Чужой среди своих (СИ) - Панфилов Василий "Маленький Диванный Тигр" - Страница 47

— Люська… — ахнул давешний лысый дед, нахлобучивая кепку…

… и вся толпа, как были, ломанулась за бараки.

« — Чёрт… надо было спугнуть, и ничего бы не было» — всполошился я, уже представляя трупы…

… но никого там, к счастью, не убивали, а вот били — долго! Сам я так ни черта и не увидел, но разговоров было…

… и по словам старожилов, отвальная удалась — лучше не придумаешь! На славу!

*****

Ворочаюсь без сна, то и дело поглядывая на старенький будильник, стоящий на открытой посредине книге Диккенса, вместо закладки. Фосфоресцирующие стрелки подсвечивают цифры, и время тянется так медленно…

Всё-то кажется, что часы сломались… хотя чему там ломаться?! Простейшая механика, которая может только работать, отставая или спеша на несколько минут в сутки, или не работать вовсе.

В голову лезут непроизвольные мысли о том, что время субъективно, и, наверное, правы те, кто говорит, что время иллюзорно, и о том, что его можно назвать четвёртым измерением.

Вздохнув, я попытался выбросить из головы эти мысли, пришедшие… хм, не ко времени, перевернулся на живот, и, обняв подушку обеими руками, принялся считать овец под негромкое похрапывание отца. Несколько овец спустя они начали упрямиться, упираться и трансформироваться во что-то непонятное.

И вот, через ограждение прыгает стилизованный, даже несколько карикатурный, но вполне узнаваемый Альберт Эйнштейн. Прыгнув несколько раз, он покачал кудрявой головой и уселся на ограде, укоризненно глядя на меня. Вытащив откуда-то зеркало с большой ручкой, он причесался пятернёй, превратившись в Эйнштейна-Чибика и показав мне язык.

Уже понимая, что засыпаю, я неосторожно повернулся… и переполненный желудок разбудил меня! Сна ни в одном глазу…

— Чёрт, — шепчу еле слышно, кусая уголок подушки, — ну знал ведь, что не стоит нажираться!

Увы, но я ещё не вполне понимаю возможностей доставшегося мне организма, и, скажем так, несколько переоценил его. Когда ешь с подходцами, по чуть, делая перерывы на покурить, попеть-поплясать, то всё съеденное, кажется, куда-то проваливается, но это, чёрт подери, только кажется…

Ещё раз глянув на часы, стрелка на которых только-только подползает к полуночи, я, плюнув на всё, встал, и, накинув куртку, вышел во двор.

— Зябко, однако, — сообщаю невесть кому, — и не скажешь, что лето!

Ветер стих, и если верить висящему на двери барака термометру, сейчас всего-то восемь градусов. Но в остальном погода стоит замечательная, а звёзды, которых не перекрывает стоящая в городах пелена смога и огни рекламы, кажутся необыкновенно крупными и близкими. Так, будто Земля стала ближе к ним в несколько раз…

— Романтика, — хмыкаю собственным мыслям, и, хлопнув себя по голове, осторожно возвращаюсь в комнату. Выдув несколько кружек воды и прихватив папиросы со спичками, проблевался в туалете, а потом долго умывался и полоскал рот под рукомойником. Ещё дважды повторил это, и наконец, почувствовал себя почти нормально, во всяком случае, живот перестал напоминать раздутый барабан.

Прикурив, я сделал несколько затяжек, глядя на звёзды, а после, забычковав папиросу, спрятал её назад и вернулся в комнату. Утомлённый сегодняшним днём, я начал уже было засыпать, как заворочались родители. Сперва отец вышел в туалет, а после проснулась мать.

— … в глаза улыбаются, — горячечно шептала она, — а за спиной такое говорят, что иногда хочется за космы схватить и по земле повозить!

— Н-да… — неопределённо отозвался отец, и, по-видимому, поняв, что спать ему в ближайшее время не дадут, закурил.

Я вздыхаю… пытался с ними на эту тему говорить, но от меня просто отмахнулись! А я-то считал их, ну… более адекватными. Но как ни крути, родители у меня — часть этого времени, со всеми, так сказать, особенностями…

— А эта… у-у, сучка! — завелась мама, — Ненавижу! Прокофьевна, карга старая… Ртом своим беззубым шамкает, что дескать, в старое время такой, как наш Мишка, жену бы себе нормальную не нашёл. Такому, сказала, порченую за счастье!

