Тверской Баскак (СИ) - Емельянов Дмитрий Анатолиевич "D.Dominus" - Страница 22

Я лишь молча киваю в ответ, а Турслан, подумав, добавляет.

— Оставлю тебя здесь ханским баскаком. Сотню Байрака дам в помощь, но молодому князю надо пообещать, что все, чего он хотел получить с местных, ты соберешь и тиунам его передашь. — Он важно поднял указательный палец вверх. — Плюс, не забывай, Великому хану десятину.

Глядя на мою кислую мину, он усмехнулся.

— Ну как не передумал?

Требования Александра я слышал и про десятину знал, но все-равно в озвученном варианте прозвучало мрачновато. Как я буду тут править, у меня пока четких планов не было, так лишь наметки. Упремся, разберемся! Вот и все мое руководство к действию, но одно я знаю точно, монгольских вояк мне тут совсем не нужно. Сотника Байрака я знаю, скотина еще та! Коренной монгол, воевал еще с Темучжином, поднялся от пастуха до командира сотни. Заветы Чингисхана у него в крови. Монголы — высшая раса, а все остальные народы плесень и предназначение их служить избранным. С таким помощничком у меня тут все завтра же запылает. В Рязани уже видали!

Насмешливый взгляд Турслана ждет ответа, а я все не знаю, как мне отказаться от степных батыров. Немного подумав, я начинаю издаля.

— Сотня воинов, благородный нойон, тебе самому пригодится, а мне от них пользы будет мало. Русская земля либо принимает, либо нет! А коли не примет меня, так тут не сотню надо будет держать, а сотню тысяч. — Теперь уже я усмехаюсь, глядя на озадаченный вид монгола. — Давай, я уж сам как-нибудь разберусь тут, а уж коли не справлюсь, тогда Байрака своего и присылай.

Солнце еще не поднялось над вершинами сосен, а лагерь уже кипит буйной деятельностью. Впервые я никак в этом не участвую. Калида и Куранбаса не собирают пожитки, не вяжут поклажу к седлам, а стоят тут, рядом со мной, и ждут. Я им сказал, что мы остаемся здесь, и, судя по их мрачным физиономиям, они этому совсем не рады. Слышно, как они о чем-то яростно шепчутся за моей спиной.

Я не прислушиваюсь, если захотят уйти, то что же, они люди вольные. Подняв голову, окидываю взглядом бескрайнюю даль. Отсюда с вершины холма на левом берегу Волги, кроме бесконечного лесного моря, видна еще замерзшая ширь великой реки вместе с черными городскими башнями Твери на другой стороне. Вид величественный и грозный одновременно, он словно намекает мне. Здесь не прощают ни слабости, ни ошибок.

Передовые сотни еще с ночи ушли к Торжку, а сейчас весь лагерь уже почти собран. Монгольская конница, позвякивая оружием и сбруей, спускается к устью реки Тверцы, а на месте стоянки остались лишь неразобранные шалаши, черные пятна затушенных костров и утоптанный тысячью ног снег. Извилистое замерзшее русло Тверцы, единственный путь, который может привести завоевателей к стенам Торжка, и тут даже проводник не нужен, не заблудишься.

Кроме уходящих войск здесь на холме еще кучкуется с десяток тверских бояр. Эти приехали проводить князя и выслушать его волю о наместнике.

Турслан вчера с моей помощью, разумеется, обсудил с Александром кандидатуру наместника Твери. На предложение нойона оставить единого представителя в моем лице, князь спорить с монголом не стал, но недвусмысленно дал понять, что делает тому одолжение. Глядя тогда на эту сцену, я подумал, что несмотря на молодость, Александр поступает очень разумно. Ссориться с монгольским военачальником из-за какого-то городишки было бы глупо, а вот то, что теперь он сможет просить ответную услугу, уже немало.

Бояре топчутся совсем рядом со мной и до моих ушей долетают обрывки слов.

— Ты, Острата, горячку не пори! Кого бы Ярославич не назначил, с каждым общий язык можно найти.

— А ежели вон того узкоглазого⁈ И с ним договариваться будешь⁈

— Тьфу ты!..

Разговор обрывается, потому как Александр, оставив Турслана Хаши, повернул коня в нашу сторону. Пару мгновений мы все молча ждем и смотрим на подъезжающего князя, пока холеный вороной жеребец не застывает прямо перед застывшей в напряжении городской господой.

