Чужой среди своих (СИ) - Панфилов Василий "Маленький Диванный Тигр" - Страница 30

— … на тачке Витьку Мирошникова супружница домой везла, — весело морщинился дядя Витя, тасуя карты в свою очередь, — А он ещё как-то так повернулся, что одна жопа из тачки торчит, и на каждой кочке попёрдывает!

— Ви-ятя… — с укоризной протянула мать, прыская в кулак, и глазами, в которых плескалось веселье, поощряя его продолжать. Правила игры…

— Как есть, — развёл тот руками, как бы виноватясь и оправдываясь за прозу жизни, — Аккурат мимо меня и проехал, так я со смеху чуть не закис!

Чёрствость предков и дяди Вити объяснялась просто — сезонники существуют в некоей параллельной реальности, почти отдельно. Они, по сути, чужаки для поселковых, и притом раздражающий, вечный источник проблем, настоящих и надуманных.

Не то чтобы они вовсе уж сброд, но из бараков сезонных рабочих в Посёлок просачивается только самая острая информация, и как правило, с негативным оттенком. Драки, поножовщины, отравления техническим спиртом…

Это всё не то чтобы большая редкость в самом Посёлке, но всё ж таки новостей такого рода у нас, судя по словам родителей, существенно поменьше.

Да и новости наши, пусть даже с оттенком скандала, всё больше обыденные, житейские. Всякое бывает… «белочка» чуть ли не профзаболевание, особенно в Леспромхозе, и дерутся порой до смерти, и тонут, и замерзают зимой…

Но всё ж таки на первом месте работа, школа, самодеятельность, первые шаги твоего или соседского ребёнка, дни рождения, рыбалка и охота, хозяйственные хлопоты… Да те же, чёрт бы их подрал, разного рода туалетные происшествия!

Отсюда и чёрствость… я бы даже сказал — расчеловечивание сезонников. Очень чёткое деление на «мы» и «они». Не произносится «недочеловеки», но говорят «питекантропы», «бичи», «эти», воспринимая всех скопом как некую тёмную, заведомо враждебную массу.

« — Сюда бы социолога, — мелькает непрошеная мысль, сбивая с игры, — вот где поле для исследования!»

В одной из комнат барака тем временем начал набирать обороты семейный скандал, грозясь выплеснуться грязной водой на всех присутствующих.

— Парахины… — страдальчески наморщила лицо мать, — опять они…

— Вот она, социальная язва, — не совсем понятно сказал дядя Витя, с особенным ожесточением давя бычок в консервной банке, исполняющей роль пепельницы.

— … да ты вообще не мужик! — завизжала баба, голосом дырявя деревянные стены барака, — Не мужик! У всех…

— Заткнись! Заткнись, сука! Завали хлебало! — срывающимся голосом заорал «не мужик», — Чуть что не по тебе, так не мужик! Кто тебе, бляди, мужик? Сравниваешь? Я тебя, блядь такую, не целкой взял, и мамашу твою сучью…

— А-а-а! Тварь! — завизжали в ответ, — Сука! Чтоб ты сдох! Сдохни! Сдохни-и, тварь!

— Правда глаза колет?! — послышалась какая-то возня, будто они вступили в рукопашную. Отец, посуровев лицом, привстал, но мать вцепилась в него, не отпуская.

— Ваня… не надо, Ваня! — зачастила она, — Опять крайним окажешься, ну ты же знаешь!

— Выкину, выкину я твою маменьку сучью! — надтреснутой медью загремел мужской голос, — Блядь старая! Ходила в куски, побиралась! Я её, суку, в свой дом привёл, и какая благодарность?! Вы вдвоём теперь мою кровь пьёте, вся ваша семья…

— Пойду-ка я в контору, — решительно встал отец, — а то слушать всё это…

— Часа на два, не меньше, — склонив голову набок и прислушиваясь к набирающему обороты скандалу, задумчиво определила мама, собирая карты и тоже вставая из-за стола.

— Пусть люди знают… — завизжала баба, и дядя Витя аж перекосился и дёрнулся.

— Ну-у… — сказал он, — ещё пара минут, и начнут всех соседей в свою свару вовлекать! Мать их… ну что за люди?!

— Да вот такие… — в тон отозвался отец, явно в последний момент удержавший крепкое словцо.

— Я в магазин, — решительно сказала мама, — сейчас переоденусь быстренько… Мужики, вы без меня не уходите, ладно?

