Невеста желает знать, или замуж поневоле (СИ) - Янов Владимир - Страница 16

— Нам назначено, сегодня, — громко заявила кузина.

— Следуйте за мной, — педантично уточнил распорядитель.

Глаза немного привыкли к темноте, тем не менее, ступеньку я не заметила. Устояла, еле удержав равновесие, чуть не споткнулась. Вот зачем она здесь? Я не сразу поняла, что стою перед кафедрой.

Поднявшись по ступенькам на кафедру, распорядитель приосанился. Он достал перо, покрутил в руке, поставил по правую руку чернильницу и разложил бумаги. Заметив стулья со спинкой, аккуратно выстроенные в ряд, мы степенно сели. Мой жених на одном краю, мы с кузиной на другом.

— Ах да, — вспомнив о важном действии, распорядитель надел очки в тонкой оправе.

Молния сверкнула совсем близко, гром раздался настолько громкий, что, казалось, прогремел под самыми сводами. Осталось только сыграть произведение для органа «Токката и фуга ре минор» написанное великим композитором, органистом и педагогом. В сумраке все это нагоняло жуть. Еще и холодно, как в склепе.

Как бы я себя не убеждала, сколько бы я не хорохорилась. Суровая правда такова: я жуткая мерзлячка, даже зимой несколько слоёв одежды не спасали меня от морозного воздуха.

Я наполовину шотландка, наполовину англичанка, а родилась в краю лесов и пастбищ. Меня часто просят сказать что-нибудь на валлийском языке, очень удивляются, узнав, что я знаю только английский. Но это совершено не мешает мне считать себя валлийкой. Здесь я немного лукавила, все заклинания пишутся и произносят только на латыни. Язык древних римлян на удивление дался мне легко и быстро. Умная я в папу, а красивая в маму.

Моя мама так и не смогла примериться с шерстяным пледом и сырыми дровами с плесенью. Единственное место в доме, где можно согреться — это комната в которой есть камин, обычно хозяйская спальня. Зимой все жмутся к камину, поскольку это единственное место, где не холодно в доме. Еще не успела высохнуть краска, как мама заставила отца поставить в каждой комнате дровяную-печь камин из чугуна. Какое-то время печи топили сырыми дровами, положив под них бересту. Если поленья были совсем влажные, все в доме брались за топор и нарезали лучины из средней части полена.

Мне же поручали самое важное действо. Лучины складывали «шалашом» в топке печи, после чего я укладывала газету, газету надо скомкать, посыпая всю эту конструкцию солью. Всё, поджигаем газеты, открываем вытяжку печи. Пока огонь не начнёт гореть устойчиво, используем только тонкие щепки и не большие дрова.

Так вот откуда у меня эта склонность к пиромании…

Нестерпимо захотелось посидеть со стаканом глинтвейна у жарко растопленного камина. Закутаться в теплое, накинуть на плечи пелерину. Все, что мне оставалось, — это зябко кутаться в платье. Последний раз камин в ратуше топили несколько дней назад.

Подув на озябшие пальцы, распорядитель опустил кончик пера в чернильницу. Не подчиняясь капризам моды на ручки с вращающимся наконечником в виде шарика, все документы в ратуше заполнялись по старинке — гусиным пером. Жидкие чернила постоянно оставляли кляксы, а густые застывали на наконечнике.

— Ваше полное имя, пожалуйста, — произнес распорядитель, обращаясь ко мне.

— Виктория Милтон, — почему-то шепотом ответила я.

Распорядитель вписал моё имя каллиграфическим почерком, заполнив строку. Скрип пера, оглушительно громкий, прекратился. Торопливо обмакнув перо в чернильницу, распорядитель повторил свой вопрос, задав его суженому.

— Оливер Хамфри Младший, — подал голос жених.

Сказано это было таким пафосным тоном, что я не сдержала улыбки — всё равно не видят. Несмотря на канделябр — украшенный хрустальным убором, пламя свечи не могло разогнать мрак перед кафедрой.

