Последний бастион – 2. Бремя белых (СИ) - Афанасьев (Маркьянов) Александр "Werewolf" - Страница 36

Проблемы были две. Незнакомая, непривычная, пусть и прекрасного качества винтовка в руках и очень маленькая площадь мишени, в которую предстоит попасть. Но делать нечего — надо было стрелять. Чужой снайпер вполне мог в любой момент понять, что открылся и сменить позу, да просто пошевелиться…

Марина дожала спуск…

Безумная атака африканцев стала для аль-Мумита полной неожиданностью. Пара моджахедов его джамаата подобрались к противнику на дальность броска гранаты, на позициях африканцев вырос черный куст гранатного разрыва — и тут земля перед наступающими моджахедами будто вздыбилась целой полосой разрывов. Аль-Мумит с изумлением увидел, как несколько негров, раненых и в изорванном камуфляже поднялись и с дикими криками бросились навстречу моджахедам, остервенело строча из автоматов. Он выстрелил раз за разом, добил магазин, снял двоих, возможно даже троих — но больше ничего сделать не мог. Оставалось только наблюдать…

Атака десантников оказалась неожиданной и нанесла моджахедам тяжелейший урон. Все они подобрались на дальность гранатного броска, собираясь забросать линию обороны противника гранатами, а потом идти в последнюю атаку, возможно даже врукопашную — но замбийские десантники их опередили. Сразу несколько, не меньше десятка гранат рванули одновременно, выкашивая осколками озверевших от предчувствия большой крови исламских экстремистов. После этого, с дикими криками вперед бросились десантники — их было немного, но они все еще были опасны! И оставшиеся в живых террористы с истошным воем, поливая огнем пространство перед собой, особо даже не целясь, бросились им навстречу…

Кончились патроны, затвор сыто лязгнул в последний раз. Надо сменить магазин. Аль-Мумит выругал себя за непредусмотрительность — поторопившись занять позицию и стрелять по пулеметному расчету, он не выложил перед собой магазины. Теперь надо поворачиваться набок, доставать из разгрузки магазин, тем самым демаскируя себя. Хотя — от кого? Кяфир без своей винтовки, из автомата он его не достанет, его женщина не опасна. Повернувшись, аль-Мумит достал сразу два магазина, один бросил перед собой, отстегнул от винтовки пустой и вставил новый, с десятком блестящих, остроносых, больше похожих на ювелирные изделия патронов. Десять смертей, подвластных легкому движению пальца хозяина, десять смертей для кяфиров, идущих против воли Аллаха. Вставив магазин, аль-Мумит передернул затвор, занял позицию для стрельбы, прицелился, начал просматривать поле боя, чтобы понять, что происходит и если возможно, оказать помощь своему джамаату и тут… он словно провалился в черный, внезапно раскрывшийся под ним люк…

В себя он пришел через несколько секунд. Он лежал на каменистой земле, винтовка лежала рядом с ним, в импровизированной бойнице. Он выпустил винтовку из рук… и он не понимал, что с ним произошло. Боли повернувшись. Только повернувшись и взглянув на свою левую ногу, верней на то, что от нее осталось — месиво из костей, мяса и ткани, он понял, что произошло…

Он не понимал, как это могло случиться, в ушах уже шумело, как при резком снижении самолета, но следующие действия его были совершенно правильными. В рукава и штанины его камуфляжа были встроены жгуты, поэтому первым делом, он нащупал в кармане концы жгута, резкими и сильным движением затянул так плотно, как только мог, чтобы остановить кровь — а ее он потерял уже и так много. Там где он лежал, скопилась уже целая лужа…

Как же это произошло?

Умом он понял, словно кто подсказал на ухо — конец. Вот теперь — точно конец. Африка станет его могилой, с таким ранением он не выберется. Вопрос лишь в том, сколько ему еще удастся протянуть. Но то, что не выберется — это точно. Слишком тяжелое ранение, слишком большая потеря крови. На Ближнем Востоке он, может быть, и остался бы жив, но здесь, в Африке — нет…

Как у кяфира оказалась винтовка?! Кто его подстрелил?!

