Дочь атамана - Алатова Тата - Страница 24

Гранин улыбнулся ей, благо стоял за спиной графа. Показалось, будто она едва удерживается, чтобы не показать ему язык.

Граф сделал глоток чаю, закашлялся, отпил еще, чтобы смочить запершившее горло, и воскликнул тонким, высоким голосом, которого раньше за ним не водилось:

— Прям-таки проткнуть да непременно насмерть? До чего суров ваш отец.

Он и сам поразился тому писку, который вылетел из его горла, а у Саши Александровны глаза стали круглыми, как у удивленной совы.

— Не настолько суров, чтобы пороть домашних за разбитые чашки, — ответила она холодно, но за этой холодностью проступал горячий лядовский нрав.

— Челядь следует держать… — начал было граф, но его голос сорвался в петушиное клекотание.

Саша Александровна от неожиданности фыркнула и закусила губу. Граф попытался снова что-то сказать — и с тем же результатом.

Поднялся переполох, и вскоре Плахов с безумными глазами и трясущимися губами уселся в экипаж и отбыл.

Гранин сбегал проверить полуобморочную Изабеллу Наумовну, велел Марфе Марьяновне отпаивать ее чаем с мятой и липой, а лучше всего — как следует попарить в бане, чтобы всякие волнения унять.

— Михаил Алексеевич, — спросила его кормилица, помогая несчастной гувернантке встать с кресла, — а правда, что наша егоза беленой намазалась да графа испугала до петушиного кукареканья?

— И как только ей в разум такое вступило, — откликнулся Гранин весело.

— Это что, — вдруг слабым голосом прошептала Изабелла Наумовна, — а помнишь, Марьяновна, как она пчел напустила в комнату того купца, который нашего Гришку пнул? Сама вся искусанная ходила, а радовалась!

— Повезло этому графу, — согласилась Марфа Марьяновна. — Легко отделался.

Гранин тихо вышел из дома и все же не удержался, захохотал в вечернее небо.

Саша Александровна ждала его во флигеле, огорченно разглядывая себя в доставшееся от Мелехова зеркало.

— Страсти какие, — сказала недовольно, — а нос-то! Оглобля, как есть оглобля.

— Вы хороши в любом облике, — искренне признал Гранин.

Она быстро повернулась, взметнулись серые юбки, на чужом лице вспыхнула улыбка:

— Вот уж нежданная обходительность! И чем же я это заслужила?

— Так ведь устроили целое представление.

— А вы заставили его кукареть! И то верно, петух разряженный… Снова ведьмины проделки? Не слишком ли часто вы ее навещаете?

— Переживаете за запасы окороков в своих кладовых?

Она пожала плечами, пробежалась пальцами по завитушкам на спинке дивана, потрогала свои щеки и пригорюнилась:

— Ох и влетит мне от Изабеллы Наумовны! Она-то все мечтает, что однажды отец передумает и позволит мне выбрать мужа. А тут целый граф! Да только какой толк от этого титула, сплошное чванство. Не то что мой дядюшка-лекарь, вот кто настоящий. Он добрый, понимаете?

— Добрый, — повторил Гранин мрачно. Он все ждал, когда же Саша Александровна выбросит старика из головы, но она оказалась страх какой упрямой. И он был вовсе не уверен, что собирается поступить правильно, но ему совсем не нравились ее переживания понапрасну.

Поэтому Гранин прошел в конторку и вытащил из ящика стола давно написанное письмо.

— У меня для вас кое-что есть, — объявил он, — доставили утром от нарочного из столичного дома.

— Что же? — спросила она довольно равнодушно.

Гранин вернулся к ней и передал послание, которое пришлось для пущей достоверности примять.

Саша Александровна вскрыла письмо, пробежала глазами по первым строчкам, охнула, слепо села на диван и принялась читать уже внимательно.

В эти слова Гранин выплеснул все свои мечты — о том, что обрел свободу и нашел своих сыновей, и теперь живет вместе со старшим, и нянчит внуков.

Весточка, которую Саша Александровна так ждала от старика лекаря, вышла довольно внушительной, с цветастыми подробностями дома, детей, палисадника с цветами.

Выходило, что все сложилось для бывшего узника замечательно, и совершенно непонятно, отчего Саше Александровне вздумалось плакать, читая об этом.