— Что ты хотела от дур малограмотных? — с деланным спокойствием отозвался отец. А я, вздохнув, положил руки за голову и обратился в слух. Спать хочется… но ведь не засну, пока не наговорятся!

Этот шёпот, он же хуже обычного негромкого разговора… Не помню, это только у меня так, или именно что свойства мозга, но разговор я могу пропустить мимо ушей, а к шёпоту прислушиваюсь всегда!

— А Зина ещё говорила потом, что ей Нинка… ну та, которая из бухгалтерии! Да, да… толстая… Так вот, она сказала Зинке, что мы с тобой ещё не слишком старые и могли бы ещё одного ребёночка завести! Нормального! А ещё, что это потому, что мы…

Она зашептала что-то на немецком, а я, как ни вслушивался, не смог ничего понять, хотя знакомые слова несколько раз проскакивали. Впрочем, немецкий я знаю на уровне чуть большем, чем нужно для того, чтобы объясниться в аэропорту или ресторане, а диалектов в Германии чёрт те сколько…

« — Надо будет потом поинтересоваться как бы невзначай, — мысленно отмечаю я, — откуда немецкий? Мы ж Савеловы… или нет?»

— … а Марина, — продолжала мама, — Ну, та… из конторы! На которую ты заглядывался в тот раз!

Она, по-видимому, для выразительности, сказала несколько слов на немецком.

— Скажешь тоже, заглядывался! — возмутился отец, — Она себя так вызывающе вела, что ничего удивительного! Все тогда на неё заглядывались! Песочили потом…

— Да не оправдывайся, — чисто по-женски отмахнулась мама, — и не перебивай! Да… Марина этой суке так и говорит: а давай, говорит, я тебя по голове стукну чем-нибудь, и посмотрим, будешь ли ты потом заговариваться или ещё что!

— Хм, метко, — одобрил отец, — А она?

Выдохнув, я натянул на голову подушку. Интересное кончилось, и началась та, женская часть разговора, когда одно и тоже пережёвывается по двадцать раз, а мужчина обязан вовремя поддакивать, задавать вопросы, охать, ахать и возмущаться. А иначе он — чурбан бесчувственный!

Они всё шептались и шептались, мешая мне спать… Не выдержав, я заворочался громко, и родители наконец-то сбавили громкость, а вскоре и вовсе замолчали.

С утра мама подскочила ни свет, ни заря, бодрая и нервная. Солнце только-только начало появляться на небосклоне, а мама, с кругами под глазами и паникой в глазах, уже везде!

— Миша, ты куда документы положил? — интересуется она, выскакивая во двор в калошах на босу ногу.

— В чемоданчик фанерный, — отвечаю, выплюнув изо рта щётку, — а что?

— А… нет, ничего… — и что это было?

… но оказалось, это было только начало! К пяти утра она перетряхнула все чемоданы, баулы и узлы, по-своему переложив часть вещей. Не то чтобы что-то сильно изменилось…

— Ты кушай, кушай… — погладив меня по голове, она наливает чай, ставит на стол разогретые пироги и пирожки, холодные котлеты, сало и сковородку с картошкой, — Кто знает, когда нам в следующий раз поесть удастся!

С некоторой паникой гляжу на это изобилие и перевожу взгляд на отца. Тот хмыкнул и вызвал огонь на себя.

— Люд! А ты не помнишь, куда ты Мишкины документы положила?

— Да как же не помню! — всплеснула та руками, — В шкатулку!

— А шкатулку? — уточнил отец.

— В жёлтый чемодан, — отозвалась она, не прекращая хлопотать на кухне, где пока только мы трое.

— Точно? — коварно поинтересовался отец.

— Да точно, точно… или нет? — вытерев руки полотенцем, мама спешно умчалась в комнату — проверять!

К шести утра мы успели дважды поесть, заново переложить все чемоданы, обмотать банки с заготовками дополнительными слоями бумаги и совершенно измучаться.

Барак к этому времени уже начал просыпаться, и тётя Зина, выйдя во двор, о чём-то шепчется с матерью, и глаза у обеих — мокрые! Вот тоже… персонаж!

С одной стороны — как вспомню её жадное любопытство и «Обсикался»… А с другой — ведь бежала же она тогда, с медведем… с корягой! Пусть даже мишка тот был неопасный, ягодный, сытый…

… но всё ж таки, мать его, хищник!