На мгновение показавшись из-за своего укрытия и тут же нырнув обратно, под защиту камня он все понял. Понял, как страшно он ошибся, впервые в жизни…

Женщина, прильнув к винтовке, держала его лежку под прицелом. Кяфир не был снайпером, снайпером была она! Последнее время аль-Мумит видел только восточных женщин — покорных, закрытых чадрой, не выходящих с женской половины дома — и забыл, что женщина может быть стрелком-снайпером и еще более метким, чем мужчина. Забыл — и жестоко за это поплатился…

Аль-Мумит потянулся к винтовке. Нет, он не собирался стрелять в женщину — он понимал, что тяжело ранен и с выстрелом она опередит его. Шансов в снайперской дуэли у него — максимум один из ста, женщина свой класс показала. Он просто хотел помочь своим — или тем, кто стал для него своим волею судьбы. Аль-Мумит подтянул к себе приклад, собираясь устроиться поудобнее, насколько это было возможно при его ранении — и вдруг замер, боясь даже вздохнуть.

В пяти метрах от него, в полный рост, стоял невысокий, седой как лунь старик с жестким, морщинистым лицом. В старой зеленой гимнастерке, с орденскими планками на груди, опираясь на отполированную временем и руками суковатую палку. На груди у старика поблескивала золотистая пятиконечная звездочка — золотая звезда Героя Советского Союза — ее он надевал только на день Победы. Не говоря ни слова, старик внимательно и сурово смотрел на лежащего в луже крови аль-Мумита. На своего внука. Кямала Владимировича Цагоева…

— Дедушка… ложись… — прохрипел Кямал, распухший язык еле ворочался во рту, голова кружилась… — дедушка… ложись… снайпер… убьют…

Старик осуждающе покачал головой, ничего не говоря и не двигаясь с места…

И тут Кямал Владимирович Цагоев, осетинский князь из древнейшего рода, старший лейтенант российской армии, все понял. Понял, для чего к нему пришел дед. И осознал, что он натворил со своей жизнью…

— Дедушка… прости… — снова прохрипел Кямал… — я стал… предателем…

Старик повернулся, и ни говоря ни слова своему внуку начал спускаться с холма, пробуя перед собой дорогу своей старой сучковатой палкой, с которой никогда не расставался…

Его дед был героем. Его отец был героем. А как прожил свою жизнь он? И за что он воевал?

Старший лейтенант Цагоев отпустил цевье своей винтовки, которая была с ним уже больше десяти лет. Какой теперь во всем этом смысл? Оставалось только одно…

Кямал неуклюже повернулся, боясь, что снова впадет в беспамятство и не сможет сделать то, что должен. Достал из кобуры пистолет, поднес к виску. Перед тем, как нажать на спуск, в его голове мелькнула мысль, что впервые за много лет он поступает правильно…

Самый страшный суд — тот, который ты творишь сам над собой. Наверное, так…

Али тяжело поднялся, опираясь на автомат. Нога болела, словно в нее вгрызался сам дьявол. Кружилась голова. Он оглядел дымящееся, залитое кровью и заваленное кусками мясапространство перед собой, даже не понимая до конца — жив ли он еще или уже нет…

В живых остались немногие, немногие уцелели под градом осколков, а потом под шквальным автоматным огнем. Две человеческие волныстолкнулись на этом выжженном солнцем кусочке земли и столкнулись страшно — с хрипом, с матом, с автоматными очередями в упор. Они били друг в друга длинными очередями в упор — но почему-то не умирали, хотя и видели, что пули попадают в цель. А потом была рукопашная — с ножами, с пангами, с автоматными прикладами, с зубами… Они вгрызались друг в друга со звериной яростью, стараясь вырвать противника из мира живых до того, как это сделает он. Не было ни жалости, ни пощады, ни вообще человечности. Один из замбийских десантников, видимо тот, кто принял командование после гибели комвзвода, получил очередь в живот, почти в упор, но уходя в иной мир, взорвал гранату, искромсавшую осколками и своих и чужих. В живых после этого боя почти никого не оставалось. Был только запах пороховой гари, пролитой крови и опаленного огнем мяса…