Одиночка. Честь и кровь: Жизнь сильнее смерти. Честь и кровь. Кровавая вира - Трофимов Ерофей - Страница 38

Поклонившись, Елисей развернулся и, понимая, что уговаривать теперь бесполезно, отправился домой. Там, отловив вернувшихся ребят, он потребовал от них полного отчета о всплывшей истории. Как оказалось, княжича спасли Мишка и Витька. Именно они сумели в лаве заметить, как начал падать с коня их командир, и успели отреагировать, вывезя его с поля боя. Выслушав рассказ о разговоре с полковником, парень презрительно скривился. За подобный поступок в обычных случаях солдат к награде представляют. А тут даже слова доброго не сказал.

Вспомнив о своем близком знакомстве с полковником контрразведки, Елисей злорадно усмехнулся, мысленно пообещав себе доставить этому столичному гусю несколько не самых приятных минут жизни. Пусть Тимофеев и не вхож в столичные кабинеты, но связи у него имеются серьезные. А уж про Морозова и говорить нечего. Тот запросто может тому полковнику устроить аудит личных доходов.

Котэ, посвежевший и довольный после бани, нашел парня в его кабинете. Присев к столу, грузин с интересом покосился на разложенные листы с эскизами различных механизмов и, огладив бороду, тихо спросил:

– Что скажешь, Елисей? Говорил со стариком?

– Говорил, Котэ батоно, – задумчиво кивнул парень. – Да только боюсь, одного его мало будет. Парень сейчас от горя сам себя не помнит. А Опонас тот еще учитель. Или по матушке обложит, или нагайкой вытянет. Сам понимаешь, что после этого будет.

– Ссора, – коротко кивнул Котэ.

– Вот-вот. Так что придется мне самому в Тифлис ехать, – снова вздохнул Елисей. – Но сначала мне надо тут дело наладить. Сам понимаешь, я здесь мальчишек не ремеслу учу. В общем, ежели Опонас согласится, вместе поедем. А ежели нет, сам поеду. Плохо будет, ежели у Дато сын горьким пьяницей станет. Очень плохо.

– Спасибо, дорогой. Только что ты один сделать сможешь? – удивленно спросил мужчина.

– Что-нибудь да смогу, – пожал плечами Елисей. – Двум десяткам мальчишек нахожу, что сказать. С казачьим кругом тоже общий язык нахожу. Даже с контрразведкой и то договориться сумел. Значит, и тут что-нибудь придумаю, – напустил он туману.

Слушая его, Котэ только согласно кивал. Потом, чуть улыбнувшись, хитро прищурился и, понизив голос, негромко сообщил:

– Нино часто тебя вспоминает. Понравилось ей, как ты на гитаре играешь.

– Ой, Котэ батоно, не смеши, – усмехнулся Елисей. – Она – князя дочка, а я казак. Одно название, что дворянин. Казаком родился, казаком и помру. Не такой зять Дато нужен.

– Плохо ты Дато знаешь, дорогой, – загадочно усмехнулся Котэ. – Если Нино захочет, он для нее луну с неба достанет. После того, что с мальчиком случилось, он с дочки пыль сдувать готов.

– Вот-вот. Потому и не согласится, – кивнул Елисей.

– Ай, дорогой, не о том ты думаешь, – решительно отмахнулся Котэ. – Ты лучше скажи, когда про учителя знать будешь?

– Обещал завтра ответ дать, – развел Елисей руками.

Женщины позвали их к столу, и разговор увял сам собой.

Утром следующего дня мальчишки начали тренировки по уже обычному расписанию, когда во двор вошел Опонас и, оглядевшись, прямым ходом направился к парню. Его старая, аккуратно заштопанная черкеска была вычищена, а папаху казак надел новую. Эти перемены Елисей отметил про себя сразу, едва фигура старого лошадника показалась в воротах.

– Ты скажи, – вместо приветствия начал казак, – тебе тот княжич для дела нужен, или ты выгоду свою блюдешь?

– Нет мне в том деле ни выгоды, ни дела. Отец его, человек добрый, потому и помочь хочу, – ответил Елисей, спокойно выдерживая его испытующий взгляд.

– Угу. Добре. Поедем, – помолчав, коротко кивнул старик. – Только уговор. Ежели со мной там случится чего, ты тело мое сюда хоронить привезешь. Тут всю жизнь прожил, тут и лежать хочу, – жестко выдвинул условия казак.

– Сделаю, дядька Опонас. Слово даю, – решительно кивнул Елисей.

– Загодя скажешь, когда к дороге готовым быть, – буркнул старик, коротко кивнув в ответ.

