоху князя Александра Ярославича Невского.

По единодушному мнению исследователей, название Водской земли (а с конца XV в. — и Водской пятины) связано с этнонимом иноязычного финно-угорского федерата Северо-Западной Руси — води, упоминаемой летописями с XI в. Но Эта же территория с начала II тысячелетия н. э. вошла и в зону массового славянского освоения, определившего прочное вхождение региона в границы новгородских владений. Судя по скудным сообщениям средневековых источников, Водская земля охватывала Ижорскую возвышенность в западной части современной Ленинградской области, благоприятные для пашенного земледелия того времени почвы которой определили ее значение как одной из главных житниц Великого Новгорода. На севере она доходила до побережья Финского залива, на востоке граничила с Ижорской землей, с юга по прибрежной полосе Луги соседствовала с Лужской «волостью». Военно-административным центром Водской земли являлась крепость Копорье, каменные укрепления которой были возведены в конце XIII в.

Особое положение в системе административного деления новгородского порубежья занимали низменные и болотистые участки, тянущиеся к западу от Ижорского плато до Лужско-Нарвского междуречья. Еще в конце XV в. здесь размещались погосты с дополнительным наименованием «в Чуди», указывающим на особый этнический статус их обитателей. Эти районы в Водскую землю не входили, хотя и включались в состав новгородских владений. Именно здесь располагалась густая сеть поселков нерусского населения, потомком которого является современная водь — малая прибалтийско-финская народность, ныне представленная лишь несколькими десятками человек, но еще в середине XIX в. насчитывавшая более 5000 человек[287]. Окружающее русское население обычно называло водь «чудью» или «чудьей», а ее язык «иудейским».

Археологическое изучение рассматриваемой территории продолжается уже более 100 лет и связано в основном с раскопками тысяч погребений древнерусского времени, сконцентрированных на Ижорской возвышенности. Последние двадцать лет планомерные исследования памятников на западе Ленинградской области осуществляются автором, вскрывшим около 500 погребений и ряд поселений, что позволило проследить динамику изменений в материальной и духовной культуре славянских и «чудских» обитателей края с XI по XVI–XVII вв. Особый интерес представляют намечающиеся по археологическим данным кардинальные сдвиги в развитии этих традиций, относящиеся ко второй четверти — середине XIII в. Некоторые из них, на наш взгляд, поддаются исторической расшифровке в контексте деятельности князя Александра Невского в Водской земле.

Исследование археологических объектов показало, что древнерусское освоение порубежной территории началось в XI в. Его осуществляли славяне-земледельцы, шедшие из Приильменья в поисках новых пашенных земель. Основным центром притяжения крестьян стала Ижорская возвышенность, где зафиксировано свыше 10.000 курганов и жальничных могил. Здесь возникали первые славянские деревни, вырубались окрестные леса и очищенные участки засевались рожью, пшеницей, ячменем, льном. Крестьяне держали лошадей, коров, овец, косили для скота сено, ловили в реках, озерах и на Финском заливе «рыбу белую всякою ловлей».

В процессе своего расселения славяне вошли в соприкосновение с водскими коллективами, обитавшими на Ижорской возвышенности. Многообразные, в том числе и брачные, связи способствовали сложению в контактных зонах областной этнокультурной общности (при доминирующей роли носителей славянского языка), которая, по-видимому, и выступает в новгородских летописях под названием «вожан», а в западноевропейских источниках — «вотландцев». За пределами возвышенности проживала почти не затронутая славянским влиянием финноязычная «чудца».

В XII в. рассматриваемый регион впервые подвергается вражескому вторжению извне. Под 1149 г. летопись фиксирует поход в Водскую землю крупного отряда еми, наголову разбитого новгородцами[288]. Ответной реакцией Новгорода на опасность с севера явилось возведение во второй половине этого столетия дерево-земляных крепостей на окраине глинта, которые прикрывали путь из финского залива по впадающим в залив рекам. Такие острожки были наследованы автором у деревни Кайболово на реке Суме и у деревни Воронино на реке Воронке[289]. Их появление окончательно закрепило политическое господство Новгорода на северо-западном порубежье.

