Философия кошки - Елизаров Евгений Дмитриевич - Страница 11

Кстати, о заслугах перед наукой. Не следует думать, что здесь ее роль чисто пассивная, страдательная. У французского исследователя Бернара Куртуа, когда он завтракал в своем рабочем кабинете, на плече обычно восседал любимый кот. Однажды коту это надоело, он спрыгнул на стол и разбил склянки с реактивами. Хранившиеся в них жидкости смешались, и в результате химической реакции в воздух поднялись фиолетовые клубы пара. Когда они осели, Куртуа заметил на соседних предметах кристаллический налет. Это был неизвестный в те времена свободный йод. Так, благодаря коту было сделано довольно крупное научное открытие. Датский ученый Финзен как-то обратил внимание на необычное поведение больной кошки, примостившейся на крыше дома. Она сидела на той ее части, которая освещалась солнечными лучами. Как только тень приближалась к нему, кошка тотчас же переходила на новое место, освещенное солнцем. Такие маневры она повторила несколько раз подряд. И Финзен задумался. А нельзя ли солнечными лучами лечить людей? Доверившись инстинкту животного, ученый начал свои эксперименты. Они показали, что благотворное лечебное действие оказывают лучи фиолетовой части спектра. Тогда-то и было предложено использовать ультрафиолетовые лучи в лечебных целях. Эта идея была успешно осуществлена, за что Финзен Нильс Рюберг через какое-то время был удостоен Нобелевской премии. Так что вклад нашей героини неоспорим и здесь.

Словом, кошка давно вошла не только в дом, – в самую нашу жизнь. Но вместе с тем по-прежнему, глядя в ее загадочные фосфоресцирующие глаза, как через отверстия таинственной камеры-обскуры, человек заглядывает в какую-то жутковатую потусторонность; даже мурлыкая на наших коленях, она остается бесконечно далекой от нас, и там, в этой потусторонности, нередко вспыхивает нечто такое, перед чем в молчании смиряется вся наша гордыня.

Иной мир, иной разум, внимательно изучая нас самих, смотрит оттуда.

В самую нашу душу…

В общем, кошка уютно устроилась не только на Востоке, но и в жилище европейца, американца, австралийца и так далее, и так далее, пока, наконец, в марте 1994 года она не появляется в моем доме. А ровно через десять лет, в марте 2004 года мою голову посещает счастливая мысль поведать миру непростую историю этого маленького симпатичного существа.

ГЛАВА 3. ДОМ

В которой читатель вводится в дом героини, знакомится с его обитателями и узнает о тех отношениях, которые связывают их

Она быстро освоилась в моем доме. Очень скоро разобралась, кто есть кто в нем. С готовностью усвоила все те нехитрые правила, которым отныне ей долженствовало подчиняться.

Ее обучение проходило легко и быстро (в молодости и у нас все проходит легко), иногда хватало даже одной строгой интонации. Впрочем, там, где маленькие кошачьи соблазны эту интонацию заглушали, приходилось прибегать и к иным, традиционным, наверное, в любой семье, средствам воспитания.

Так, однажды мое внимание привлек ее внезапно пробудившийся интерес к оконной портьере. Слегка колеблющаяся от потока воздуха, ее ткань казалась живой. А впрочем, если и не живой, то все равно очень заманчивой. Правда, пока кошка еще только осторожно присматривалась к этому волнующему инстинкты ее юного тела движению. Она трогательно тянулась к занавеси своим раздувающимся от вожделения носиком, но я-то уже хорошо знал, что должно было последовать за этим. Сначала она будет осторожно пробовать ее на ощупь «мягкой» лапой, а вскоре (если не сразу же) вслед за этим в ход пойдут уже успевшие напечатлеть многое на обстановке моих комнат когти.

Однако портьеры – это всегда предмет самой строгой табуации, это некая семейная святыня, осквернение которой дерзкими кошачьими когтями способно возмутить любую хозяйку любого дома. И вовсе не исключено, что здесь, в конечном счете, сильно не поздоровилось бы всем: и мне, и нашему сыну, и, может быть, даже самой кошке. И потом, нужно было считаться с тем, что сейчас прямо на моих глазах создавался прецедент, способный определить многое во всем ее будущем поведении в моем доме. Словом, необходимо было незамедлительно принимать самые решительные меры, и вот моя рука (так, чтобы кошка не могла ее видеть) осторожно просовывается за плотную ткань портьеры, и уже оттуда весьма чувствительно, но все же не настолько, чтобы причинить ей боль, я щелкаю пальцем прямо по ее недозволительно любопытному носику.

