Новый век начался с понедельника - Омельянюк Александр Сергеевич - Страница 150

Такие душевные порывы Платона были теперь вполне объяснимы.

Его жена Ксения не только мужала, матерела, но и, как все, старела, причём не только телом, но и душой.

Она всё менее нуждалась в ласках мужа, всё реже и реже сама вызывала и провоцировала их, всё меньше млела под ними, редкими и эпизодическими, а то и вовсе обходилась без них.

Дети и внуки Платона, повзрослев, жили отдельно. Теперь вот и Кеша завёл любимую девушку и с отцом виделся редко. А когда виделся, то им не хватало времени всё обсудить, в том числе и самое важное.

Да и с Ксенией дела и отношения всё больше становились обыденно-повседневными, заключающимися всё более во взаимном сотрудничестве.

Поэтому в большой душе Платона образовался избыток не отданной людям любви, тепла, ласки и нежности. И всё это требовало своего приложения, и отразилось в отношениях Платона к Тане и заботе о Мане.

Но осенние трудовые будни постепенно успокоили взбудораженную душу поэта. Опять состоялась большая перегрузка товара с нижегородской на минскую машину, причём в непогоду.

– «Сиклон на юге принёс дожди!» – на всякий случай проинформировала Надежда своих коллег.

В перерыве работы, в процессе перекура и разговора о разном, Иван Гаврилович начал исподволь, в перспективе, на всякий случай набиваться в гости к шофёру Владимиру из Нижегородской области:

– «Володь! А у тебя куры есть?».

– «Да! Три!».

– «А петух?».

– «Два!».

– «А ради гостей одного можно и забить!?».

– «Легко!».

– «Вместе с гостями!» – подсказал Платон хозяину выход из положения.

Повеселившись, вновь принялись за работу.

Позади было тёплое и плодородное, хотя и для Платона омрачённое смертями близких, лето.

Оно стало последним загульным и для кота Тихона. Приехав на дачу позже своих кошек, и почуяв на своей территории запахи чужих котов, Тиша рьяно принялся тогда за выведение крамолы.

Он стал не только успешно гонять и драть чужаков, но и усиленно орошать, метить свою территорию. И в этом порыве он так увлекался, что иногда метил и посторонние предметы, включая ноги своей хозяйки, чем вызвал её гнев.

Поэтому приговор ему был обеспечен.

И хотя Платон долгое время был категорически против порчи кота, но теперь и он был вынужден согласиться. Ксения, наплакавшись, свозила беднягу на экзекуцию, которую Тихон перенёс стоически.

Позже, поглядывая на успокоившегося, кастрированного кота Тишку, хозяйка прозвала его Омлетиком.

Осень тоже выдалась тёплой и, в основном, сухой, но с избыточным атмосферным давлением.

Это, видимо, сказалось на некоторой престарелой части некогда интеллигентного населения столицы.

При подходящем к остановке трамвае, пожилой, неполный мужчина болезненно-интеллигентного вида и такой же национальности, упираясь в висящую через правое плечо Платона сумку, пытался сдвинуть её владельца, и пролезть в щель между ним и трамваем.

После второй, более назойливой и ощутимой попытки Платон не выдержал:

– «Ну, куда?».

– «В шизду!» – неожиданно, и очень тихо объяснил неподдающемуся бывший интеллигентный человек.

– «Куда-а?!» – больше удивился, чем возмутился Платон.

– «В шизду-у!» – также тихо и вкрадчиво продолжил изощрённый нахал.

– «А! Помнишь ещё!?».

– «И ты туда же!» – пытался тот взять к себе в партнёры Платона, возможно и не слыша его ответа.

– «Нет! Я в трамвай!» – отодвинул хама Платон.

В трамвае Платон, про себя рассуждая о посетившем некоторые слои, якобы интеллигенции, хамстве, вспомнил одно из последних коллективных посещений, так одно время всем понравившейся, ближайшей столовой.

Уже во время приёма пищи, на безобидную, но интеллектуально шутливую реплику Платона последовало зычное и привычное от Надежды:

– «Ты, что, дурак?!» – как всегда, та схамила не по злобе, а по обыкновению.

Начавшая было смеяться над шуткой Платона, Нона, от неожиданности и удивления, чуть было не выплюнула содержимое своего невольно открывшегося рта в тарелку.

