Александровскiе кадеты. Смута (СИ) - Перумов Ник - Страница 45

— Идём, идём, — Ирина Ивановна поднялась. Взяла неизменный ридикюль.

…В кабинете Благомира Благоева было тепло, горел камин, окна задёрнуты тяжёлыми бархатными шторами. Судя по ширме, отгораживавшей часть помещения, здесь глава ВЧК и ночевал.

Явился глава экономического отдела тов.Урицкий, начальник отдела оперативного, бывший царский сатрап, а ныне — скромный борец с бандитизмом и уголовщиной тов.Войковский, сидел на стуле у стены неприметный человечек со стёртым лицом, словно над ним как следует поработали ластиком: худой, с зачёсаными назад волосами и усиками над верхней губой, словно там провели гуталином.

Товарищ Генрих Григорьевич (он же Генах Гершенович) Ягода. Особый отдел ВЧК.

Яков Апфельберг, некогда модный столичный журналист, а теперь — глава отдела печати.

И Михаил Жадов с Ириной Шульц — заместители самого товарища Благоева по военно-политическому отделу.

У стены накрыт был чайных столик с самоваром, лежали тонко нарезанные колбаса, балык, буженина, вазочка с колотым сахаром, розетки с вареньем, калачи, маковые булочки — словно тут не суровый глава всесильной Комиссии, а кумушка, любительница почаевничать.

Глава V.2

— Наливайте чай, товарищи, не стесняйтесь, — Благоев встретил их стоя, возле огромного письменного стола, точно собирался на него запрыгнуть для произнесения патетической речи. — Разговор нам предстоит серьёзный.

— Мы всё внимание, товарищ председатель, — Войковский улыбался угодливо, надо понимать, по старорежимной привычке.

— Что случилось, Благомир Тодорович? — Яша Апфельберг по старой газетной привычке движением фокусника извлёк из-за пазухи блокнот с карандашом.

— Лев Давидович и Владимир Ильич, поддержанные большинством в политбюро ЦК, высказали некоторые соображения по текущему моменту, — Благоев говорил легко, словно речь шла о последней эскападе модного футуриста Маяковского. — Заявив о недовольстве петербургского пролетариата, как они выразились, «сохранением буржуазии как класса», ими выдвинуто требование «перевода страны на подлинно революционные рельсы».

— Что это значит, Благомир Тодорович?

— Не надо записывать, Яша, не стоит. Это значит, что ЦК и совнарком будут продвигать идею «военного коммунизма».

— А-а… — Апфельберг заметно погрустнел.

— Да-да, дорогой Яков. Всяческие буржуазные излишества типа вашей любимой «Вены» на Гороховой, по мнению наших товарищей из ЦК, должны исчезнуть из нашей жизни. Вместе с частной торговлей, денежным обращением и тому подобными мелочами.

— Но как же —

— Товарищ Яша! Мы не теоретики, мы — практики революции, — строго перебил Благоев. — Оставим высокие материи Льву Давидовичу, Владимиру Ильичу да Григорию Евсеевичу со Львом Борисовичем[1]. Сейчас можно лишь с уверенностью сказать, что шаги эти приведут к хозяйственной разрухе, дадут весомые козыри в руки наших классовых врагов.

— Но почему? — вдруг вмешался Жадов. — Рабочие наши правы. Мы зачем революцию делали? Чтоб буржуи в этой вашей «Вене» жрали да пили?

— Сходили бы сами, товарищ Михаил, с Ириной Ивановной, — парировал Яков, — тогда б не говорили такого. Кухня там превосходная, несмотря ни на что. Цены взлетели, конечно…

— Но для тебя, начотдела печати, у них всегда особый столик накрыт, так? — не сдавался комиссар. — Думаешь, не знаем, как ты там чаи гоняешь, «работаешь с газетами»?

Яша Апфельберг слегка побледнел, но за словом в карман не полез:

— Я, товарищ Михаил, с печатью — которая есть острейшее оружие партии, как говорит товарищ Ленин! — работаю, теми методами, которые действенны. Вот почему даже буржуазные газеты о нашем перевороте пишет если не сочувственно, то вполне нейтрально!..

— Тихо, тихо, отставить споры! — поднял руку Благоев, видя, что побагровевший комиссар собирается ответить. — Не в «Вене» дело, товарищ Жадов, а в том, что сейчас крестьяне хлеб охотно продают, потому что заводы работают, поборов стало меньше, можно, расторговавшись, домой с гостинцами приехать. А отмени-ка торговлю, думаете, земледелец вот точно так же станет в города продукты везти?.. Расцветет спекуляция, и никакие оперативные отделы, — кивок в сторону Войковского, — ничего тут не сделают, потому что торговать и меняться всем, чем можно и чем нельзя, станут абсолютно все.

