Исторические портреты (Петр I, Иоанн Грозный, В.И. Ленин) - Елизаров Евгений Дмитриевич - Страница 33

Мы помним, что раскулаченным Советской властью крестьянам не разрешалось брать с собой практически ничего. Да и в самом деле, что же это за борьба с кулачеством, если все имущество забирается теми же «кулаками» и «подкулачниками» с собой? И потом, не будем сбрасывать со счетов жадные до «халявы» комбеды, эту новую деревенскую власть, функционерам которой и должно было доставаться в наследство все оставляемое. Вот так и здесь: можно нисколько не сомневаться в том, что и новые приближенные к царю люди, которым уже заранее было отпущено любое преступление по отношению к опальной «земщине», бдительно и строго следили за тем, чтобы изгои не прихватили из оставляемых ими домов с собой ничего «лишнего». То есть того, что уже как бы по праву приближения к трону принадлежало им, прямым царевым избранникам. Так что наспех собранные узелки самого необходимого, что было способно обеспечить выживание несчастных семей лишь на первые дни, запестрели на российских дорогах еще задолго до сталинских переселенцев. Тотальный грабеж и мародерство сопровождали не только ликвидацию кулачества как класса. Словом, трагедия «великого перелома» – это во многом, очень многом своеобразное повторение когда-то давно пережитой нашей страной опричнины.

Но, несмотря ни на какие карательные санкции, изнасилованная и униженная своим повелителем Россия так и не каялась перед своим повелителем, так и не ползла в размазанных по грязным щекам слезах, на коленях, за царским прощением. Больше того, она, по-видимому, вообще так и не осознала ни всей степени вины перед своим государем, ни того, что она просто не в праве выживать, раз уж сложилось так, что его лик отвернулся от нее. Напротив, она продолжала жить какой-то своей, занятой самой собою, жизнью. Ее существование так и не обратилось в смертельную агонию, больше того, пусть и тяжело раненная опричниной, она выказывала явные признаки выживания, постепенной адаптации к ней.

Собственно, в этом нет, да, наверное, и не может быть ничего удивительного. Физическое изъятие опричных земель из корпуса принадлежавшей ему страны на самом деле абсолютно невозможно; такое могло быть выполнимым только в воспаленном воображении, только в некоторой виртуальной реальности. Веками формировавшиеся хозяйственные, культурные, бытовые, семейные связи не рвутся в одночасье. Даже по велению отмеченных Божьим избранием венценосцев. Больше того, и новый нобилитет, несмотря на все страшные клятвы, принесенные самодержцу при его приближении к трону, вовсе не был заинтересован в их радикальной ломке. Собственная корысть всех причастных к исполнительной власти во все времена – и не только на одной Руси – была куда сильнее любой присяги.

Словом, виновная перед ним держава продолжала существовать, не только не понимая, но как будто даже и не замечая провозглашенной ей анафемы. Как будто не замечая даже его самого. Так погруженная в свою повседневность Марфа не увидела то, с чем пришел в этот мир Иисус.

Было ли возможно еще большее унижение для гипертрофированного самолюбия Иоанна?

Проходит время – и еще недавно готовая простить все женщина вдруг начинает ненавидеть того, кто отверг ее. Ненавидеть тем сильнее, чем острей и пронзительней была жажда его любви и поклонения. По всей видимости, жгучая ненависть к так и не возжелавшей заметить его трагедию земле жгла и ее повелителя.

Но сжигавшее Иоанна пламя уже нельзя было ограничить условным пространством какого-то внутреннего мира. Его собственное «Я» давно уже не вмещалось в пределы кожного покрова, им обнималась без изъятия вся Россия. А значит, и от терзаний, переживаемых тем, кто сам себя определил в качестве ее судьи, не могла быть избавлена и подвластная ему страна. Гореть и мучиться вместе с ним надлежало всему, что было обязано подчиняться его царственным начертаниям. Впрочем, здесь дело не ограничивалось одним только судом, а значит, и муки должны были носить не один только нравственный характер: своею царственной волей Иоанн сам себя назначил еще и палачом своей страны.

