Три минуты молчания. Снегирь - Владимов Георгий Николаевич - Страница 44

– Мотай, сачок.

– Вот спасибо, бичи. Зато уж я вам самых лучших яблочков выберу, мандаринчиков…

С базы крикнули:

– Строп идёт!

На шкентеле[50], за один угол зацепленный, спускался строп – стальной, квадратный. Мы его расстелили и пошли катать к нему бочки. Друг за дружкой, каждый другому накатывает на пятку, остановиться нельзя. Бочку валишь, катишь по палубе, вкатываешь на строп и рывком её – на стакан[51]. И она должна стать точно, как шар в лузу, ни на дюйм левее или правее, потому что их должно стать девять; считают нам рыбу теперь не бочками, а стропами; будет восемь – ухман заметит, заставит перегружать.

Ну, вот их уже и девять, по три в ряд, стоят пузатенькие, стоят родные, кровные. Двое забегают, заносят углы, цепляют петли на гак – и теперь рассыпайсь, кто куда успеет, потому что ухман не ждёт, у него там работа на два борта, с той стороны такой же траулер разгружается. Он махнул варежкой, и нет его, а строп с нашими пузатенькими полетел к небу, мотается между мачтами. Беда, если хоть одна петля как следует не накинута, тогда он весь рассыпается, бочки летят и лопаются, как арбузы.

Но ничего, прошёл первый, сгинул за бортом, и пока его там разгружают, мы вылетаем, кидаемся к трюмам – готовить новые девять. А успеваем – так и в запас, пока не крикнут сверху:

– Строп идёт!

Через час у нас в спинах хорошо заломило, то и дело кто-нибудь остановится, трёт поясницу – прямо как радикулитные. Первым салага Алик начал сдавать. Бочку накатывал долго, ставил кое-как, потом ещё кантовал её, а все его ждали наклонясь – на палубе лежачую бочку нельзя выпускать из рук, она покатится.

Скоро он и вовсе сдох, не мог поставить на стакан, хоть и рвал изо всей силы. Ну, правда, на стропе её потрудней поставить, тут ещё сапогами в тросах путаешься, в стальных калышках[52]. Мне пришлось сначала свою поставить, а потом уж я подошёл к нему и за него поставил.

– Слабак! – на него орали. – Инвалид!

– Тебя ещё здоровей. Лень ему мослы таскать!

Вообще-то, не слабей он был хоть Ваньки Обода. Просто сноровка в нём кончилась от усталости. И маленькой хитрости он не заметил – что нужно её серединой по тросу катить, тогда она идёт как по ролику, а потом наклонить в одну сторону, взять разгон, тогда она сама взлетает, как ванька-встанька. Я ему это показывал, а бондарь кричал:

– Что, так и будет за тебя вожаковый ставить? Ты только подкатываешь?

– Угомонись, – я ему сказал, – меня-то тебе чего жалеть?

Алик весь красный сделался. Следующую бочку он уже так рванул, что она чуть не завертелась. И опять зря, тут силы совсем не надо тратить. Димка подошёл, отнял у него бочку.

– Отдохни, Алик. Пропусти свой черёд.

– Да я не устал!..

– А я говорю – отдохни. И посмотри внимательно.

Шурка, ясное дело, тут же стал орать:

– А мне тоже отдохнуть можно?

– Можно.

– Тогда ты и за меня поработай, а я посижу, отдохну.

– И помолчи также, – сказал Димка. – А то я кой-кому могу и отвесить.

Шурке это до того понравилось, что он даже не ответил. Сел на свою бочку и закурил.

Димка несколько раз показал Алику, сам весь строп нагрузил, а тот лишь кивал.

Шурка опять не стерпел:

– Что ж только один? Теперь за меня строп нагрузи.

Но в общем-то до всех дошло, что Димка не одному Алику дал передохнуть, но и нам тоже. И маленький урок он нам дал…

Не заметили мы, как и погода переменилась, палуба уже не жёлтая была от солнца, а серая, и по волне пошли гребешки. А мы ещё только один стакан выгрузили, верхний. А их в обоих трюмах по четыре.