Закончив марать бумагу, распорядитель попросил нас подойти к кафедре. Ступеньки тонули во мраке, и сколько бы я не вглядывалась ничего разглядеть не смогла. К счастью, гроза прошла. Луч света ворвался в царство вечной пыли, на мгновенье рассеяв тьму и осветив кафедру. Перо снова опустилось в чернильницу, а бумагу с гербом подтолкнули к краю. Я без интереса бросила взгляд на документ, а пальцы сжали перо, белоснежное, без единой зазубринки. Неразборчивая витиеватая подпись украсила правый нижний уголок документа. Последним подпись поставил распорядитель, подтвердив, что заявление подано по всем правилам.

— Не смею вас больше задерживать, — добавил распорядитель, спрятав бумагу в папку.

Если честно, я не думала, что все будет настолько банально.

Наши родители выбрали венчание в церкви. Никаких свидетельств о согласии какой-либо из сторон на брак для этого не требовалось. Платите несколько шиллингов за оглашение имен вступающих в брак и во время воскресной службы непосредственно перед фразой о приношении Святых Даров, младший приходской священник объявляет на всю церковь:

— Я оглашаю предстоящее бракосочетание между Оливером Хамфри из прихода Святой Маргариты, холостяком, и Викторией Милтон, из прихода Святой Маргариты, девицей. Если кто-то из вас знает причину или просто помеху, почему эти два человека не должны соединиться в святом браке, объявите об этом.

Не будь мой жених так молод, для венчания не требовалось бы даже согласия родителей. Я уже говорила — жених младше меня на целых четыре года.

Но так как мой суженый жениться не абы на ком, а на самой настоящей чародейке, сначала подается заявление в городскую ратушу. Запись о каждом бракосочетании попадает в «Книгу судеб» — магический фолиант, доступ к которому имеет только распорядитель. Это единственный законный способ зарегистрировать брак между одаренной и мирянином.

Существует длинный список с правилами, согласно которым, чародейка клянется не применять на муже магические заклинания. Особый пункт, мелким шрифтом, гласит: клянусь, что будущий муж выходит за меня замуж по собственной воли и никаким приворотным зельем я не пользовалась. Между нами девочками, никто из одаренных эти дурацкие правила никогда не соблюдает, многие из чародеек даже не читают текст лицензии.

Правила, правила… бла, бла, бла.

Я текст мельком прочитала. Голову одолевали мысли: беспорядочные, сумбурные. Дурацкие слова про «мы что-то забыли», завертелись в голове и никак не хотели вылетать. И вспомнить никак не получается.

— Не терпится это отметить, — величаво произнес жених, покинув нас торопливым шагом.

Кто о чём, а вшивый о бане. Легкое ощущение дискомфорта, возникшее минуту назад, переросло в уверенность. Кажется, мы точно о чем то забыли. В конце концов, мысли прекратили метаться в голове.

Шаркнув ножкой, мы с кузиной откланялись. Подняв подолы платьев, поспешили к выходу, вспомнив, что нам еще надо на почту. Приглашения на свадьбу сами себя не разошлют.

Дождь закончилась, капли перестали стучать по крыше, и только огромная лужа перед входом напоминала о грозе. Отмытое до прозрачной голубизны небо снова блистало первозданной чистотой.

— Мисс Милтон, задержитесь ненадолго, — у самого входа в ратушу меня окликнули.

Мысль о том, что мы забыли обговорить дату свадьбы, буквально пригвоздила меня к месту. Я залилась пунцовой краской до самых ушей. Ругая себя за непростительную рассеянность, я вернулась. Укоризненно покачав головой, Женевьева пошла следом.

У распорядителя был огромный шаг, поэтому нам приходилось чуть ли не бежать за ним. Я комкала край платья, выбивая каблучками пыль из каменных плит. Женевьева мелкими шажками семенила следом, ругая себя и меня — не громко. А затем я почувствовала, как кузина врезалась в спину. Каблук поехал и мне пришлось схватиться за кафедру. Сбивать меня с ног у Женевьевы уже вошло в привычку.

— Праздник урожая, — кузина меня опередила.

Этот день был выбран неслучайно. Был издан указ, гласящий, что браки должны заключаться открыто с публичным оповещением о предстоящем событии за две недели до торжества. Впрочем, самые нетерпеливые могли сочетаться браком без всяких формальностей — и притом за весьма умеренную плату. Достаточно было оглядятся, найти табличку с изображением женской руки, вложенной в мужскую — и сделать решительный шаг навстречу своему счастью.