К сожалению, многие химеры самосознания высших государственных лиц имеют какое-то таинственное и вместе с тем страшное свойство обращаться в плоть. Слишком многое находится во власти не ограниченного ничем самодержца.

Больше того, даже самосознание нации долгое время не подвергает сомнению право государя вершить суд над своим народом. Напомним, что только в следующем столетии (27 января 1649 года) прозвучит приговор английской судебной палаты, в котором властитель впервые будет объявлен врагом нации. «Настоящий суд по разуму и совести убедился, что он, Карл Стюарт, виноват в поднятии войны против парламента и народа, а также в поддержании и продолжении ее… Он был и продолжает быть виновным в беззаконных замыслах, изложенных в обвинении; в том, что упомянутая война была начата, поддерживалась и продолжалась им… ради исполнения упомянутой цели, что он был и продолжает быть виновником, творцом и продолжателем указанной противоестественной, жестокой и кровавой войны и тем самым… виновен в государственной измене, убийствах, грабежах, погромах, насилиях, опустошениях, во вреде и несчастии нации, совершенных в названную войну.

Настоящий суд решил, что за все эти измены и преступления он, Карл Стюарт, как тиран, изменник, убийца и как враг добрых людей этой нации должен быть предан смерти через отсечение головы от тела.»

Но, во-первых, это будет еще не скоро, во-вторых, Россия – не Англия, и свойственное западноевропейскому менталитету еще долгое время будет чуждо ей. В последнем утверждении нет и тени морализаторства по поводу нашей отсталости или неразвитости; на самом деле все куда как глубже – здесь фундаментальное различие культур, различия же культур – слишком серьезная материя, чтобы ее можно было объяснить примитивной ссылкой на простую задержку в развитии народов. Больше того, подобные объяснения сами способны свидетельствовать о неполной интеллектуальной состоятельности такого резонерства. Впрочем, справедливости ради, следует сказать, что и в России того времени раздавались довольно громкие голоса против опричных казней. Так, например, московский митрополит Филипп (Колычев Федор Степанович, 1507—1569) публично выступил против Иоанна, за что, собственно, и был низложен в 1568 году и вскоре задушен по приказу царя. Да и уже приводившиеся здесь письма беглого князя Курбского – это ведь тоже свидетельство протеста. Но причиной подобной диссиденции служило не сомнение в праве верховной власти на насилие по отношению к своим подданным, но скорее то, что здесь русским царем была преступлена некая мера, перейден некий незримый, но вместе с тем абсолютный даже для государя предел.

В самом деле: с правом вершить суд над своим народом в те поры еще готовы были примириться многие, но вот право быть его палачом могло быть принято только при какой-то внезапной нравственной мутации всего национального менталитета.

В уникальном произведении российской словесности, «Верном Руслане», описан бунт конвойных собак. Бессловесные существа, они привыкли смотреть на своих хозяев как на богов. А это значит, что они вообще были не способны подвергнуть сомнению право или неправомерность никакого их действия, тем более действия по отношению к лишенным всяких прав рабам – заключенным сталинских концентрационных лагерей. Но случилось невозможное – их боги, которым, казалось, разрешено все, вдруг преступили меру. И тогда вспыхнул бунт. Но не как порыв к восстановлению попранной ими справедливости, а скорее как рефлекторный протест против какого-то мучительного напряжения своего собственного, убогого собачьего, рассудка, который оказывается неспособным вместить вопиющее противоречие между всемогуществом своих повелителей и внезапно открывающейся истиной, что даже им может быть дозволено не все. Выступления против преступлений опричнины – это во многом бунт именно такого рода, и объяснять его с помощью идеологем, рождавшихся через столетия было бы ошибочным.

Но как бы то ни было, запаленное униженной гордыней самодержавного властителя пламя уже не могло быть локализовано в границах того внутреннего мира, который строит самосознание каждого из нас, оно обязано было выплеснуться наружу и выжечь дотла все вокруг него. И вот Иоанн, в сопровождении опричников, стрельцов и других ратных людей, выступает против своей земли.