— Вы словно сами всё это видели, товарищ Благоев, — заметила Ирина Ивановна.

Товарищ Благоев ответил острым, внимательным, испытующим взглядом.

— Это элементарная логика, товарищ Шульц.

— Так в чём же наша задача? — негромко, но очень внушительно поинтересовался молчавший до этого Ягода.

— Задаче Чрезвычайной комиссии — борьба с саботажем и иными проявлениями контрреволюции, Генрих Григорьевич. Убеждения наших товарищей могут и должны становиться предметом дискуссии, но не выливаться в практическую плоскость. Бывший император на юге только и ждёт этой нашей ошибки.

— Но на питерских заводах и впрямь неспокойно, — упорствовал комиссар. — Недоволен народ. Смотрит на «коммерческие цены» да локти кусает. Тут тебе икра черная, тут тебе икра красная, тут тебе балык, тут тебе всё, что угодно. А по карточкам такого не отпускают! А буржуи жрут в три горла! А жалованье хоть и растёт, но за ценами всё равно не успевает!

— Товарищ Жадов слишком упрощённо трактует текущий момент, — вкрадчиво прошелестел Генрих Ягода.

— Не мастер я трактовать моменты! — покраснел комиссар. — Мне бы классового врага, я б его мигом!.. Уж лучше на фронте, на юге, чем вот так здесь в «моментах» разбираться!..

— Это лишнее, — твердо прервал спор Благоев. — Ваш батальон нужен здесь, товарищ Жадов. Я сильно подозреваю, что завтра на заседании ЦК будет предпринята попытка протащить решение о введении «коммунизма».

— Решению ЦК мы, конечно же, подчинимся… — прежним тихим голосом заявил Ягода.

— Разумеется. Демократический централизм означает полную свободу дискуссии до принятия решения и строгую дисциплину при его исполнении, когда решение уже принято, — слегка улыбнулся Благоев.

— Тогда зачем мы здесь, Благомир Тодорович?

— Потому что, если за решение проголосовало большинство, решение от этого не становится само по себе ни правильным, ни разумным! — Благоев вдруг резко вскинул руку, голос его стал низким, угрожающим. — Потому что большинство может оказаться в плену иллюзий. Прекрасных иллюзий, не спорю, иллюзий, где все с энтузиазмом трудятся ради хлебной пайки и живут мечтами о мировой революции.

— Вы хотите сказать, товарищ председатель, что руководство ЦК нашей партии оказалось в плену опасных иллюзий? — осторожно, медленно проговорил Ягода, таким голосом, что у Ирины Ивановны Шульц пальцы сами собой сжали рукоять браунинга в расстёгнутом ридикюле.

— Именно это, товарищи, я и хочу сказать, и говорю! — рубанул ладонью Благоев. — И наша задача, товарищи, как и вчера, так и сегодня, и завтра — это защитить завоевания революции. Потому что подобного рода ошибки могут оттолкнуть от нас самого важного союзника — крестьянина-середняка, который сейчас и кормит пролетариат в городах; ошибки дадут важнейшие козыря в руки наших врагов, окопавшихся на юге. Нам надо победить без гражданской войны, без разрухи, без миллионов погибших и миллионов эмигрировавших. В этом — защита нашей революции! Революции, а не резолюции, даже если это резолюция ЦК.

Слова Благоева подействовали. Его слушали, затаив дыхание.

— Особый отдел готов действовать, — первым поднялся Ягода.

— Благодарю, Генрих Григорьевич, иного и не ожидал, — кивнул Благоев.

— Оперативный отдел тоже не подведёт, — Войковский закряхтел слегка, но тоже поднялся, бодро и достаточно уверенно.

— Что с вашим батальоном, товарищ Жадов?

— Батальон предан идеалам революции, товарищ председатель, — Жадов встал следом за остальными, но глядел хмуро и в сторону. — Но… как я говорил… на питерских заводах брожение… Люди хотят справедливости…

— Это чтобы если у меня чего-то нет, так надо, чтобы и ни у кого б не было? — насмешливо осведомился Яша Апфельберг. — Товарищ Благоев, не сомневайтесь. Отдел печати немедля развернёт самую активную работу. ЦК подконтрольна одна только «Правда», а нам — два десятка других газет.