Судя по материалам погребений, сельское население края в XI–XII вв. и частично в XIII в. стойко придерживалось языческих традиций[290]. Еще в XII в. спорадически практиковался обряд сожжения умерших. Постоянно фиксируются и элементы «огненного» очистительного ритуала. Так, площадка в основании курганной насыпи предварительно обжигалась ритуальным костром, умершего же клали поверх мощного слоя угля и золы. Нередко наблюдались и более сложные обрядовые действия. По краю погребальной площадки, в центре которой помещался умерший, вырывалась круговая канавка. Ее заполняли легким горючим материалом (ветками, соломой) и затем поджигали. Огненно-дымовая завеса скрывала от участников похорон мертвеца, одновременно ограждая его от живого мира. Такая имитация сожжения покойника известна в различных древнерусских областях; очевидно, именно к ней применялся термин «дымы», упоминаемый в житийном рассказе о Константине Муромском (XI в.) при описании языческих «действ».

Важной составной частью похоронного ритуала являлся поминальный пир (страва), о чем свидетельствуют постоянно встречающиеся под дерном насыпей черепки битой посуды и кости животных. В XI — первой половине XIII в. древнерусских крестьян хоронили в основании насыпи. Наблюдается различная ориентировка умерших (положения головой на север, восток, запад). Положение рук — самое разнообразное; руки, скрещенные на груди, для этого периода не были зафиксированы ни в одном случае. В ногах обычно ставили горшок с пищей. Рядом с умершими женщинами клали серп, мужчин погребали с косой-горбушей или с топором, иногда — с острогой, копьем, боевой секирой, набором стрел. К поясу прикреплялись нож в чехле и футляр, содержащий кресало и кремень для высекания огня. Таким образом, по представлениям современников, умерший в потустороннем мире нуждался в вещах, которыми пользовался в повседневном быту.

К рассматриваемому времени относится наивысший расцвет языческой культовой пластики. В женских погребениях часто встречаются бронзовые амулеты в виде миниатюрных воспроизведений предметов быта, являвшиеся, по образному выражению Б.А. Рыбакова, «языческими письменами», запечатлевшими архаический круг семейных верований[291]. Поистине массовое распространение имели зооморфные подвески в виде коня и птицы; такие амулеты носились женщинами и, по древним представлениям, обеспечивали плодовитость[292]. Последнее же при крайне высокой детской смертности являлось важнейшим фактором выживания и продления рода средневековых коллективов.

В еще более яркой форме языческие традиции отражены в обряде летописной «чудцы». Это население в первых веках II тысячелетия н. э. продолжало практиковать сожжение умерших, прах которых вместе с углями погребального костра рассеивался на поверхности земли.

Переломный момент в развитии древнерусской курганной обрядности приходится на вторую четверть — середину XIII в. В этом убеждают материалы раскопок серии могильников, осуществленных в окрестностях центра Водской земли Копорья. Именно в середине столетия неожиданно прекращается функционирование крупного курганного кладбища у деревни Бегуницы. Остальные могильники, расположенные в радиусе 7–12 км от указанного памятника, использовались и позднее, однако их обряд претерпевает существенные изменения. Умерших перестают погребать на поверхности курганной площадки, а помещают в могильные ямы, вырытые в ее центре. Могилы первоначально выкапывались на глубину всего лишь 5–15 см, т. е. имели еще сугубо символический характер. Но данный факт приобретает особое значение в связи с тем, что само появление «символических» подкурганных ям прямым образом кореллируется с исчезновением обычая помещать с умершим орудия труда, оружие, бытовой инвентарь и посуду. Уже не прослеживаются пережитки «огненного» ритуала, а весьма неустойчивая в прошлом ориентировка постепенно заменяется однообразным положением головой к западу. Налицо ослабление языческих черт обряда при заметном усилении христианских традиций.