Несказанное изумление, словно взрывной волной, отбрасывает назад мою питомицу! Она приземляется боком к портьере сразу на все четыре вытянутые в струну лапы, крутой дугой выгибает свою спинку и распускает хвост; этот маленький зверек становится в два раза короче, но зато и в два раза выше. Такой боковой стойкой кошки обычно пытаются если и не запугать своих противников, то, по меньшей мере, произвести на них впечатление. Все дело здесь в угловых размерах вертикали: чем они больше, тем страшней их обладатель.

По секрету сказать, она ужасная трусиха, но вызывает уважение, что сейчас этот четвероногий пушистый комочек, никуда не убегает, а встает в задиристую стойку и лихо, как боевое знамя, вздымает над собою свой взъерошенный хвостик. Впрочем, она вовсе не собирается драться, скорее кошка просто рассчитывает на то, что ее неожиданный противник не выдержит этой «психической» атаки и отступит сам.

В то же время вытаращенные глаза выдают напряженную работу стремительно развивающейся мысли (нет, не той спокойной размеренной мысли, какой она обычно предается лежа на диване или на наших коленях, – здесь «мозговой штурм», здесь некое подобие того, что овладевает попавшим в самый жестокий цейтнот шахматным гроссмейстером): моя питомица лихорадочно пытается осмыслить только что произошедшее. Впервые в ее короткой жизни она столкнулась с чудом, которое противоречит всем инстинктам ее древнего кошачьего рода: казалось безобидная на вид ткань, вещь, на которой безнаказанно висли поколения ее пра-пра-бабок, вдруг обнаружила способность к внезапному предательскому броску!

Она переводит свой ошарашенный взгляд на меня, как бы призывая разделить с нею глубокое возмущение этой ничем не спровоцированной бессовестной агрессией; и я всем своим видом выражаю столь же глубокое сочувствие и глажу ее полосатую мордочку, спинку, давая тем самым понять, что лучше уж держаться поближе ко мне, надежному и верному ее защитнику, чем к этой противной вероломной занавеске. По-видимому, она охотно соглашается со мной, да к тому же и ее нахальная обидчица, как кажется, вовсе не думает отступать, несмотря на все недвусмысленно поданные ей знаки.

Словом, урок не проходит даром, и с тех пор все портьеры на моих окнах оказываются за пределами ее интереса. (Впрочем, увы, все это совершенно не касается тюля, который вторым слоем висит на тех же самых карнизах: украдкой, как бы понимая, что совершает что-то запретное, она, запустив в него когти сразу всех четырех своих лап, с упоением раскачивается на нем; правда, завидев хозяйку, стремительно уносится куда-то под кровать.)

Я сказал, что кошка довольно быстро разобралась, кто есть кто в моем доме, но это требует размышлений.

Иногда казалось, будто она решила, что самой важной персоной здесь (сразу же после меня, ибо мое верховенство, разумеется же, не подлежало ни сомнению, ни – тем более – критике) была именно она и уже только потом – моя покойная жена. Сын в счет не шел, с ним у нее были какие-то свои (впрочем, довольно симпатичные) отношения: по большей части он не обращал на нее вообще никакого внимания, и ей оставалось лишь украдкой заискивать перед ним. Подлизываясь к этому суровому нордическому характеру, она, как школьница, часто задирала его своими колючими коготками, и казалось обмирала от счастья, когда он в ответ начинал катать ее ногами по всему полу.

Кошка бдительно следила за тем порядком вещей, который ей хотелось бы установить, и старалась пресекать все попытки моей жены посягнуть на ее прерогативы, другими словами, на исключительные, принадлежащие только ей, кошке, права. В случае чего она вполне могла цапнуть «нарушительницу конвенции» своими зубами (после этого, правда, она на всякий случай сразу же улепетывала все под ту же кровать).