Новый век начался с понедельника - Омельянюк Александр Сергеевич - Страница 145

– «Будем и дальше так!» – резюмировал Платон.

– «Да! Всегда, в любом произведении присутствует и сам художник, как бы он не хотел спрятаться от зрителей!» – начал развивать тему Саша.

– «Да, но художник, мне кажется, должен и может быть разным?!» – сделал шаг навстречу другу Платон.

– «Но это вовсе необязательно! Кто-то может уже нашёл свой стиль, свою стезю, и лепит под копирку!».

– «А может поиск своей стези – это и есть искусство?!» – вдруг неожиданно повернул Платон.

– «Да, ведь искусство – это жизнь, которая рассказывает сама о себе!» – процитировал Александр недавнее высказывание друга.

– «И не только! Это может быть и придуманный миф, и только сочинённое автором!» – углубил свою мысль новоиспечённый классик.

– «Но фрагменты этого, сочинённого, будут взяты из жизни!» – вывернулся и снова сел на своего коня пытливый Александр.

– «Да!» – обрадовал друга Платон.

Но беседу друзей прервали их жёны.

– «О чём это Вы тут секретничаете?» – ласково спросила Ксения.

– «Да скулят о старых, девичьих делах!» – грубовато цитировала старое выражение друзей Наталия.

На этом разговор был завершён.

Впереди их ждали другие, более приятные развлечения.

После проводов гостей Платон спросил жену:

– «Ну, и о чём Вы с Наталией поболтали?».

– «А так… о разном».

– «Небось, нам косточки перемывали?».

– «Нет! Только Сашке! Наташка как всегда его грязью поливала! В общем…, о низком! Ну, а Вы о чём?».

– «Да, как всегда… о высоком!».

А тем временем супруги Александровы на своём авто через пробки приближались к Москве.

Уставшая в гостях Наталия, по обыкновению отчитывала мужа.

Тот молчал, делая вид, что сосредоточен на дороге.

Он действительно был сосредоточен, но на своих мыслях, и почти не слушал привычно верещавшую жену.

– «Чего молчишь?!» – риторически возмущённо не выдержала Наташа.

– «А….».

– «Мне не нужны твои ответы!».

А в самом конце августа, на даче, Платона и Ксению с ответным визитом посетила Марина со своим настоящим, но отставным полковником, но теперь уже не на новой Волге, а на старой иномарке.

Два последних выходных лета пролетели совершенно незаметно в шашлыках и песнях ретро. Хотя эта парочка и была на редкость равнодушна к спорту, но зато она вполне отыгралась на пластинках и отремонтированном радиоинженером Юрием Алексеевичем Палевым проигрывателе.

Закончилось очередное лето, наступил сентябрь. В дополнение к работе Иннокентий теперь пошёл ещё и учиться. Наполнившее его чувство ответственности и ощущение взрослости поначалу сыграло с ним даже злую шутку. Он начал хамить уже и отцу.

Платону стало обидно.

Ни один его ребёнок не позволял этого.

Хотя причина того, скорее всего, была в том, что другие дети с Платоном до такого возраста никогда и не жили.

Утром он шёл в поликлинику за очередными анализами, думая о поведении Кеши, о своём и его будущем.

В голове невольно, сами собой, стали рождаться строки.

В течение последующих дней он вернулся к набросанному и дописал стихотворение «Сыну»:

Строки Платона невольно стали в чём-то пророческими. Восьмого сентября была шестая годовщина смерти его матери.

А вечером в воскресенье, десятого сентября, его неумолимо потянуло к брату. Тот тяжело болел и по телефонным разговорам с ним Платон понял, что дни дорогого Борисыча уже сочтены.

Хоть бы он дотянул до конца октября, до своего семидесятилетия! – невольно проносилась в его голове.

И вот, к концу дня, Платон неожиданно предстал перед его помутневшим взором. Олег конечно очень обрадовался. Он взял руку младшего и долго не отпускал, расспрашивая о делах еле шевелящимся языком, от чего вскоре устал и попросил оставить его пока одного, отдыхать.

Платон переключился на Елену, в разговоре с которой выяснил подробности последних мучительных дней жизни Олега.

Однако вскоре тот очнулся и попросил жену ему помочь. От него Елена вышла сильно расстроенная. У мужа начались новые боли в районе печени.

Пришлось опять вызывать скорую помощь, ибо прежние обезболивающие лекарства уже не помогали. Пока ждали, Платон подсел к брату и незаметно для него создал своей пятернёй тепловое и биологическое поле над больным местом. Олег почувствовал родную руку и поблагодарил братишку. Но вскоре попросил опять оставить его одного.

Приехала скорая, которая была и накануне. Осмотрели. Поговорили с ещё шутившим больным. Сделали укол и рекомендовали сильные обезболивающие. Уходя, тихо заметили, что всё это уже бесполезно, финиш близок.

Уже было поздновато и на улице. Олег несколько раз прощался с Платоном. Но тому что-то не уходилось.

Он то и дело садился к постели умирающего, и они долго молчали, взявшись рука за руку.

Олег словно пытался с помощью своего любимого младшего двоюродного братишки задержаться на этом свете.

Так и держались они друг за друга: огромная, ко всему привычная, много повидавшая и пощупавшая, тёплая, хотя и с немного скрюченными, жёсткими пальцами, кисть Платона, и интеллигентно узкая, но сильная и жёсткая, худая и даже костлявая, уже прохладная ладонь Олега.

Ему всё-таки удалось окончательно проститься с Платоном, и тот, расстроенный, один ушёл во мрак спасительной ночи.

Всю дорогу до станции он думал о брате, чуть ли не молился за его выздоровление, всё же не веря в чудо, вспоминая недавно умершую их сестру Эльвину.