Проводив его взглядом, Елисей тяжело вздохнул и, почесав в затылке, принялся вспоминать, кто из семьи у Опонаса остался. Как оказалось, кроме сына и двух замужних дочерей, другой родни у него нет. Да и те подались из крепости в места, где жизнь поспокойнее. В крепости старик жил бобылем, предпочитая общество лошадей общению с людьми.

– Что же вы, пни старые, все про костлявую вспоминаете-то? – возмущенно выдохнул Елисей, глядя ему вслед.

Собрав десятников, он принялся ставить им задачи на время своего отсутствия. Услышав, что парень собрался в Тифлис, мальчишки удивленно переглянулись, не понимая, что произошло. Вернувшиеся же из похода парни только понимающе кивнули. Глядя на них, Елисей чуть улыбнулся и, тыча пальцем в каждого, нарезал круг задач. Слушая его, парни кивали, иногда задавая уточняющие вопросы.

Убедившись, что его услышали и поняли, Елисей занялся подготовкой к поездке. На этот раз нужды в транспорте не было. Но требовалось решить вопрос с гостинцами. Вспомнив, что среди его трофеев есть небольшая диадема, Елисей выволок на свет божий сундучок с драгоценностями и зарылся в него с головой. Диадема представляла собой тонкий плетеный обруч с тремя рубинами и россыпью мелких гранатов.

Изе пришлось вставлять в нее камни. Прежние были извлечены. Что тут было раньше, Елисей и понятия не имел, но ювелир сказал, что это восточная работа и в такое украшение вставлять нужно именно рубины. Так что теперь диадема была словно новенькой. Повертев украшение в руках, Елисей задумчиво хмыкнул и, пожав плечами, проворчал:

– Не понравится, продам к черту.

Князю он решил подарить украшенный серебром и золотой инкрустацией рог. Точнее, это был своеобразный кубок из бычьего рога. Вся разница была в том, что здесь была приделана серебряная ножка, так что тару можно было спокойно поставить на стол. А вот с подарками княжичу парню пришлось попотеть. Наконец, выбрав в своем арсенале лучший револьвер, украшенный все тем же Изей, Елисей успокоился.

Оружие это, хоть и покрытое инкрустацией, было боевым. Прибавив к нему готовые патроны, кобуру и набор для чистки, Елисей упаковал все в кожаный мешок и принялся собираться в дорогу сам.

Спустя еще два дня из ворот крепости вышел караван из трех телег, в сопровождении двух верховых.

Переход до Тифлиса прошел спокойно. Спустя две недели они въехали на подворье княжеского дома, и Котэ, на правах хозяина, тут же принялся раздавать приказания, заставляя слуг метаться, словно перепуганные мыши. Как выяснилось, самого князя дома не было, так что гостей встречали слуги и княжна Нино. Княжич так и не соизволил выйти из своей комнаты. Котэ, выслушав рассказ девушки о том, как ее брат проводит время, только кивнул и выразительно покосился на казака.

Сообразив, что он хочет сказать, Елисей только кивнул и, отдав все оружие старому казаку, попросил проводить его к пострадавшему. Котэ, удивленно хмыкнув, чуть пожал плечами и повел парня в дом. Без стука распахнув двери, Елисей ввалился в покои княжича и, остановившись посреди комнаты, презрительно скривился:

– Ну и гадюшник. Эй, Ильико, ты живой тут? Хоть бы окно открыл, дышать нечем.

– Ты кто? – послышался в ответ страдальческий голос.

– Елисей. Помнишь такого?

– Какой Елисей? Зачем Елисей? Эй, ты знаешь, куда вломился? Это мой дом.

– Да ладно?! А я уж подумал, в ночлежку для бродяг попал.

– Ты в дом князя Буачидзе пришел, шакал! – горячая кровь наконец сумела затмить похмелье, и из спальни вывалился расхристанный, небритый, едва держащийся на ногах княжич.

– Твое счастье, что Дато твою опухшую рожу не видит, ишак, – не остался в долгу Елисей. – Ты боевой офицер, или сопля на ножках? Позор семьи. Да на тебя смотреть противно. Чего вылупился? Ударить хочешь? Давай, попробуй. Чтобы тебя по стенке размазать, мне даже руки не нужны.

Заведясь, Елисей не сдерживался и орал на молодого офицера так, что в окнах стекла дребезжали. Зарычав от злости, Ильико бросился в драку. Еще не протрезвев окончательно, он неловко взмахнул уцелевшей рукой, и тут же получил жесткий пинок ногой в живот. Отлетев к стене, княжич громко икнул и, зажав рот рукой, быстро завалился на бок. Рвало его долго и мучительно. Кое-как опорожнив желудок, Ильико тяжело перевалился на спину и, проморгавшись, хрипло спросил, утирая рот рукавом: