Александровскiе кадеты. Смута (СИ) - Перумов Ник - Страница 62

Мысли его занимало совсем иное.

Сестра Вера теперь писала часто. На первый взгляд, письма старшей сестры были совершенно невинны, но они с Федором выработали свой собственный шифр. Так, котенок Черномор означал одного из эс-дековских вождей, «Старика»; «титан» — громогласного и горячего «товарища Льва», «красная шаль» — Йоську Бешанова.

Выходило, что Вере удалось вновь втереться в доверие к ячейке инсургентов; правда, ничего особо важного пока что они не обсуждали. В основном — организация стачек на крупных столичных заводах, выпуском листовок, распространением нелегально завозимой из-за границы газеты «Искра».

Всё это было вполне достойно донесения в Охранное отделение, но всё-таки Вера Солонова пришла туда не за этим. А вот «этого» — планов использовать подземелья корпуса для покушения на государя — так и не случалось.

Зато в ближайший же отпуск Федор, отпросившись у родителей, отправился с Петей Ниткиным в Петербург.

Петин опекун, двоюродный дядя-генерал, как обычно, приехал в автомоторе. К Федору он был весьма расположен, особенно же ласков стал после государева смотра.

— Замечательно! Замечательно! — повторял он, сам садясь за руль. — Все будут очень, очень рады!

— Дядя Сережа, — осторожно напомнил Ниткин, — Нам обязательно надо в Военно-медицинскую, проведать Илью Андреевича…

— Да-да, я помню, помню, похвально, что не забываете своего наставника!..

…Квартира, где обитала Петина семья, располагалась рядом с Большой Морской, в одном из капитально перестроенных домов неподалёку от Исаакия и Мариинского дворца. И «квартирой» её назвать можно было лишь с очень большой натяжкой.

Два этажа, соединённых внутренней широкой лестницей, поднимавшейся наверх плавным извивом. Внизу зала, где вполне поместилась бы вся седьмая рота, приемная, кабинет, бильярдная и огромная кухня со столовой. На втором этаже спальни, комнатки прислуги (возле двери на чёрную лестницу), библиотека, где в эркере стоял самый настоящий телескоп, да не просто зрительная труба, а с подсоединённым к ней фотоаппаратом!..

Всюду — стенные панели мореного дуба, роскошная и дорогая мебель, кожа, позолота; в горках застыли шеренги хрусталя, под потолком — столь же роскошные люстры золочёной бронзы.

Петя Ниткин отчаянно смущался, показывая всё это Фёдору. Солоновы жили куда скромнее, не говоря уж о бедной Зине и её матери, простой экономке на зимней даче адмирала Епанчина.

Мать Пети и её сестра, тетя Александра (которую все называли почему-то Арабеллой) немедля усадили Федора за роскошно накрытый стол, кушанья подавались не просто так, а ливрейным лакеем и красивой темноволосой горничной в белейшем переднике и такой же наколке.

В свою же спальню Петя Ниткин заходить отказался наотрез. Покраснел, затем побледнел и выдавил:

— Федя, если ты друг мне… если друг… пожалуйста… не будем заходить…

Пете явно было плохо. И, конечно, хотя Федор сгорал от любопытства, но какой же кадет откажет верному другу, который просит о такой малости?

— Не будем, — согласился он. — А где тогда спать?

— В… в библиотеке. Там два дивана как раз… А у меня в спальне и кровати-то второй нет…

Конечно, приходилось признать, что засыпать в большой уютной библиотеке, полной самых удивительных книг («Кракен» тут тоже нашелся, между прочим. Петя вновь покраснел и принялся длинно и путано оправдываться, что, мол, это читает тётя Арабелла) — очень даже неплохо. Камин догорал, пришёл слуга Степан, присмотреть за огнём; и Федор сам не заметил, как погрузился в дремоту.

Наутро Сергей Владимирович Ковалевский, Петин дядя, самолично повёз их к Военно-медицинской академии, на Большой Сампсониевский проспект Выборгской стороны.

К Илье Андреевичу их пустили не сразу, он всё ещё был довольно слаб.

Но — пустили.

Палата у раненого была хорошей, отдельной, светлой. На вешалке возле кровати вызывающе висела огромная деревянная кобура; правда, маузер этот не слишком помог своему хозяину.

Сам Илья Андреевич полулежал на подушках, и вид его Феде совершенно не понравился: щёки ввалились, глаза лихорадочно блестят, под ними глубокие синяки, в общем, как говорится — «краше в гроб кладут».