Не замечали мы, что вокруг делается – кто ещё там подходит к базе, кто отчаливает. Раз только, я помню, вышла какая-то задержка, и я разогнулся, поглядел на море. Там, среди зелёных гребней, шёл куда-то баркасик с подвесным мотором – красненький борт и белая рубка, а в корме сидели двое, молодые, с рыжими бородами, и глядели на нас. Куда они шли? А бог весть куда, в море. И не знал я, на сколько у них горючего хватит для этого моторчика и был ли у них ещё парус с собой, но их-то это не заботило, и я подумал – да уж, наверно, дойдут куда хотят. Главное – идти куда хочется. Может, и мне вот так – смотаться сейчас на базу и на ней вернуться в порт, а оттуда, не задерживаясь ни на час, на поезде в Россию, хотя бы в Орёл к себе поначалу… Что меня держит – неужели вот эта бочка?

Тут же мне про неё напомнили, толкнули в спину.

– Кати, чего стал!

И я забыл про этот баркасик.

Небо темнело понемногу, и ветер свежел. В этих местах погода меняется быстро, в полчаса штиль кончается и разводит мёртвую зыбь.

Со следующим стропом какая-то задержка вышла. Ухман нам крикнул:

– Ступайте отдохните, я покричу.

Шурка с Серёгой в самый кубрик сошли, сели за свои карты. Остальные на трапе устроились, кто повыше, кто пониже. А я – на самой верхней ступеньке, следить, когда ухман появится.

– Не разгрузимся сегодня, – сказал Ванька Обод. – А я к врачу не попаду до вечера.

– Так вали сейчас, – Алик сказал.

– «Вали»! А кто мне тогда эту рыбу засчитает? Вдруг он мне с этого дня бюллетень выпишет.

– Разгрузились бы, – сказал Димка. – За три часа бы разгрузились, если б с «голубятника» на подвахту вышли.

– А кому это надо, – Ванька спросил, – чтоб за три часа? Им трое суток погулять охота на базе. А сразу разгрузишься – тебя и погонят на промысел.

– Но можно же и по-другому, – сказал Алик. – Всем дружно поработать день, а потом всем гулять двое суток. Это было бы справедливо.

Ванька даже закашлялся от смеха.

– Вот ты человека ограбишь, а тебя засудят, и ты тоже будешь говорить – несправедливо?

Алик удивился.

– Что за логика?

– Не понимаешь, салага? Вот ты на СРТ подался. Почему на плавбазу не пошёл, там тоже матросы есть? Или – в берегаши? Потому что дикари вчетверо больше получают. Значит, за рублём погнался? Так чего ж тут несправедливого? Ты и должен уродоваться, как карла. А они там, с «голубятника», гулять в это время будут, водку пить, с бабами спать. Потому что дипломы имеют, а ты – не имеешь. И ты хоть упади на палубе, они тебе руки не подадут. Хотя нет, подадут – вставай и дальше уродуйся. Всё справедливо!

Алик примолк, только усмехался про себя.

Ванька спросил:

– Понял теперь, салага, как она ловится, селёдочка?

– Приблизительно.

– Вот, когда совсем поймёшь, ты её и жрать не захочешь. Если б все знали, как она ловится, она б у них колом в горле стала!

– Лучше пусть не знают, – сказал Алик.

Ванька согласился:

– Это ты верно, салага. А то её и покупать не станут.

С базы позвали:

– Эй, на «Скакуне»!

Я выглянул. Там стоял Жора-штурман.

– Шалай, позови там салагу.

– У нас их двое.

– Любого.

Димка полез.

– Ну, как там Шакал Сергеич? Горит синим пламенем?

– Голубеньким пока. Тут он мне цидульку выкинул в иллюминатор. Решил на свободную тему писать. Вот… «Радуюсь я, это мой труд вливается в труд моей республики».

– Прелестно! – сказал Дима. – Пускай насчёт вдохновения подзальёт, насчёт творчества.

– Это он подзальёт. Он вот спрашивает – «вдохновение» через «а» пишется или через «о»?

– Вдох! Второе – тоже «о».

– Ясно-ясно.

Жора ушёл. Через минуту опять крикнули с базы:

– Строп идёт!

Небо стало тревожное, тёмное, поднялась зыбь. Ветер её гнал к Фарерам.

Ванька постоял в капе, поёжился.

– Шторм, ребятки, будет.

– Ну и пускай, – сказал Алик, – отдохнём хоть.

– Дурак, это тебе не промысел. Там – пускай, лежи себе в койке. А тут тебя каждый час будут к причалу гнать. Чуть просвет – подходи выгружайся. Ни сна тебе, ни работы. Так неделю поуродуешься, тогда и скажешь – пускай.

Ещё мы нагрузили стропов десять и опять вернулись в кап. На базе уже наши бочки не успевали укладывать, много их на борту скопилось. В обычные дни это не страшно, а теперь и базу качало.