— Михаил Алексеевич, — прошептала она жалобно, смяла письмо, порывисто вскочила, открыла заслонку печи и выбросила его в топку, — я только надеюсь, что вы сделали это с добрыми намерениями, а не в насмешку.

— Что? — глупо переспросил он.

— Да разве я вашей руки не знаю! Списки провизии, которые Марфа Марьяновна в деревне покупает, сама ей и читаю, не умеет она. А что касаемо лекаря, то я ведь ему жизнью обязана, — Саша Александровна, прижавшаяся спиной к беленому боку печи, казалась резкой тенью на белом полотне. — Я ведь его сердцем чувствую. В беде мой лекарь, в большой беде, а вы мне тут сказки подсовываете! Мне сны снятся, — она поежилась, обхватила себя руками, — такая страшная тень у него за спиной, вот-вот поглотит. Какой уж тут палисадник!

Гранин молчал, не зная, что и думать.

Только снов провидческих в этой запутанной истории им не хватало.

Глава 13

Саша давно приметила: у Михаила Алексеевича настроение портилось всякий раз, когда она упоминала о старом лекаре. И хоть ей никак не удавалось понять причин этого, она все равно старалась лишний раз не огорчать человека, который и без того скорбел в своем вдовстве.

Поэтому липовое его письмо расстроило ее и растрогало сразу. Она даже поверила на минутку — но потом ей бросились в глаза слишком округлые буквы, похожие на птичек галочки над «п» и «т», подобная пауку «ж», резвые завитушки у «р» и «д».

У Михаила Алексеевича даже слова «яйца» и «простокваша» приобретали некий поэтический флер, и Саша порой повторяла их очертания пальцем, гадая, как же мог деревенский мальчик научиться так виртуозно владеть пером.

О своем детстве он обмолвился лишь однажды, но она запомнила: «А овцу от барана я уж как-нибудь отличу, будьте уверены. Я ведь вырос в деревне».

Саша и сама не понимала, зачем хранит все его слова и оговорки, нанизывая их, как жемчужины на нить. Ей казалось, что она не видит чего-то, что находится на самом виду, будто ее слепит яркое солнце.

И пока в топке догорало письмо, Саша смотрела на Михаила Алексеевича и спрашивала себя: да говорила ли она ему хоть когда-нибудь о том, что у лекаря было два сына?

Даже собственная безобразная внешность перестала ее огорчать, вот как все обернулось!

— Михаил Алексеевич, — она оттолкнулась спиной от печи, шагнула к нему, растревоженно вглядываясь в растерянное лицо, — вы написали это письмо из жалости, допустим, но уж больно подробно у вас получилось. Объясните же мне, откуда вы так много знаете о моем лекаре?

Черты его лица заострились, будто состарились, а из глаз хлынула топкая вековая тоска, от которой Саше стало холодно и страшно.

— Извольте, — ответил он безжизненно, мертво, — мне рассказал о своем пленнике великий канцлер. Я здесь его волей — в качестве шпиона за вами, Саша Александровна.

Земля не разверзлась у него под ногами, и молния его не поразила, и это так удивило Сашу, что она просто несколько мгновений стояла и терпеливо ждала кары небесной.

Когда ее так и не последовало, стало понятно, что правосудие придется вершить своей рукой.

— Я поклялась, — глухо сказала она, — что не возьмусь больше за шпагу. Однако я не обещала не браться за плеть.

Дикость — знаменитая лядовская дикость, чертов характер, дурной нрав — уже лизала Сашины пальцы, требуя растерзать предателя до крови.

— Я принесу, — тяжеловесно уронил Михаил Алексеевич, белый, спокойный, покорный.

И он вышел, как был, в одном тонком кафтане в зиму.

И у Саши наконец-то подкосились ноги. Она упала на диван, рядом с бесполезно брошенным здесь лисьим тулупом, который не грел своего хозяина.

Прикоснулась рукой к мохнатому меху, сжала его в кулак, как будто это была шея обидчика.

— И неймется тебе, — прошептала она, не видя ничего вокруг, — великий канцлер. Что же ты всю жизнь мою изломал, проклятый? Чего ты хочешь от меня?