— Господа кадеты… — он улыбнулся слабо, слегка шевельнул рукой. — Спасибо, что пришли, господа. А я вот что-то никак не поправлюсь…

— Поправитесь, Илья Андреевич, Господь милостив, — у Пети Ниткина вдруг получилось почти как у корпусного отца Серафима.

— Поправлюсь… — криво усмехнулся Положинцев. — Уже бы должен, а всё никак. Крепко ж в меня попало…

— Попало крепко, а вы живы, Илья Андреевич.

— Ладно, Петя… рассказывайте, друзья мои. Я так понимаю, Федор, что господин Ниткин в курсе всех наших дел?

Федор кивнул.

— И хорошо, и правильно… как дела у вашей сестры, Федя?

— Вера снова ходит на их… сборища. Но пока ничего насчёт подземелий. Всё больше про стачки там, про листовки… собираются типографию открыть нелегальную, вот!

— Это важно, — голос Положинцева звучал слабо, едва слышно. — Я надеюсь, она отправила… отношение… куда следует… А эс-деки все, значит, на свободе… так я и думал… кто-то их поддерживает, кто-то прикрывает…

— Прикрывает? — не понял Петя.

— Защищает… от слишком пристального внимания… полиции. После того случая, Федор… когда они отстреливались… были погибшие жандармы и городовые… тут высшая мера светит…

— Высшая мера?

— Смертная казнь, — Илья Андреевич вдруг закашлялся. — А они на свободе.

— Но что же тогда делать?

— Вере, Федор, придётся влезть в это глубже, дорогой мой… ох, как же мне это не нравится…

— А, может, мы всё придумали, Илья Андреевич? — с надеждой спросил Ниткин. — Может, нам всё показалось?

— Не показалось… Есть, есть там такие, что по тоннелям шарят… незванные гости…

— Да кто ж они такие? — немилосердно допытывался Ниткин, хотя Илье Андреевичу явно было очень трудно говорить.

И тут Федя Солонов решился.

— Мы там были, Илья Андреевич…

— Там… где «там», Федя?

— У… у вас дома, Илья Андреевич.

Петя Ниткин делал страшное лицо и пинал Федину лодыжку, но остановить друга уже не мог.

— В городе Ленинграде. В тысяча девятьсот семьдесят втором году.

Глаза Положинцева широко раскрылись.

— Федя… дорогой… что ты говоришь?..

— Чистую правду, Илья Андреевич, — вмешался Ниткин. — И я там был тоже, и Константин Сергеевич с Ириной Ивановной…

Илья Андреевич беспокойно пошевелился, но непохоже было, чтобы от узнавания.

— Господа кадеты… я… не понимаю вас… наверное, моя рана…

— Вам нет нужды от нас скрываться, Илья Андреевич! — со всей убедительностью, на какую был способен, выдохнул Федя. — В подвале корпуса вы поставили машину для переноса меж временными потоками. Когда в корпус ворвались… эти… ну, инсургенты — мы, я то есть, Ирина Ивановна, Две Ми… то есть господил подполковник, Петя и ещё Костя Нифонтов — мы все оказались случайно рядом с той машиной, а она работала. И потом стало темно-темно, а ещё потом…

— А потом мы оказались в Ленинграде, — не утерпев, перебил друга Петя. — Май 1972-го года. Вы ведь оттуда, да, Илья Андреевич? Профессора Онуфриева знаете? И господина Никанорова?

У Ильи Андреевича Положинцева изумлённо открылся рот.

— Дети… — прошептал он. — Мальчики… я, должно быть, брежу… Мне всё это чудится…

— Не чудится, — строго сказал Ниткин. — И вы не бредите, господин наставник. Вы пришли к нам оттуда, заняли место учителя физики. Что было нетрудно — я посмотрел чуть-чуть, ого-го куда наука продвинулась! Испытание помните? Формулу, что я на доске вывел? Увлёкся я, вот ведь какая история… формулу Шредингера написал, а её в нашем-то потоке ещё не вывели!.. Вы тогда ещё экзамен свернули быстро и мне «особое мнение» записали…

Илья Андреевич только мелко тряс головой.

— Боже, Боже… или с ума сошли вы оба, или с ума сошёл я… или у меня предсмертный бред… позвите… врача… и священника… не хочу уйти… вот просто так, без исповеди, без причастия…