— Да иди, иди, — отмахнулся отец, закуривая папиросы и морщась так, будто у него заболели все зубы разом.

Успели чуть ли не в самый последний момент…

— … вот пусть люди знают! — выло за нашими спинами, пока мы спешно удалялись прочь, — Пусть! Пусть знают…

С параллельной улицы выехал трактор, и поехал рядом, отчаянно шумя и чадя.

— Лучше уж это… — скорее угадал, недели услышал я от матери, и не смог не согласиться с ней. Намного лучше!

В будний день народа на улицах почти нет. Лишь изредка можно увидеть играющегося возле ограды ребёнка, стоящую в воротах старушку, провожающую нас безучастным взглядом, да проедет иногда трактор с вереницей прицепов, или грузовик, разбивая дорогу и щедро разбрасывая на своём пути содержимое кузова. Кора, ветки, куски руды… всё это сыплется в глинистую почву и перемешивается, но по какой-то неведомой мне причине, дорога по-прежнему остаётся вязкой.

Посёлок наш раскинулся очень широко, вольготно, с улицами от двадцати пяти метров шириной и бараками, стоящими по два-три в ряд, с широкими проходами, между которыми всегда заборы из покосившихся досок, жилистый бурьян и мусор. Щепа, какие-то жестянки, пустые консервные банки, ржавый металл, редкие обрывки потемневшей от времени и влаги бумаги. Апокалипсическая картина, к которой я так и не смог привыкнуть…

Глядя на отца и дядю Витю, да и многих других мужиков, вполне рукастых и дельных, я не могу понять, как сочетается эта рукастость, да вкупе с «направляющей волей Партии», декларирующей заботу о народе, с вот этим всем…

Ответ кажется очень простым — нет собственника! Когда всё это не своё, когда ты приехал сюда на несколько лет, чтобы заработать денег и свалить в более цивилизованные условия, когда ты не хозяин и временщик, то желание менять что-то вокруг себя не будет доминировать.

Но есть смутное ощущение, что всё не так просто… Нужно только понять, почему властям посёлка плевать на это! А может быть, ни власти, на народ, не видят в этом ничего необычного?!

Потихонечку апокалипсический пейзаж начал становится более жизнеутверждающим, пошли двухэтажные деревянные дома, поделённые на квартиры. Впрочем, в них всё равно нет ни водопровода, ни канализации, так что уровень комфорта в этих квартирах если и отличается от барачного, то незначительно. Ну может, соседи чуть приличней…

— Ну всё, — мама остановилась и закопалась в сумке, запоздало проверяя, всё ли на месте, — я в магазин зайду, а потом Веру навещу — посмотрю, может помочь ей чем надо. К часу подойду, может чуть позже.

— Давай, — рассеянно отозвался отец, мельком поцеловав её в щёку.

— А ты надолго в контору? — спросил я у отца, проводив взглядом маму.

— Да как получится, — пожал тот плечами, — документы кое-какие нужно забрать, а это как пойдёт! Но не больше часа, я думаю. А что?

— С тобой вот думаю пройти, — несколько неуверенно сказал я. Мне и правда интересно знать, где он работает! На карьере я уже был, а вот контора образца 1967 года — терра инкогнита для меня!

— Давай, — согласился отец.

— С вами пойти, что ли… — задумался дядя Витя, — я с Настькой из бухгалтерии… хм…

Он замолк, будто поперхнувшись, и дальше мы пошли вместе.

— А это… ну, кусочки? — спросил я негромко.

— Нищенство, — просто ответил отец, коротко глянув на меня.

— В деревнях в основном, — поправил его дядя Витя, — Колхозные пенсии, это… ну да ты недавно спрашивал, должен помнить.

— Ага… — закивал я, — Это после войны было, или…

— Или,— усмехнулся отец, а потом коротко и остро глянул на меня, — Только никому, ясно? Нам с матерью, в общем, ничего не будет, выговор разве что, ну и лишение премии. А себе ты такими разговорами биографию можешь крепко подпортить!

— Понял! — закивал я, по-новому понимая прочитанного ранее Оруэлла.

— Ну… колхозные пенсии, ты и сам знаешь — слёзы! — зло сказал батя, — В теории, большую часть пенсии должен платить колхоз, на который человек и отпахал. А на деле, половина колхозов на ладан дышат, и если старикам сено, дрова и зерно привозят, да избёнку иногда подремонтировать берутся, и то помощь! А вообще — в законе этот момент не прописан толком, и помогать старикам колхозы в общем-то и не должны!