Посмотрев на них сверху вниз, Александр поворачивается ко мне и манит рукой. У меня прям все обрывается в душе. Этот жест, как река Рубикон для Цезаря. Сейчас я сделаю шаг, и моя жизнь полетит в тартарары! Спокойное и безопасное места зрителя я добровольно меняю на роль главного героя в спектакле с неизвестным и, очень возможно, трагическим концом.

«Ответственность, риск! Ведь это не игра, и я буквально ставлю на кон свою жизнь! — Застучало у меня в висках. — Зачем я это делаю! Оно мне надо! Ведь я всегда стремился этого избежать, стремился идти легким проторенным путем…»

Душу в зародыше внезапно вспыхнувший страх и срываюсь с места. Моя заминка не прошла незамеченной, и князь встречает меня с еле сдерживаемым раздражением.

— Будешь так шевелиться, фрязин, на посту своем не задержишься!

Я молча склоняю голову, мол, извиняйте, виноват, исправлюсь, а Александр, указав на меня камчой, кивает боярам.

— Вот вам мой наместник! Любите и жалуйте, а ежели что, спрошу с вас строго!

Уже давно над местом бывшего лагеря стоит тишина. Умчался князь, разъехались бояре, растаял вдали даже шум многочисленного войска, а я все стою и не решаюсь сдвинуться с места. Не знаю сколько бы еще я пребывал в состоянии ступора, но голос Калиды вернул меня к действию.

— Так чего делать то будем, хозяин⁈

Поворачиваюсь и вижу наполненные тревожным ожиданием лица своих помощников. Делаю глубокий вдох и повторяю для себя, что в любых ситуациях начальник должен излучать уверенность в своих силах. Без этого ни одно дело с места не сдвинется.

Взбодрив себя таким образом, хмурю брови и бросаю грозный взгляд на половца.

— Ты добро, что оставил нам Турслан Хаши, принял?

Тот утвердительно кивнул, и я чуть смягчаю тон.

— Тогда показывай.

Куранбаса первым развернулся и быстро зашагал к нашей юрте. Мы с Калидой за ним. Пока идем, успеваю подумать, что здесь, посреди елового леса, оставшаяся в одиночестве степная юрта смотрится до невозможности чужеродно.

Не дожидаясь пока я подойду ближе, половец уже кричит.

— Вот, все что дали! — Он тычет в расстеленный у юрты ковер, а я начинаю пересчитывать лежащие на ковре топоры.

— Один, два, три… Двадцать! — Беру последний в руки и рассматриваю покрытое ржавчиной лезвие. — Да уж! — Чувствую на себе изучающий взгляд Калиды и добавляю в голос бодрости. — Ну, на безрыбье и рак рыба!

Мешки с зерном лежат тут же, рядом с перевернутым медным котлом. Ровно десять в две кучки. Поворачиваю голову в сторону привязанных лошадей, и вижу кроме наших пяти, еще пятерку худосочных монгольских лошадок без седел и сбруи. Чуть поодаль топчутся семь тощих до невозможности коров и одна обгладывающая хвою коза.

«Ровно столько, сколько просил, — вздыхаю про себя, — ни больше, ни меньше».

Вновь оборачиваюсь к половцу.

— А люди где?

Тот делает сначала непонимающее лицо, а потом радостно хлопает себя по лбу.

— А, полон! — Он растягивает рот в извиняющей улыбке и машет в сторону границы леса. — Там сидят! Тока боюсь, как бы не разбежались, охраны то никакой!

Быстро идем к окраине лагеря. Там уже снег не утоптан, и среди деревьев виднеются два десятка вырытых прямо в сугробах ям. Накрытые еловым лапником, они смотрятся как заплатки на белом зимнем ковре. Из-под зеленых крыш вьются худенькие дымки, а прямо перед этими своеобразными иглу стоят десятка три мужчин и женщин. Худющие, с насупленными бровями и застывшими в напряжении лицами.

Подхожу ближе и, выбрав на вид самого старшего, обращаюсь к нему.

— Зовут тебя как?

Тот, не поднимая насупленных бровей, еле шевелит потрескавшимися губами.

— Яремой мя кличут.

Ожидание самого худшего слышится в каждом его слове, и, усмехнувшись, я коротко бросаю.

— Поднимай всех, у меня для вас слово есть.

Косматый мужик кивнул стоящим рядом парням, и те бросились к землянкам. Через пару минут передо мной сбилась в кучу изрядная толпа. Даже навскидку видно, что почти две трети — это женщины, да подростки от десяти до пятнадцати. Все голодные, с застоявшимся страхом в глазах.