Судорожно проглотив вываливающееся, она не выдержала:

– «Надь! Ну а ты-то…, что?!».

Давно привыкший к перлам невоспитанной хамки, Иван Гаврилович тоже сменил свою улыбку.

Он вздохнул и сумрачно закряхтел, глядя не на неё, а на Платона.

– «Надь, ты обратила внимание, что я на тебя не обижаюсь?!» – не желая портить трапезу товарищам более решительным и фривольным ответом, вежливо и участливо спросил Платон.

– «Делай выводы!» – вовремя и радостно поставил на место начальницу и точки над «и» нетерпеливый Иван Гаврилович.

– «Так это ты же на меня обижаешься, а я на тебя нет!» – словно пропустив мимо ушей обидное уточнение Гудина, обращаясь к Платону, пыталась лицемерно примазаться к интеллигентам и отмазаться от дураков, удивлённая таким дружным ответом коллег, Надежда.

Специально приотстав от женщин, уже поднимаясь из-за стола, Гудин с Платоном всё ещё зубоскалили по поводу происшедшего.

Платон, кивнув на соседний стол, где по свинячьи ело лицо выраженной национальности, почти риторически произнёс:

– «Ваньк! Будь на моём месте, например… еврей, он бы, наверно, своим недопитым компотом плеснул бы невзначай Надежде в рожу?!» – под гогот Гудина отвёл душу всё ещё обиженный на самодурку Платон.

– «О чём это Вы?!» – уже на улице насторожилась начальница.

– «Да о… компоте» – первым нашёлся Платон.

– «От… обиды, что ли?!» – второй потерялась Нона.

Внутренне всё же не уважая всех своих подчинённых, Надежда, как человек недалёкий, сама издавна очень боялась всяческого начальства.

Поэтому, когда в офис заходили покупатели из властных структур, она относилась к ним с подчёркнутым пиететом.

По очередному такому случаю Платона обуял смех, и он решил шуткой несколько разрядить обстановку. Воспользовавшись тем, что Надежда Сергеевна никак не решит, каким числом отметить очередную серию выпускаемой продукции, Платон вошёл в её кабинет в самый не подходящий для Надежды момент и с серьёзным видом объявил:

– «Надь! Тут звонили из ЦК и просили следующую серию сделать седьмого ноября, в честь 90-летия революции!».

Даже, несмотря на улыбки гостей, Надежда, улыбаясь и сама, замахала на шутника руками.

Дабы не смущать начальницу, Платону пришлось выйти.

Осеннее межсезонье стало вполне подходящим для начала комплексного лечения зубов Платоном, в том числе протезирования. Надежда дала ему телефон стоматологической поликлиники, в которой знакомые врачи протезировали всех ведущих специалистов их НИИ.

Платон спросил у Гудина, как доехать до этой стоматологической поликлиники. А тот, скорее нарочно, из-за зависти, показал чёрте куда. Платона возмутила такая «компетентность». А тот скатился до элементарной подлости:

– «Да отшебись ты от меня со своими детскими проблемами. Мне не до тебя. Здесь у нас другие проблемы, побольше твоих!».

– «А ты от меня – со своими стариковскими!».

– «Отстань, зануда!».

По выходным Платон ещё ездил на дачу, готовил дом и участок к зиме.

В последние озимые дни он успел не только убрать последствия урожая, но и подготовить грядки к новому сезону, законсервировать садовую мебель и инвентарь.

Сделанное из всего им запланированного, успокоило дачника до весны, до следующего сезона.

В стране наступала пора политической активности. Впереди были Думские выборы. В электричках всё чаще и чаще слышались разговоры о политике. В одну из таких полемик невольно влез со своим комментарием и острый на язык. По поводу преимущества нашего современного кинематографа над западным, Платон подсказал трём беседовавшим пожилым дамам, вызвав их неподдельный смех:

– «Да и герои западных фильмов то самосудчики, то камасутрщики!».

Постепенно разговор стал более политизированным. В него вступила и тяжёлая идеологическая артиллерия. Сидевший через проход от Платона и дам дед с лёгкой иронической улыбкой начал первым. Как мудрый главнокомандующий, он ударил встык частей вражеских войск, то бишь разговора, прорвал оборону, то есть органично поменял тему, и устремился на оперативный простор мысли в тыл интеллекта воображаемого неприятеля: